Усмехаюсь. Да класть я хотел на твои эти глазки, Анфиса. Потому что в моем рту — вкус твоего поцелуя. Именно такой, как я помню из того проклятого сна, который скоро начну считать пророческим. Потому что, когда отворачиваюсь к окну и как бы невзначай провожу ладонью возле носа, в ноздри ударяет тот самый запах: сладко-дымный, тягучий, пряный, словно упал лицом скошенные полевые цветы и травы. Мне нельзя так сильно ей увлекаться. Это затягивает как адская смесь. Как будто сатана создал эту женщину только для того, чтобы она стала моей одержимостью и потребностью. Мы забираем риелтора в назначенном месте. Ее явно воодушевляет и представительский автомобиль и мой «солидно-костюмный вид». Я уже привык к тому, что когда упаковываюсь в социальный формат — люди перестают видеть во мне прибитого идиота. Предки, придумавшие поговорку про одежку, явно высосали ее не из пальца. — Вот, — женщина усаживается на сиденье рядом с водителем и протягивает мне планшет с отрытой «позицией». — Вся необходимая информация там есть. Три комнаты, все удобства, рядом удобная транспортная развязка, рестораны, торговые центры и исторические… — Охраняемая территория? — перебиваю ее более важным для меня вопросом. Развязка — это, конечно, хорошо, но при наличии автомобиля — не так актуально. — Это элитный жилой комплекс, — делает «глаза» риелтор. — Посторонним на его территорию просто не попасть. — Детская площадка? Аптеки в каком радиусе? Пока она нахваливает товар, листаю фото: выглядит действительно достойно. Большая светлая спальня с минимумом мебели, комната, которая может стать детской, гостиная, где хоть конем, как говорится. Кухня, по крайней мере на фото, обустроена современной техникой. С ванной та же фигня. Я уже знаю, что куплю ее для Монашки и ее ребенка. Когда уеду, хочу быть уверен, что их жизнь обустроена максимально комфортно. Что ее ребенку не придется скитаться по улицам и заглядывать в витрины кондитерских. Хоть к этому и нет никаких предпосылок и все это — просто мой личный детский страх, но именно так и поступлю. Я слишком хорошо себя знаю, чтобы игнорить определенные «звоночки». Но говорить об этом при ней, конечно, не стоит. И так вся чуть не в обмороке. Глава 32: Анфиса Квартира, которую показывает риелтор, очень красивая и, несмотря на минималистический стиль интерьера и явный недостаток «обжитости». А еще прекрасный вид из окна: с одной стороны на набережную, с другой — в обустроенный внутренний двор, «зеленый» и приспособленный для детей. Даже сейчас на площадке гуляет детвора и я невольно прикусываю губу, когда вспоминаю, что сегодня мне придется познакомить Алексу и ее… отца. Нужно придумать какую-то отговорку всему этому безумию. В уме вертится пара подходящих вариантов, но я все время цепляюсь за то, что не имею права так злоупотреблять этим «приятным отношением ко мне» со стороны Рэйна. Кто знает, что будет, если он разозлится. Кровь не вода, а чья кровь в его венах — мне хорошо известно. — Это подходит для ребенка? — слышу за спиной его вопросительный голос и, не оборачиваясь, киваю. Алексе здесь понравится и, кажется, будет компания с кем лепить куличики. — Есть еще пара вариантов… — вклинивается риелтор. Слышно же, что ей не очень хочется увозить нас в менее «рыбное» место, но свою работу выполняет и пытается изобразить видимость непредвзятости. Поворачиваюсь, прохожу мимо них обоих к двери, на ходу еще раз бросая: «Это подходит». Жду Рэйна на площадке и ловлю себя на том, что сбиваю каблуком плитку пола. Нужно придумать, что сказать дочери. Кто такой Рэйн? Братик? Меня подташнивает даже от мысленной формулировки, а вслух я это точно не произнесу — язык в узел свернется. Мой троюродный брат? Одна версия ужаснее другой. И подходящего варианта нет даже когда спустя полчаса мы садимся в машину и Рэйн протягивает мне ключи от квартиры. Я долго смотрю на них, почему-то представляя, что именно здесь пролегает черта невозврата. Моя жизнь. Еще пару дней назад налаженная и с