— У меня много работы, — говорю набитым лапшой ртом. — Пришлешь мне голую фотку с Эйфелевой башни? — Ты — псих, — смеется Ангелочек, и не комплексует, когда одеяло сползает с ее груди до самого живота. Но насладиться видом этих впечатляющих сисек мне не судьба, потому что приходится отвлечься на телефон. Смотрю на экран. Сбрасываю одеяло и, не говоря ни слова, выхожу на балкон — прямо в крепкий, влажный и удушливый лондонский смог. Давно я не получал звонков со штрих-кодом родины. Почему-то перед глазами снова лицо Монашки. Не той, которую видел в журнале несколько дней назад, а той, которую я целовал: испуганное, бледное, с болезненно искусанными губами. «Пошла на хер из моей головы!» — мысленно ору на нее, отворачиваюсь и прикладываю телефон к уху. — Слушаю. — Роман Геллер? — спрашивает официальный мужской голос. Давно меня никто не называл «паспортным» именем. Почему я, баран, решил, что на том конце связи услышу ее голос? — Это я, — плохо маскируя раздражение, отвечаю я. — Меня зовут Виктор Ладыжин. Я — адвокат вашего отца. У меня есть распоряжения на случай, если с Маратом Игоревичем что-то случится. — Он отбросил коньки? — Бля, эта новость сделала бы не только это утро, но и все следующие до конца моих дней. — Ваш отец находится в коме. — Адвокат как будто и не замечает мой откровенный стеб. — Роман, вам необходимо приехать. — А можно отделаться венком с траурной ленточкой? — Марат Игоревич собирался сделать вас своим единственным законным наследником. Я — единственный наследник? Эти новости реально бьют под дых. Прижимая телефон ухом к плечу, достаю из заначки пачку сигарет и зажигалку, прикуриваю, делаю пару глубоких затяжек и спрашиваю: — Собирался? — нарочно делаю акцент на форме глагола. — Роман, это не телефонный разговор. Вам необходимо приехать. Чем скорее — тем лучше. Или все состояние вашего отца попадет в руки женщины, которая не имеет на него права. Попадет в руки… Я затягиваюсь, задерживаю дым во рту, пока нёбо не начинает неметь и только потом выпускаю эту дрянь наружу. Вроде же пытаюсь завязать. Раз в месяц точно, а потом срываюсь: то на работу, то просто от не хер делать. Смотрю на тлеющий кончик сигареты и даю себе обещание больше это дерьмо не трогать. — О какой женщине идет речь? — Мало ли, если за эти четыре года Монашка успела стать производителем крутой ювелирки, то почему бы Островскому не поехать кукушкой и не завещать все какой-то своей бывшей, а не вот этой умнице-красавице и собственной дочери? Я стараюсь не думать о той девочке на фото в журнале. Я стараюсь вообще не думать о Монашке как о ком-то живом, из плоти и крови. Все эти проклятые годы я только то и делал, что пытался сделать из нее призрака. Потому что даже такой псих, как я, не захочет признать, что у него до сих пор дико встает на неодушевленное существо. — Речь о жене вашего отца, Роман — Анфисе Островской. — Разве после смерти мужа не она должна… — Роман, вам необходимо приехать, — настаивает адвокат. — Есть вещи, о которых лучше не говорить по телефону. И я уже и так сильно превышаю свои полномочия. — Угу, — бросаю угрюмо и прерываю разговор. Пусть понимает как хочет. Мне вообще плевать что там обо мне будут думать все эти «ноунеймы», потому что очень часто я становился свидетелем того, как люди, слишком замороченные мнением общественности, превращались в унылое говно. Я хочу прожить эту жизнь как комета: ярко и красиво, чтобы, сука, сгореть в атмосфере. Глядя на потемневший экран телефона, долго и задумчиво курю. Не судьба бросить. — Рэйн? — Ангелочек появляется в балконных дверях, не очень-то тщательно завёрнутая в одеяло. — Все хорошо, Дождик? Я молчу. Жду, пока подойдет, заберет у меня сигарету и затянется, как в последний раз перед расстрелом. Хочет поцеловать меня, но я немного отстраняюсь. — Ты знаешь что-то об Островском? — Она же помешана на социальных сетях, она там живет, словно ожившая куколка из «Симс» и в курсе всех скандалов, и сплетен. Ангелочек складывает губы, из-за чего они становятся похожи на большой пельмень. Нет, я не жалуюсь — у нее идеально «рабочие» губы, и минет ими — одно чертово нескончаемое удовольствие, но вот так, с такого ракурса, это выглядит херово. — Он вроде… того, — говорит так, словно речь идет о каком-то старике, которому вроде как давно пора. — Ну, то есть, я слышала, что там какая-то мутная история, но я не в курсе подробностей. Это все тайна, покрытая мраком. Я даю себя поцеловать и утащить в постель. Ничего страшного не случится, если закажу билет через час. Глава 27: Анфиса — Боюсь, что этот счет уже не обслуживается, — с вежливой улыбкой говорит работница банка, разглядывая меня словно побирушку. — Это невозможно, — продолжаю стоять на своем, и из последних сил стараюсь не поддаваться панике. — Пожалуйста, проверьте еще раз. Я ВИП-клиент вашего банка и буду благодарна, если вы пригласите мне главного менеджера. — Конечно, — все так же «сладенько» улыбается девица, встает из-за стола и уходит куда-то в хитросплетения коридоров, оставляя меня под прицельной бомбежкой недовольных взглядов других клиентов, из которых за моей спиной уже образовалась приличная очередь. На следующий день после того, как Марат попал в больницу, все мои карты заблокировали. Я до сих пор не понимаю почему, и никто, ни единая живая душа не может сказать мне, что происходит. Даже Диана, его помощница, с которой, как мне казалось, мы нашли по крайней мере видимое взаимопонимание, только пожимает плечами и говорит, как заведенная: «Я выполняю распоряжения». Марат был тяжело болен. Он знал, что не протянет и года. Он, как человек, привыкший контролировать все и всех, знал, как организовать работу отлаженного механизма, чтобы он не останавливался даже после выхода из строя главного винта. Теперь я почти уверена, что последние недели, которые Островский провел под девизом «Преврати жизнь жены в ад», он потратил на то, чтобы перекрыть мне кислород. Везде. Даже там, где, как я думала, просто не мог. Сотрудница банка возвращается и предлагает мне пройти за ней. Заводит меня в кабинет генерального директора и уходит, оставив дверь приоткрытой. — Анфиса Алексеевна, — он переклоняется через стол, одной рукой придерживая галстук, а другую протягивая для рукопожатия. — Меня зовут Сергей Викторович. Меня уже поставили в известность… — Я просто хочу получить доступ к своему счету, — перебиваю лишний и раздражающий поток любезностей. Последние дни — это одни сплошные нервы. Я почти не ем и почти не сплю. Все, что я пыталась хоть как-то контролировать, превратилось в пыль. — Я понимаю, но ваш счет заблокирован. — Нет ничего «приятнее» вот такого фальшивого сожаления. Мол, я понимаю, что ты умираешь от жажды пока я контролирую водонапорную башню, но все равно не дам тебе ни капли. И очень сожалею. — Это мой личный счет, и я совершенно точно его не блокировала. — Отчаяние подступает к краю горла. — Счет заблокирован банком за сомнительные операции.