Она в курсе моей ситуации. — Если бы девочка была вашей сестрой, даже полностью кровной по обеим родителям результат не был бы настолько точным. Наша лаборатория много лет делает такие тесты, и я никогда не сталкивалась с тем, чтобы подобное совпадение были у братьев и сестер. Александра — моя дочь. Я сжимаю стакан так сильно, что стекло трещит в руках. Быстро возвращаю его на стол. Дыши, Рэйн. Просто дыши. Ты теперь папаша, мать твою! — Я могу порекомендовать пару первоклассных адвокатов, которые давно сотрудничают с нашей клиникой именно в таких щепетильных вопросах, — продолжает доктор. — Этого недостаточно, чтобы вторгнуться в чужую семью и заявить права на ребенка. Но если грамотно составить все документы… Если, конечно, вы планируете как-то участвовать в жизни ребенка. Последняя фраза звучит с нотой сомнения. — А что — рожей не вышел? — не могу не рыкнуть я. Слишком колотит. Слишком выкручивает и лупит по нервам. — Прошу прощения, — быстро извиняется моя собеседница. — Просто вы так молоды. Обычно в подобных ситуациях молодые люди рассчитывают как раз на отрицательный результат, чтобы снять с себя ношу отцовства. Я прошу визитку адвокатов, забираю результат и выхожу, не прощаясь. Уже из машины звоню риелтору и продлеваю аренду квартиры еще на несколько недель. Потом по одному из номеров в визитке. Сразу, без хождений вокруг да около, называю фамилию человека, присвоившего мою дочь, и озвучиваю сумму, которую готов вложить в восстановление справедливости. А заодно что готов оплатить охрану и все сопутствующие неудобства. Впервые в жизни я рад, что у меня есть деньги. Впервые в жизни мне есть за что бороться. Анфиса может и дальше наслаждаться вялым хером Островского: хоть ради денег, хоть ради чего угодно. А я заберу свою дочь. Через пару дней, как раз к выставке ювелирного дома Монашки, адвокат сообщает, что контора, которая трудилась не покладая рук, подготовила исковое заявление. На его основании я могу требовать проведение еще одной ДНК-экспертизы, но уже официально. Я хочу признания отцовства. Хочу свое имя и фамилию в графе «отец». А потом просто украду Александру, и пусть Островский хоть усрется, пытаясь достать меня в стране, где всем посрать на его деньги. И все же, когда приезжаю к началу мероприятия, меня снова по жесткой кроет. Даже Ангелочек, по такому случаю разодетая чуть ли не как на модный показ, замечает мою нервозность. Качает головой, достает из сумки флягу, делает глоток и протягивает мне. — Мой личный рецепт, — пожимает плечами в ответ на мой вопросительный взгляд. — немного алкоголя, немного газировки, то да се… Работает безотказно. Три глотка — и спокоен как удав. Я делаю больше трех. Потому что хер знает вообще, как после всего, смогу увидеть Анфису и не убить ее на месте. — Все в порядке? — настороженно интересуется Ангелочек, видимо потому, что когда мы выходим из машины, я слишком сильно обнимаю ее за талию. Мне реально нужна точка опоры, чтобы не сорвался с катушек. Или ломанусь в зал, найду Монашку и вытрясу из нее душу, если она, глядя мне в глаза, не признается, зачем сделала всю эту херню. Почему, хоть я искренне пытался ей помочь, использовала меня в качестве самца-осеменителя. И ничего не сказала. А я сходил с ума все эти годы, убеждая себя, что у меня все в порядке с башкой, и тот секс не был началом шизофрении. — Не люблю все эти сборища, — отвечаю Ангелочку, но сам подталкиваю ее в сторону большого выставочного центра, который по случаю презентации украшен голограммами алмазов. В программе есть даже лазерное шоу. Примерно представляю, сколько все это стоит, и гоню прочь мысли о том, что сделала Монашка, чтобы растрясти Островского на такую щедрость. Ей реально нормально: потрахаться со мной, а потом вернуться к нему, типа, ничего и не было? Я поглядываю на обтянутую платьем задницу Ангелочка и вспоминаю, что ко мне она приходит тоже за сексом. И что я в ее жизни — вообще не единственный мужик. И несмотря на то, что вообще не жадничаю и исполняю всякие долбанутые капризы, она не спешит бросать своего папика. Который, кажется, еще старше Островского. А еще она как-то проболталась, что когда бывает в Париже — проводит время с одним темнокожим парнем. При этом