четким планом, скатилась до роли «содержанки» у рыжего мальчишки, который младше меня на шесть лет. Хоть с учетом всех «прелестей», разница в возрасте не в мою пользу, волнует меньше всего. Ну а его, судя по всему, не волнует вообще. Я беру ключи, называю водителю адрес и снова отворачиваюсь к окну. Хорошо, что Алекса совсем на него не похожа. Только глазами и веснушками, но мало ли у кого в наших намешанных генах могли быть такие глаза и «поцелуи солнца»? Это Марату везде мерещились подмены и обманы. Если бы Капитошка была похожа на него как две капли воды, он бы нашел родинку, которую посчитал бы подозрительной. Если бы не нашел родинку — измерил бы длину пальцев. Даже на ногах. Рэйн ничего не заподозрит. Для него та ночь прошла транзитом. И меня это убивает. Уничтожает. Прокалывает насквозь, до кровоточащей дырки в груди. Потому что для меня наш секс был единственным, что не давало сойти с ума, когда Островский устраивал сеанс исполнения «супружеского долга». А для Дьявола не стоил даже того, чтобы «проснуться». Галина Николаевна встречает нас с вежливой сдержанной улыбкой. Она хорошая славная женщина, заслуженный учитель и «мама» для многих, уже давно повзрослевших первоклашек. Я доверяю ей дочь без страха, потому что Капитошка не просто так взяла за привычку называть ее «бабушкой». Мою мать она видела от силы десяток раз и для Алексы она «тетя». Даже по имени не помнит. А я не стремлюсь натянуть сову на глобус, потому что моя мать не создана быть даже матерью, а уж бабушкой — тем более. Уверена, что когда мы с дочкой уедем в Лондон, единственная причина, по которой мать будет о нас вспоминать, будет связана только с внезапно иссякшим потоком денег. А никак не с тоской, слезами и внезапно проснувшимся чувством любви. — Галина Николаевна. Роман. — Представляю их друг другу без пассажей и глупых пояснений. Меньше говоришь — умнее выглядишь. Рэйн кивает. Няня тоже и предлагает нам пройти, пока Александра собирает вещи. Я так и не успела придумать, что сказать дочери и не спешу проходить дальше коридора, чего нельзя сказать о Дьяволе. Он обходит меня и очень четко, хоть в квартире четыре комнаты, понимает, куда идти. Это инстинкт? Зов крови? Я спешу следом, но все равно не успеваю загородить собой вход в комнату. Замираю на пороге. Капитошка сосредоточенно складывает в коробку баночки с гуашью своими перепачканными в радугу пальцами. Слышит шаги и оборачивается. Всегда, когда замечает меня, улыбается до глубоких ямочек на щеках, и всеми своими мелкими, как у мышки, зубками. — Мам, я лисовала! — восторженно пищит, откладывая свое занятие, чтобы поднять высоко над головой что-то, нарисованное на альбомном листе. Похоже на смесь колобка и медведя. — Тебя! Я невольно улыбаюсь. Вот так — мама, оказывается, похожа на большой мохнатый шар с лапами. Но веселье тут же улетучивается, стоит Алексе заметить Рэйна и с любопытством сунуть палец в рот. Хочу сказать, что она обещала не грызть ногти и что у нее все руки в краске, но не успеваю. Рэйн присаживается на корточки, берет ее руку и уверенно отводит от лица. Это какая-то медитация. Что-то сверх простого понимания. Потому что, хоть Алекса — та еще болтушка и не шарахается от посторонних, но вот так, первому встречному, никогда не даст до себя дотронуться. Сразу поднимет крик. Я ее так научила. На тот случай, если Островский свихнется настолько, что решит исполнить свою угрозу. И это не паранойя. Он говорил и делал достаточно, чтобы у меня был реальный, а не надуманный повод бояться. — У тебя руки грязные, Единорожка, — говорит Рэйн. — Не надо их в рот, хорошо? Она внимательно выслушивает и сосредоточенно кивает, соглашаясь. — Меня Рэйн зовут, — представляет он и протягивает мизинец вместо «рукопожатия». — А-ле-кса-н-дла, — по слогам, нараспев и злясь, что до сих пор не может освоить твердое «р», отвечает дочка. — Ты знакомый моей мамы? — Типа того, — уклончиво отвечает Дьявол. — Ты холосый? — переспрашивает она. Рэйн утвердительно кивает.