Пока в башке немного не прояснилось. Все и всегда было только ради денег. Монашка сама так сказала: «Мы должны пересмотреть наш договор, раз ты больше не можешь повлиять на наследство…» Ее сраные слова. Ядовитые и мерзкие, как и она сама. С того дня, как я оказался на улице, я пообещал себе больше никогда и никому не верить. Ни к кому не привязываться и не пускать тепло в свое сердце. И, можно сказать, ни разу не изменил этому правилу, если не считать тоске по матери, которая, мне кажется, навсегда останется в моем сердце незаживающей раной. Я планировал просто перекрыть свое чувство мести папаше: взять у него то, что он берег как зеницу ока, использовать и сделать так, чтобы старый хер об этом узнал. Посмотреть в его мерзкую красную от злобы рожу, чтобы насладиться зрелищем краха всех его надежд. У меня был простой безопасный план, в котором не предусматривались ни любовь, ни привязанность. Вообще ничего. Только решение моих личных болезненных проблем. Сделать. Насладиться победой. Показать прошлому средний палец и укатить обратно в Лондон. Трахать Ангелочка. И еще парочку симпатичных не замороченных малышек моего возраста. Когда именно все пошло наперекосяк? Я роняю лицо в подушку, второй накрываюсь сверху. Превращая свою голову в бутербродную прослойку. Бесполезно: я все равно слышу смех Монашки, чувствую ее запах, прикосновения под рубашкой, которые яростно расчесываю который день до, блядь, практически незаживающих ран. И еще не выговаривающая половину алфавита малышка. Я завязывал ей косички. Думал — ни хрена не получится, и ее дурацкая Тангл Тизл с рисунком «Hello Kitty» все время вываливалась из рук. Эту расческу я потом нашел между диваном и креслом, и сунул в свою дорожную сумку: выбросить рука не поднялась, но не оставлять же следующим постояльцам? Думал — буду смотреть на нее и ничего во мне не ёкнет, не напомнит, каким мелким был я сам и как мне хотелось ласки и любви. Хер там плавал. Меня выкручивает наизнанку, стоит вспомнить шёпот на ухо: «Защити маму…» «Мама» сама себя отлично защитила. В очередной раз продавшись. Все мы приспосабливаемся как умеем. Мне пора уезжать. Прошло уже десять дней, срок аренды квартиры истекает в начале следующей недели. Я больше никогда сюда не вернусь: в эту сраную страну, к этим сраным людям и их уродливым жизням. В жопу все! Осталось попрощаться лишь с одним человеком — с матерью. Хоть это попахивает мазохизмом, потому что в той церкви я впервые увидел Монашку. Как ни хреново это звучит, но сейчас я почти уверен, что эта женщина была послана мне дьяволом, для искушения. Проверки яиц на твердость. И я ее благополучно просрал. В церкви пахнет ладаном и умиротворением. На скамейках — пара прихожан. На мгновение мне кажется, что вот та тонкая фигура справа — Анфиса. Что все повторяется как в «Дне сурка», но женщина оборачивается — и я мысленно даю себе под зад. Она совсем не похожа на мое личное проклятие, что только у меня в башке? У статуи Девы Марии стою долго и молча. Держу руки в карманах брюк, хоть это и выглядит хуй знает, как. Но уж какой есть. В душе раздрай, в башке — пустота. Здесь прощались с матерью. На всем белом свете нет другого места, где бы я мог преклонить колени и сказать, что несмотря ни на что, не спился, не подох в наркоманском угаре и собственной блевотине. Стал человеком, как она и хотела. Не очень счастливым, но эту правду я не озвучу даже в мысленной исповеди. «Привет, мам… Знаешь, я в порядке… Правда…» — Я тебя не сразу узнал, — слышу голос позади. Оборачиваюсь, пытаюсь выдавить вежливую улыбку для святого отца. Он меня столько раз «наставлял», что не грех склонить голову и попросить благословения. Хоть все эти заморочки с верой — совсем не мое. Мы обмениваемся парой фраз, словно старые знакомые, хоть я вообще не уверен, что он знает, как меня зовут. Здесь всегда была куча мала босоногих беспризорников. — Я рад, что она тебя нашла и все изменила, — говорит священник, когда разговор кажется исчерпанным. Улыбается словно знает что-то особенное, лично от боженьки. — Кто — она? — не врубаюсь я. — Женщина. Разве вы не…? — Какая женщина? Что-то во мне предательски сжимает глотку под самым подбородком. Словно строгач — хуй выдохнешь, чтобы шипами не разорвало глотку. — Какая, блядь, женщина? — сухим злым шепотом. Простите, святые образы, сейчас реально не до вас. Священник открывает рот — и мой мир переворачивается с ног на голову. Глава 48: Рэйн У доктора напротив — женщины в летах, одетой так, словно она прямо из-за стола собирается на прием к английской королеве, приятное улыбчивое лицо. Я сажусь в кресло и стараюсь делать вид, что все ок, у меня не пригорает и меня не бомбит. Спокоен, как удав. — Я надеюсь вы понимаете, что проведенный без согласия матери и без ее присутствия тест на отцовство не считается доказательством для… суда, например? Собранный вне лаборатории генетический материал, считается анонимным и не имеет никакой юридической силы. Не матерюсь только потому, что если открою варежку — меня порвет в клочья. Я вообще не знаю, как жил эти дни, пока ждал результаты из лаборатории. Оказалось, что у моих больших денег есть одно охуенное преимущество — ускорение времени. Стоит сказать «я заплачу за скорость вдвое больше» — и все делается буквально на глазах. Спасибо тебе, потерянная расческа с «Hello Kitty». Доктор протягивает мне конверт и усаживается поудобнее, пока я срываю край и разворачиваю лист. Это какая-то хуева туча цифр, процентов, столбиков. Но я же херов математик. Я быстро нахожу взаимосвязь — одинаковые циферки в двух столбиках. В первой строке, во второй, третьей… И приписка в конце: «Вероятность отцовства: 99,9999…» Потираю переносицу. С молчаливой благодарностью принимаю протянутый доктором стакан воды. Что-то медленно сходит с меня, слой за слоем, как оползень. — При таких результатах… — Разворачиваю лист «лицом» к женщине. — Если бы…