— Но… — Я не дам вам вскрыть ему череп только потому, что вам что-то там кажется. Пока постарайтесь сделать так, чтобы его жизни ничего не угрожало или, обещаю, за вашу халатность в этой клинике заплатят все. Уверена, что когда выхожу и дверь закрывается за моей спиной, он проклинает меня всеми известными ему способами. Еще пару лет назад подобное меня задевало. Пока однажды, когда я не угодила в эту же клинику с побоями и сломанными ребрами, мне даже не дали телефон, чтобы позвонить и узнать, как дочь. Потому что так им приказал «барин» Островский. Потому что он боялся, что я повторю ту выходку с заявлением о побоях. Которая стоила ему просто одного неприятного разговора, длиною в тридцать секунд, а мне — новой порции синяков. Это стало хорошим уроком на будущее: у Марата есть все деньги мира и все связи в кулаке, а у меня — только мозги и огромная тяга к жизни. И хорошему будущему для себя и моей Капитошки. Я на минуту останавливаюсь, даю себе секунду на выдох. Четыре года прошло. А тот единственный раз… Он до сих пор в моей голове, на моем теле — как невидимое тату, как отрава в венах. И смотрит на меня теми же голубыми глазами. У них, кажется, даже веснушки одинаковые. И именно они — маленькие поцелуи солнца на носу и щеках моей Капитошки — разрушили все то, что я так усердно, кирпичик за кирпичиком, выстраивала на протяжении всех этих лет. Хочется выть от бессилия. Я уже почти чувствовала вкус свободы: сладкий, сумасшедший, пахнущий дождями и туманами Лондона, где у меня есть маленькая квартирка с видом на Темзу. Даже вспоминать не хочу, чего мне стоило купить ее в обход зоркого взгляда Марата. Мне нужно полчаса, чтобы все организовать: вызвать охрану и секретаршу Марата, позаботиться о том, чтобы новость обо всей этой мерзости не всплыла в ближайшем выпуске новостей, отдать распоряжения насчет его строчных дел. Марат не пускал меня в мир своих важных мужицких дел, но я он не мог запретить мне слушать, слышать и учиться. Еще через час у меня есть согласие пары ведущих специалистов приехать в клинику в срочном порядке. За одним отправляю личный джет Марата, другого заберут вертолетом. Главное, не думать о том, что будет, если Марат умрет, так и не приходя в сознание. Потому что две недели назад он вдруг «случайно увидел веснушки» Алексы, избил меня, обозвал шлюхой и… вычеркнул нас с дочерью из завещания. Вдруг вспомним о том, что у него есть еще один наследник. И все, абсолютно все, даже мою маленькую ювелирную империю, которую, конечно же, мне пришлось оформить на него, иначе я не получила бы денег на развитие, завещал… Рэйну. Даже не догадываясь, кто именно «виновник» тех подозрительных веснушек. И когда я начинаю думать, что подстраховала все тылы и по крайней мере выторговала себе пару дней, чтобы придумать, что делать дальше, в коридоре появляется парочка, которую я хотела бы видеть меньше всего. Моя «любимая» падчерица Лиза и ее мать — Александра. Обе прут в ногу, как солдаты на муштре. И прямо на меня, всем своим негодованием. И «праведным гневом» само собой, потому что, конечно же, до последнего будут делать вид, что на самом деле одна полна любви к отцу, а другая до сих пор раскаивается и сделает все, чтобы заслужить прощение святого Марата Островского. Но им обоим всегда было нужно только одно. Деньги. Их единственный Бог. — Ты, сука, вообще собиралась позвонить?! — чуть не с кулаками налетает на меня Лиза, но между ней и мной влезает огромный почти двухметровый охранник. — Ты мразь! Он же мой отец! Александра держится чуть в стороне и выжидает. Это ее классическая тактика: она сначала смотрит, прикидывает и оценивает, а потом, как хамелеон, мгновенно мимикрирует под обстоятельства. Она всегда знает что сказать и как сказать, практически идеально играет с интонациями и оттенками голоса. Я бы сказала, что из всех существ на планете, Александра Островская — идеальный хищник. Но, как у всех самоуверенных плотоядных, у нее есть один существенный недостаток, который перекрывает все заслуги: она так привыкла, что у нее все получается с первого раза, что часто перестает стараться. Повторяет старые и проверенные временем «фишки», забывая, что со временем даже легкодоступная добыча начинает замечать и учиться. — И тебе здравствуй, Лиза, — говорю, глядя не на падчерицу, а на ее мать. — Александра. Она сдержанно кивает, и начинает вертеть головой, видимо