— И хлаблый? Еще один утвердительный кивок. Они минуту смотрят друг на друга. Я уверена — даже если это противоречит природе человека — что на всю эту длинную минуту мое сердце перестает биться. Потому что они похожи друг на друга больше, чем две капли воды. И чтобы понять это, достаточно просто посмотреть на эти одинаковые профили: носы, разрез глаз, улыбку. Словно на моих глаза происходит какая-то мутация. Это невозможно. Мне просто кажется. Это «говорит» паника. Александра наклоняется к уху Рэйна и шепчет что-то. Он поднимает на меня взгляд. Какой-то тягучий, совершенно непроницаемый. — Сделаесь так? — настойчиво требует Алекса. Господи, что она уже придумала?! Хочу вмешаться — и не могу разжать губы. Как заклинило всю сразу. — Обещаю, Единорожка. Честное Рэйновское. — Распрямляется и берет ее за руку. — А теперь пошли мыть руки. Они выходят, а я медленно сползаю по стенке, давясь слезами, которых не могу себе позволить. Островский никогда не говорил с ней вот так. Ни разу. Даже не пытался. Глава 33: Рэйн «Защити маму от папы…» Слова торчат в моей голове, как ржавый гвоздь: болезненные, смертельные для любых моих попыток держать себя в руках. Эта маленькая девочка, которую — я был уверен — мне будет легко игнорировать, как и всех остальных «родственничков», внезапно вышла в фокус моего внимания. Думал, что увижу ее — и сразу вспомню, чья в ней кровь. Плевать, что та же, что и у меня — я никогда не считал себя сыном Островского. Даже отцом его называл исключительно с иронией и когда хотел выбесить эту старую кучу дерьма. Не было ни единой причины думать, что наша встреча станет какой-то особенной. Но я ни хрена не понимаю, что произошло. Просто посмотрел ей в глаза и понял, что должен подойти и взять за руку. А потом эти слова. Искренним, пусть и нескладным детским голосом на ухо: «Защити маму от папы». Если бы случился пространственно-временной коллапс и Островский вдруг оказался рядом — я бы просто его убил. Взял его башку и колотил бы ей об стену, пока все дерьмо из его черепа не превратится в грязное кровавое месиво на стене. А потом приказал бы вырезать эту стену и положил бы на его сраную могилу. Я наблюдаю, как малышка, стоя на маленькой приставной табуретке, очень аккуратно и степенно, явно подражая взрослым, намыливает ручонки, долго и тщательно их моет, а потом берет полотенце из моих рук. Она кажется очень маленькой и хрупкой. На Монашку дунуть страшно, чтобы не перешибить, а эта совсем как стеклянная куколка. Только наряженная в модное платье и красивые носки с кружевами. И ободок а ля «Рог маленького Единорога». Очень тонкая работа, ювелирная. Наверняка по личному эскизу Анфисы, из серебра и полудрагоценных камней. Если не чего-то подороже. — Ты давно знаесь мою маму? — спрашивает малышка, самостоятельно слезая с табуретки. — Не очень, — честно отвечаю я. Не люблю врать. И ненавижу тех, кто врет детям, потому что это самое мерзкое, что может быть в детстве: вдруг узнать, что взрослые могут говорить неправду просто так. — Твой папа… Он и тебя обижает? Малышка отрицательно мотает головой. Я через силу выдыхаю. К счастью, ей повезло родиться от «правильной» женщины, не то, что одному рыжему засранцу. Было бы странно, если бы Островский колотил собственными руками выращенное генетически правильное потомство. — Он плосто меня не любит, — добавляет маленькая Единорожка. Задумчиво смотрит на меня снизу-вверх и вздыхает как маленькая старушка. — Говолит: «Ты маленькая длянь». Если бы то чудо случилось и я угробил Островского пару минут назад, пришлось бы надеяться что эта тварь воскреснет, чтобы я мог убить его снова. Даже не знаю, что ответить. Я чуть ли не впервые в жизни общаюсь с ребенком. Не с капризной избалованной девчонкой, которая шагу не ступит без ковровой дорожки и поющих крабов, а с малышкой, которая просит первого встречного «дядю» защитить ее маму. Александра выходит из ванной, и я пользуюсь случаем, чтобы закрыться изнутри и умыть лицо ледяной водой. Нужно выдохнуть, иначе взорвусь. Потому что, хоть я часть хотел открутить Островскому башку, именно сейчас я чувствую, что как никогда близок к тому, чтобы сделать это прямо сейчас. Он валяется в койке и трубки с разной химической дрянью поддерживают в нем жизнь. Было бы слишком неправильно разделаться с ним вот так. Не глаза в глаза. Не когда он не понимает, кто и за что отправил его на тот свет. Я выхожу только спустя пару минут, но сердце до сих пор дико и сильно лупит в ребра. Анфиса и Единорожка стоят около двери уже собранные. Я смазано, непонятно зачем и за что, благодаря хозяйку, открываю дверь и пропускаю их вперед. По пути до лифта забираю из рук Монашки сумку с детскими принадлежностями: она небольшая и легкая, но все равно делаю это. На уровне инстинктов. — Нужно купить продукты, — уже в машине предлагает Анфиса. Она странно притихшая: не брыкается, не сопротивляется и не пытается выдержать «лицо» крутой и битой жизнью деловой волчицы. Должно быть, дело в Александре. Рядом с этой малышкой даже мне не хочется корчить беспринципного придурка. — И зубные щетки, — на автомате добавляю я. Осекаюсь, потому что Александра тут же хватается за эти слова и начинает радостно рассказывать все, что она знает о гигиене зубов. Загибает пальцы от пункта к пункту и заканчивает все тем, что у девочек зубные щетки должна быть «как у принцесс» — розовые. И зубной крем тоже — розовый. Но обязательно с белыми полосочками, чтобы зубы были белые. Даже не сразу доходит, чего меня так неистово трясет. Потому что смеюсь. Искренне, откуда-то из души. Как уже сто лет ни над чем не смеялся. И мелкая принцесска с единорогом на голове задорно хохочет в ответ. Глава 34: Анфиса Поход по магазинам разрывает мне сердце. Потому что Алекса доверчиво и очень крепко держит Рэйна за руку, пока он толкает тележку и очень серьезно, как у взрослой, спрашивает, что нужно купить в первую, вторую и третью очередь. Они долго выбирают зубные щетки. Потом зубную пасту. Потом полотенца с детским принтом. Потом бомбочки для ванной: с ароматом тирамису, сливочного персика и земляники. Алекса пальчиком просит Рэйна наклониться и снова что-то шепчет ему на ухо. Он косится на меня — на этот раз с улыбкой в уголке рта — и говорит: «Я тоже думаю, что они слишком аппетитные, но есть их нельзя».