И в итоге правда стал. Подсознательно превратился в мудака Островского, потому что в башке, хотел я того или нет, торчала мысль: я — продукт этого человека и этой крови. Я такое же дерьмо, как и он, так хули пытаться быть хорошим, если это не дает ровным счетом ничего? Я был маленьким и слабым, когда Островский избивал и унижал мою мать. Не мог защитить ни ее, ни себя. Сейчас у меня есть шанс сделать все правильно, даже если меня внутренне трясет от того, что из меня вдруг начало слишком буйно выплескиваться все это светлое дерьмо. Пришло время сделать что-то правильное и настоящее. Защитить двух слабых женщин. Отпустить свои детские страхи. И признать, наконец, что я не гожусь для отношений с нормальной женщиной. Потому что я уже необратимо отравлен папашиной кровью. Глава 36: Анфиса Я знаю, что ненормально и странно вдруг начать переживать о том, куда подевался человек, который фактически сделал меня своей должницей, но, когда спустя три часа Рэйна все еще нет, во мне тонко, как хрусталь в серванте во время землетрясения, дребезжит отчаяние. Не нужно было его слушать. Я должна была поехать в больницу и посмотреть в глаза Островскому. Сделать что-то. Сказать «довольно!» в конце концов. — Мама, ты дложишь. — Алекса прижимается ко мне всем телом, обнимает за шею и настырно, как маленький котенок, лезет на руки. Уже почти десять. Она сонная после ужина и ванной, но так измотана кучей новых впечатлений, что не может уснуть даже после сказки на ночь. Так что мы просто сидим на удобном диване в гостиной и смотрим канал про жизнь животных. — Я хочу котика, — зевает моя маленькая Капитошка, когда на экране показывают парочку пушистых мяукающих клубков. — Если мы не будем зить с папой, мы заведем котика? — Конечно, — перебираю ее волосы и делаю глубокий вдох, когда входная дверь под моим гипнотизирующим взглядом так и отказывается открываться и впускать Рэйна. Что-то случилось. Почему его нет так долго? Может быть… он послушал Островского и поверил, что я и есть та самая шлюха и проститутка, и раздумал идти против отца ради «недостойной»? В моей жизни было так много предательств и подножек, что глупо вот так слепо, без причины, верить во что-то хорошее. Даже если отчаянно хочется. Нельзя никого пускать в свое сердце. Мне это всегда слишком дорого обходится. Алекса, наконец, засыпает и я потихоньку переношу ее в ту комнату, которую «назначила» детской. Иду в душ. Сушу волосы. А потом долго смотрю на себя в зеркало, проклиная каждую из морщинок вокруг глаз, уставший вид, бледную кожу и, пусть и бледные, но растяжки на животе. Мне тридцать. Я не молодею, и если оглянуться, то в моей жизни никогда не было обычных женских радостей: обнимающих всю ночь мужских рук, звонков с вопросами, как у меня дела, милых сообщений с признаниями или смешными картинками, как это делают нормальные пары. Мне не жаль себя. Совершенно. Но мне хочется хотя бы ненадолго, пусть и понарошку, притвориться Женщиной. Иногда помогает даже плацебо, если, принимая пилюлю с пустышкой, в человеке зреет вера на исцеление. На губах до сих пор держится вкус поцелуя. Если бы это было возможно — я бы спрятала его в коробку и хранила всю жизнь. В тридцать лет глупо мечтать о таких глупостях, но мне все равно. Я наношу легкий макияж, подбираю волосы, чтобы открыть шею. Из всех вещей у меня только то, что всегда хранила у няни Капитошки в маленькой спортивной сумке «на всякий пожарный случай». Само собой, это не белье от «ВС», а простая шелковая пижама. Но по крайней мере она хорошо на мне сидит, и у меня нет проблем с фигурой. В гостиной есть свечи и я зажигаю их все — около десятка. Откупориваю вино и первый бокал выпиваю «грязно»: сразу весь, жадными глотками. Чтобы сразу закружилась голова и выключились тормоза. Когда в дверном замке проворачивается ключ, я уже совсем не хочу думать о последствиях своего следующего шага. Я просто иду навстречу Рэйну и намеренно отвожу его руку, когда пытается нащупать выключатель на стене. От него сумасшедше пахнет дождем и дымом. — Рэйн… — Улыбаюсь его имени и отчаянно смело обнимаю своего Дьявола за шею. — Мой Рэйн… Он напряжен и натянут, вибрирует внутренней злостью, словно высоковольтный провод под напряжением. — Ты вообще реальная сейчас или снова мне снишься? — злой смех. Жестко берет за задницу, притягивает к себе, выдыхает, когда подтягиваюсь и обнимаю его ногами за талию. — Сдурею, если утром тебя снова не будет в моей постели. Я не знаю, что будет утром. Поэтому просто берусь за верхнюю пуговицу его рубашки. Он хотел меня дурную и оторванную? В тридцать лет самое время стать такой. Хотя бы на эти несколько ночей. Он думал обо мне…» — мысль стучит в висках, как ненормальная: громкими тяжелыми толчками, как будто мы уже занимаемся сексом в своих мыслях. Все эти годы я бегала от мыслей о том, что где-то внутри меня живет женщина, которой нужно, чтобы ее любили, ласкали, доставляли удовольствие. Чтобы рядом был Мужчина, от которого до сладкой дрожи в теле кружится голова, приятно болят соски и между ног ноет от потребности быть наполненной. Мне одновременно и приятно, и больно. Потому что сбывшаяся мечта на самом деле все равно никогда не станет реальной. Рэйн несет меня в спальню, пяткой закрывает за нами дверь. На мгновение во мне просыпается та испуганная Анфиса, которая впервые вошла к нему в квартиру, и я непроизвольно отклоняюсь, когда Рэйн тянется губами к моим губам. В темноте комнаты, в тусклом сером луче лунного света его глаза становятся темнее и злее. Я жмурюсь. Не думать, что для меня это может стать чем-то большим, чем «плата за защиту», а для него так и останется лишь прихотью и местью отцу. Мне не повезло родиться в этой жизни, хотя. Наверняка многие женщины сказали бы, что просто бешусь: бриллианты, автомобили, меха, квартиры… За это можно потерпеть сломанные ребра и не заживающие гематомы. Подумаешь. — Ты, блядь, где сейчас? — Рэйн бросает меня на кровать и ладонями прижимает колени к матрасу, мешая стыдливо сдвинуть ноги. — Кого мне еще убить, чтобы сейчас в твоей башке был только я?! Мне нравится его грубость.