даже не скрывала, что «проводит время» — это не про прогулки и кофе в ресторане на Эйфелевой башне. И меня никогда не грузило, что она трахается с кучей других мужиков. Можно сказать, я почти по-дружески был рад, что симпатичная девчонка без комплексов хорошо и с удовольствием проводит время, и не комплексует, корча из себя непонятно что. Но стоит подумать о Монашке и лапище Островского у нее на заднице — меня жестко лупит по обнаженным нервам. Я гоню прочь мысли о ревности и инстинкте собственичества. Мои к ней чувства — о другом. В зале уже полно народа. Сразу видно, что здесь собралась та_самая публика: все разодеты, все сверкают: женщины — дорогими украшениями, мужики — золотыми часами и запонками с бриллиантами. На стенах — фотовыставка: украшения в шелке, атласе, на мелком песке тропического пляжа, в куске льда. Невольно ловлю себя на мысли, что возле некоторых хочется остановиться и рассмотреть внимательнее. — Спасибо, — мило улыбается Ангелочек, когда проходящий мимо официант предлагает нам шампанское. Я отказываюсь, а моя спутница весело хихикает, как бы невзначай окунает туда большой палец и посасывает его, глядя мне в глаза с ярким вызовом. Она любит секс, но еще больше любит всякую экстремальную хуйню, типа, потрахаться в туалете, в кабинке, на заднем дворе кафе прямо под фонарем. Наверняка уже успела прикинуть, где и как поимеет меня сегодня. Я криво улыбаюсь в ответ, поверх ее головы осматривая зал. В программе заявлена презентация лично от автора коллекции и аукцион, на которой будет выставлена пара украшений, созданных в единичном экземпляре. Ангелочек в лоб заявила, что было бы неплохо заполучить что-то в свою шкатулку. Мы делаем круг по залу — Анфисы нигде не видно. Ни ее, ни Островского, никого из этого змеиного семейства. Пока, наконец, играющий в огороженной зоне маленький оркестр не сменяет монотонный ритм на что-то вроде вступительного марша. Все головы поворачиваются в одном направлении. Ангелочек берет меня за руку и каким-то образом умудряется протиснуться вперед, в первую линию организованной гостями круглой «арены». — А в жизни она очень милая, — слышу ее шепот куда-то мне в плечо. Милая? Я сжимаю кулаки, потому что взгляд намертво прикован к ее руке, в которой она сжимает ладонь сидящего в инвалидном кресле Островского. Просто, сука, милая влюбленная семейная пара. Образец на обложку тупого журнала о консервации огурцов и вязании. Ты счастлива, Монашка? Сыта и довольна? На мгновение она будто слышит мой мысленные вопрос. Но, хоть мы с Ангелочком стоим впереди, практически у нее перед носом, Анфиса меня не замечает. Она улыбается Островскому, еще раз пожимает его пальцы и, наконец, берет слово. Глава 49: Анфиса Во мне словно расцветает ядовитый цветок из лезвий. Режет внутренности, лишает силы, пускает по венам яд сомнения, когда я замечаю стоящего прямо предо мной Рэйна. Точнее, сначала я чувствую его запах. Пока Островский в кабинете администратора галереи в последний раз «инструктирует» меня, как вести себя на людях, я почти спокойна и уравновешена. Даже странно, что совсем недавно узнала о предательстве родных матери и сестры, и теперь вынуждена играть уже даже не очень хорошо понимаю по чьим правилам. Сегодня здесь появится Светлана. Выйдет «в свет», явится а ля богиня. Честно говоря, я уверена, что Островский сперва как следует почешет об нее кулаки, а потом просто избавится. И меня не трогает собственное глубокое безразличие к судьбе Светланы. Меня уже вообще никто не беспокоит. Только моя Капитошка. Сейчас у меня нет выбора, кроме как подчиниться Марату. Но, чем черт не шутит? Если Светлана займет мое место и уговорит — как обещала — Островского отпустить нас с дочерью на все четыре стороны — я до конца жизни буду желать ей здоровья и благополучия. Но я не разрешаю себе верить в благоприятный исход. Больше никаких иллюзий. Больше никаких принцев в белом, которые обещают защиту, больше никаких шпионских игр. Залечь на дно и выжидать. В конце концов, Марат все равно уже одной ногой в могиле. Но когда я выхожу в зал — в ноздри ударяет знакомый запах. Сигаретный дым, кофе, кока-кола. Гремучая дурная смесь, усаженная на горячую бледную, исполосованную шрамами кожу.