— Мне не нужны деньги Островского. И весь его хлам тоже не нужен. — Как-то ты слабо торгуешься, — констатирует Рэйн. Не улыбается — продолжает просто наблюдать. — Я хочу десять миллионов евро, полное право владения ювелирным домом и его торговой маркой, и больше никогда не видеть ни Вас, ни вашего отца. В обмен я официально откажусь от всех притязаний в добровольном порядке, и мы зароем всю эту историю. Рэйн кривит губы. У Островского — миллиарды. Так что я и правда плохо торгуюсь. Но мне ничего не нужно. Утром была готова драться на смерть за то, на что имею право. А сейчас хочется лишь одного: пережить весь этот кошмар и уехать в мою маленькую лондонскую квартирку, где нас с Капитошкой уже никто и никогда не достанет. — Часть суммы мне нужна уже сейчас. На чистом счету, куда не доберутся ищейки Островского. — Сколько? — Пятьсот тысяч. — Значит, и правда плохой звонок, — подытоживает Дьявол и достает телефон. — Закажи еще вина, Монашка. Хочу, чтобы сегодня была пьяная и дурная. Я стараюсь не придавать большого значения его этим заявлениям. Просто держу в уме, что Рэйн, даже в дорогом костюме и туфлях, и явно с хорошими деньгами, все равно еще мальчишка: фыркает, смотрит на все с максимализмом, много ругается и не думает о будущем. Хочет все и сразу, не думая о последствиях. Вино я не заказываю. С моим на «вы» к алкоголю, даже одного бокала будет достаточно, чтобы в голове зашумело. Не люблю чувствовать себя расслабленной, теряющей контроль, но сейчас это необходимо, потому что иначе просто сбегу. Забуду обо всем — и сбегу. Рэйн говорит по телефону: расслабленно, лениво, на хорошем английском с выразительным британским акцентом. Нетрудно догадаться, где он провел все эти годы. Чем занимался? Остается только догадываться. На мгновение, когда Дьявол слегка повышает голос, отдавая какие-то указания, я пытаюсь представить, каким бы теперь была та их встреча в день нашей с Маратом свадьбы. Дал бы этот, новый Рэйн, так себя избить? Это настолько абсурдно, что рот снова наполняется горькой слюной. Он убирает телефон на стол, смотрит на часы, на меня и все-таки заказывает вино. Просит не откупоривать, потому что возьмем с собой. Чувствуя хорошие чаевые, официант чуть не кланяется в пояс. И мне снова дурно. Четыре года я огрызалась из последних сил, и для чего? Чтобы сменить одного Островского на другого. Перекочевать из одних рук в другие, оставшись такой же бесправной игрушкой. — Мне… — резко встаю, чуть не опрокидывая стул. — Нужно на воздух. И позвонить. Иду быстро, но Рэйн даже не пытается меня остановить. На улице снова морось и серые тучи прямо над головой. Как будто даже погода со всеми ими заодно и подбирает максимально мрачные декорации. — Я… не могу сегодня, — одергиваю локоть, когда Рэйн выходит и пытается провести меня до машины. — Дочь с няней, мне нужно ее забрать. — Ни один ребенок не умер от того, что остался под присмотром няни, — заявляет он. Без заминки, как будто точно знал, что сейчас я скажу именно это. Отхожу в сторону, зло всматриваюсь в его не красивое, но какое-то адски притягательное лицо. Бесполезно искать там хотя бы намеки на сострадание, но во все всегда жила мечтательница и идеалистка. Иначе я бы просто не выжила. — Мне плевать на твое сломанное детство, Рэйн. — Меня рвет в клочья. Он не может знать, что у них с Алексой… Но мне все равно больно от этого пренебрежительного тона, словно речь идет о домашней зверушке. — И на то, что у тебя злость на весь мир. Я люблю свою дочь больше всего на свете, и она всегда, ВСЕГДА будет моим номером один. Так что либо ты сейчас успокоишь свое взбесившееся от вседозволенности либидо и мы встретимся завтра, либо тебе придется меня изнасиловать прямо сейчас. Выбирай. Мне все равно, я просто хочу, чтобы все это закончилось. Глава 31: Рэйн Никогда еще женщина не смотрела на меня с такой откровенной злой брезгливостью. Типа, ты, конечно, можешь меня выебать, но только тебе придется пыхтеть самому и «наслаждаться» видом моего недовольного лица. Уверен, что если я сейчас поддамся похоти и отвезу ее в гостиницу, все именно так и будет: секс, который не принесет удовольствия ни душе, ни телу. Но я не представляю, как ее отпустить. Просто не