вспомнив, что они здесь не для того, чтоб меня оскорблять. — Ты это сделала?! — продолжает орать Лиза. В отличие от матери, у нее напрочь отсутствует выдержка. И смекалка. Даже странно, что в первую встречу — на нашей с Маратом свадьбе — я подумала, что Лиза может сделать мою жизнь невыносимой. Пока что эта порядком обнищавшая «золотая девочка» не может справиться даже со своей. — Лиза, если ты немедленно не закроешь рот, я скажу охране вышвырнуть себя вон, — отвечаю, на этот раз глядя прямо в ее запухшие с сеточкой красных капилляров глаза. — Ты меня знаешь — я не буду повторять. Так что либо ты закрываешь рот и прекращаешь скучную клоунаду, либо в эту больницу ты сможешь просочиться только через канализацию. Она знает, что за годы жизни рядом с Островским я кое-чему научилась. Например, не бросать слов на ветер. Падчерица озирается на мать в поисках поддержки, но Александра продолжает отмалчиваться. Есть только один человек который мог сказать этим змеям, что Марат попал в больницу. Моя надзирательница Агата. Потому что меня она ненавидит больше, чем не уважает эту сладкую парочку. — Спасибо, что хотя бы иногда ты способна понимать с первого раза, — не без иронии говорю я, и делаю знак охраннику, чтобы отошел в сторону. — Вам обеим нечего здесь делать. Буду признательна, если уберетесь так же быстро, как и пришли. — Он мой отец, — сквозь зубы цедит Лиза. — Я имею право быть здесь. Александра выразительно растягивает губы в тонкую полосу — у нее нет такого козыря, хотя даже Лизу я запросто могу вытолкать взашей. — Марат не хотел бы видеть здесь ни одну из вас. Лизу в том числе, потому что последние два года она только то и делает, что вляпывается в какие-то зависимости, а потом «героически» от них лечится: наркотики, алкоголь, сексуальное распутство. Никто так не гадит на попытки Островского вывести себе «породу», как Лиза, благодаря которой его фамилию то и дело склоняют в специализирующихся на грязном белье социальных сетях. Насколько я знаю, он уже полгода не дает ей ни копейки, так что неудивительно, что сегодня «золотая девочка» заявилась в туфлях от Джимми Чу с позапрошлой коллекции. — Ты не заставишь меня уйти, — продолжает шипеть падчерица. — Хочешь проверить? Она не успевает ответить, потому что в разговор, наконец, вмешивается Александра. Она делает шаг вперед, и это почти как подготовка к смертельному прыжку. Смотрит прямо на меня и, выбирая, как всегда, идеально подходящий фразе тембр голоса, говорит: — Я уже позвонила Денису, сообщила ему обо всем. Денис — это ее брат. Мягко говоря, не последний человек в соответствующих силовых структурах. Именно благодаря ему, я думаю, она вышла целой и невредимой из той истории с изменой, которая стоила жизни родному брату Островского. — Уверена, — Александра кладет ладони на плечи дочери, притягивает Лизу к себе, как будто она маленькая и нуждается в утешении, — несмотря на разногласия, мы все хотим одного и того же — убедиться, что все произошедшее — трагическая случайность. А не чья-то большая удача. Они думают, что в завещании Марата мы с Алексой — единственные наследницы. И, конечно, если бы это действительно было так, то его смерть была бы на руку именно мне. Даже жаль, что не могу от всей души рассмеяться ей в лицо и сказать, как сильно она заблуждается, корча из себя чуть ли не Шерлока. Но мне нужно молчать. Потому что о том, что Марат переписал завещание, вероятно, знают только двое: я и он. И пока не удостоверюсь, что Марат не успел согласовать изменения с адвокатом, я буду врать. Ради себя и Алексы. Глава 26: Рэйн — Может, поедешь со мной в Париж? — предлагает Ангелочек утром, пока мы валяемся в постели и пожираем какое-то неприличное для завтрака количество китайское еды. Люблю это острое и пряное дерьмо больше, чем вычурную херню на красивых тарелках, которую подают в дорогих ресторанах. Наверное, потому что я тот еще «колхоз», как любит говорит одна моя, тоже русская, коллега, которая живет в Лондоне уже лет десять и считает, что этот срок дает ей право смотреть на других «рашас» как на унылое говно. Иногда я развлекаюсь тем, что вламываюсь в ее компьютер и устраиваю красивый бардак в кодах, чтобы это выглядело как работа человека, у которого руки растут из того самого места с единственной вертикальной извилиной. Тогда «коренная англичанка» хотя бы ненадолго снимает корону и радует меня кислой рожей.