Островский менял жен, но не изменял своим методам: в случае чего — растоптать и оставить на улице. Предыдущие его самки подстраховались. А Монашка… Неужели и них и правда любовь до крышки гроба? Я подзываю официанта, прошу принести мне «чего-то крепкого из дубовой бочки» и когда на столе оказывается бокал с какой-то коричневой дорогой бурдой, выпиваю ее залпом. Чтобы перебить послевкусие злости. Глава 30: Анфиса Я не могу вернуться в дом Островского. Просто не могу. Переехать к матери? Господи. Мне трясет от этой мысли так же сильно, как и от той, в которой Островский приходит в себя и снова превращает мою жизнь в ад. Все это время, пока я плела хитрые схемы, чтобы накопить денег в обход его надзирателей, Марат все знал. И все контролировал. Просто выжидал момента, когда пустить в ход адскую машину уничтожения. А мать… Для нее я до сих пор средство. Банкомат и банк в одном флаконе. Болванчик, который выдает беспроцентные и безвозмездные кредиты. Ни разу за эти годы она даже не попыталась узнать, как я живу и что со мной. И «верила» всем рассказам о моих постоянных падениях с лестницы и неудачных «встречах» с дверными косяками. Если я заявлюсь с Алексой на руках и скажу, что мне негде жить, мать сама возьмет меня за руку и потащит обратно к мужу. Хоть в больницу, хоть куда. Еще и отчитает, какая я неблагодарная. — Я… собираюсь переехать, — отвечаю максимально уклончиво. — Куда? — Вам не все равно? — К чему этот допрос? Чтобы еще больше меня унизить? — Прекрати мне «выкать», святоша, — брезгливо отмахивается Рэйн. — Я просто хочу сформулировать максимально выгодное для нас обоих предложение. — Я не собираюсь принимать никаких предложений. Даже и не знаю, как еще об этом сказать, чтобы до Вас, хозяин жизни, наконец дошло. Ему не нравятся мои слова. А мне не нравится так с ним разговаривать, но за годы жизни с Островским я научилась понимать разницу между «не хочу» и «надо». — Мне… Я собираюсь выдать длинную и местами едкую речь о том, куда он может засунуть все свои предложения и заявки на наследство Островского, но телефон снова напоминает о себе. Тот, второй телефон, которым я пользуюсь в экстренных случаях. И этот номер есть только у матери, пары моих доверенных лиц, которые помогали оформлять документы и счета. И еще одного человека — заведующего лабораторией, где Островский делал тест на отцовство. Я ухожу в туалет, прячусь в кабинке и прикладываю телефон к уху. Предчувствие грядущей бури вызывает озноб в кончиках пальцев. — У меня были люди Островского, — без вступления говорит он. — Что они хотели? — Повторный анализ ДНК. И сравнение с предыдущим. Прикладываю ладонь ко лбу и наваливаюсь плечом на хлипкую стену. Перед глазами все плывет, земля под ногами шатается, как дурная. — Мне нужны деньги, — продолжает он. Озвучивает сумму. Я нервно смеюсь и на автомате говорю «нет». — В таком случае, я все расскажу тем, кто заплатит. Я вас предупреждал. Еле-еле, с трудом переставляя ноги, добредаю до раковины и открываю кран. Подставляю ладонь под струю. Алекса родилась на три недели раньше срока. Марат не поверил, что так бывает. И, не спрашивая моего согласия — а когда он вообще кого-то спрашивал? — сдал материал на анализ. А мне сказал, что если Александра — не его дочь, то он сделает так, что нас обеих просто не станет, как двух грязных пятен на его жизни. И если продолжу настаивать на наследовании, вся эта грязь всплывет наружу. Даже если снова «куплю» правильный тест. Судебная тяжба в конечном итоге похоронит нас с дочерью. И единственный способ отмыться от всего этого — добровольно уйти с арены и отдать все Рэйну. Или бывшим женам Марата. Или его детям. Я прикладываю мокрую тыльную сторону ладони к губам. Душу слезы, слабость и жалость к себе. Смотрю на свое отражение. Бледная, как мертвая. Совсем «не товарный» вид. Пощипываю щеки, чтобы прилившая кровь «нарисовала» румянец. Прикусываю губы. Никто не причинит вред моей Капитошке. Там, в зале, сидит вздорный дурной мальчишка, которому чешется закрыть личный гештальт и досадить отцу, занявшись сексом с его женой. Даже если этот мальчишка совсем ничего не знает. Плевать. Это просто цена свободы для нас с Алексой. И, в конце концов, мне было хорошо с ним в постели. Тот единственный раз, когда я все-таки узнала, что секс может быть приятным. Я не милая славная хорошая девочка. Уже давно не она. И не перед кем корчить недотрогу, которая падает в обморок от вида мужского члена. Так что… Возвратившись в зал, усаживаюсь за стол, привлекаю внимание официанта и прошу принести бокал «Вдовы Клико». Рэйн не вмешивается, только наблюдает. Я делаю жадный глоток, жмурюсь, когда пузырьки щекочут язык и слизистую. Предложение все еще в силе? — спрашиваю, заставляя себя приклеится взглядом к Рыжему дьяволу. — Неприятный звонок? — вопросом на вопрос отвечает он. — Это не имеет никакого отношения к тому, о чем я спросила. И так, Роман: Ваше предложение еще в силе? Он подается вперед, выкладывает руки на стол, сцепляет пальцы в замок и с каким-то собачьим любопытством наклоняет голову к правому плечу. Как будто с такого ракурса ему видны все мои грехи. — Абсолютно в силе, Красотка. Даже не получается сдержать улыбку, потому что это обидное прозвище как нельзя кстати: так и просится на ум сюжет одноименного фильма с Гиром и Робертс. С той лишь разницей, что я не дешевая проститутка с улицы. Я — дорогая элитная блядь. Сглатываю. «Прости меня, отче, ибо согрешила…»