хочу и не могу терять ее из виду хотя бы на минуту. Чтобы снова не проснуться в пустой смятой постели, вдруг осознав, что все это было просто сном. Очень реальным, но все-таки сном. Думай, Рэйн, соображай. Ты же гребаный гений, мастер создавать сложнейшие схемы просто в голове, находить и исключать ошибки еще на этапе создания. Она боится расставаться со своей ненаглядной дочуркой? Ок. Пока Монашка ждет мой ответ, я забиваю в гугл поисковый запрос, выбираю первый же рекомендуемый результат и набираю номер риелтора. Озвучиваю требования: элитное жилье со всеми удобствами и парой комнат, на несколько недель, и с возможностью заехать прямо сегодня. И добавляю, что меня не интересует процентная ставка и за срочность я готов заплатить двойную цену. Монашка отворачивается. Я практически чувствую, как под одеждой напрягается ее спина, позвонки выстраиваются в идеально ровный клавишный ряд. Приходится сунуть руку в карман, чтобы не поддаться искушению потрогать их пальцами. Просто погладить, без дурных мыслей. Но это слишком непозволительная слабость. Риелтор сразу предлагает пару вариантов, и я спрашиваю, куда за ней подъехать. — Что ты делаешь? — не поворачивая головы, спрашивает Монашка. — Думаешь, можешь так просто щелкнуть пальцами и… что? — И все, — начинаю злиться с этой непробиваемой гордыни. На этот раз успеваю поймать ее за руку и как бы сильно Анфиса ни старалась — ей не вырваться. Никак. — Я уже щелкнул пальцами, Монашка. Хочешь квартиру и быть рядом с дочерью? Вообще никаких проблем. Я тоже отвык жить в гостиницах. Вталкиваю ее в машину, бросаю рядом бутылку вина из ресторана. Злой как дьявол, что слишком груб с этой упрямой недотрогой. Но что я мог поделать, если она вдруг словно задеревенела? Уверен, что если взять на руки — ни хрена не согнется, как долбаная доска. — Ты сумасшедший! — неожиданно, словно мина под моей пяткой, взрывается Монашка. Пытается открыть дверцу со своей стороны, но не попадает и водитель, согласовав все с моим взглядом, включает блокировку. — Я не привезу дочь в тот дом, где ты… где мы… — А я, представь себе, ни хера тебя не спрашиваю! — в ответ закипаю я. Выводит на нервы как никто. Только в путь, с пары слов, с этого сумасшедшего взгляда загнанной в угол дикой кошки: могла бы — вгрызлась бы мне в глотку и вырвала к херам трахею. Еще бы и сидела, ждала, пока захлебнусь собственной кровью. — Я решил, Монашка! Потому что это мое мужское право — решать, когда у дуры в башке кипит и она не способна соображать! Так что заткнись. Анфиса моргает. Несколько раз, и ее взгляд неожиданно затуманивается, становится именно таким, как в том сумасшедшем сне. Она как будто вдруг меняет шкалу зрения, начинает видеть совсем не так, как простые смертные. Тяжело дышит. Облизывает губы. К херам все. Сгребаю ее за шиворот, как маленькую девчонку, тяну к себе одной рукой и впечатываю ее рот в свои губы. Жадно, жестко. До болезненного удара зубами, поцарапанных в кровь и соль десен. Сердце стучит в венах, когда Монашка распахивает губы, обхватывает мой язык и сосет его, словно чертов Чупа-чупс. Тяжело нервно дышит, выстанывает мне в рот дыхание со вкусом секса и виноградного алкоголя. Обнимает за шею. Больно кусает за нижнюю губу, а мне в кайф — хрипло смеюсь, позволяя издеваться над собой, как ей вздумается. Трахнуть бы ее прямо здесь. Посадить на себя и смотреть, как сдуреет. Но звонок моего телефона врезается в этот дурман отрезвляющим ударом по башке. Анфиса отшатывается, в панике прижимается спиной к дверце. Пытается — и не понимает, что это было. Усмехаюсь, нарочно поправляя член в штанах так, чтобы она это точно видела. Риелтор в трубке говорит, что она «на всякий случай» подготовит все необходимые документы. Угукаю и кладу трубку, называю адрес водителю. Монашка дрожит и прикрывает губы ладонью. — Рэйн, не надо… — просит еле слышно. Еще бы я знал о чем. — Я снимаю жилье, Анфиса, и ты с дочерью живешь там вместе со мной. Я вас защищаю от псов Островского, а ты со мной трахаешься. Все. — В ответ на ее попытку возразить. — Я сказал. Я не очень верю, что Монашка послушается, но она неожиданно замолкает. Садится ровно, но многозначительным взглядом очерчивает дистанцию между нами.