Из магазина мужской одежды мы, как я и обещал, идем за покупками для Ангелочка. Она уже столько раз здесь была, а все равно носится между витринами, как маленькая, и все время во что-то тычет пальцами. Ведет себя как ребенок, которому никак не надоедят карамельки в пестрых упаковках, хоть она на пару лет старше меня. Порой мне до чертиков завидно, что я не могу вот так же — тупо наслаждаться жизнью, тратить деньги направо и налево, чувствовать вкус новой жизни за хер знает сколько километров от дома. Я пробовал и не раз. Нифига не получилось. Наоборот — чуть не стошнило от этого вкуса «роскошной богатой жизни». Так что лично для меня все ограничилось хорошей квартирой, автомобилем и парочкой дорогих гаджетов. А шмотки и «декор» покупает Ангелочек — ей это в каждый раз в кайф, как в первый раз. Я стряхиваю дурные и грустные мысли, и только сейчас замечаю, что Ангелочек потерялась. Точнее, она отстала, потому что буквально прилипла к витрине бутика Вивьен Вествуд и гипнотизирует взглядом выставленное на манекене платье. Подхожу. Пытаюсь впитать эту искреннюю и естественную жадность и одержимость «люксом». Почему от человека можно заразиться гриппом, гепатитом и какой-то венерической хренью, но нельзя заразиться настроением и вкусом к жизни? Провожу рукой по крутому бедру Ангелочка, притягиваю к себе и шепчу на ухо: — Хочешь его? Она, как золотая рыбка, только открывает и закрывает рот, но это совершенно точно многократное повторение слова «да». Открываю перед ней дверь и искренне улыбаюсь, когда Анжела мгновенно, едва к нам идут консультанты, забывает о моем существовании. Это на час точно: сначала выберет платье, потом туфли под платье, потом сумку, потом еще какой-то костюм или чумовую футболку. Она никогда не спрашивает, можно ли. И мне это нравится. Я разлюбил скромниц много лет назад. Потому что вот такие «Ангелочки» по крайней мере не изображают закованных в клетки свободолюбивых птичек. Усаживаюсь на диван, и от нечего делать наугад вынимаю журнал из стопки. Это что-то «унисекс»: если полистать, то есть и статьи для женщин, и для мужчин. Обзоры новинок авторынка, что-то про биржи, что-то про отношения с противоположным полом. И реклама, реклама, реклама… Ювелирка, галстуки, часы, шмотки. Уже хочу закрыть, но взгляд цепляется за фото сидящей в кресле женщины. Сначала даже хочется зажмуриться и вспомнить, что времена, когда я посреди бела дня ловил глюки от энергетиков, давно прошли. Мне пришлось вывернуться кишками наружу, чтобы убедить себя в нереальности того дня. Иначе я бы просто рехнулся. Но сейчас я совершенно ясно мыслю. И предельно хорошо вижу. В старинном кресле, в простом «маленьком черном платье», с небрежно брошенной на резной подлокотник шалью, сидит Монашка. У нее другая прическа, но все тот же цвет волос. Те же тонкие аристократичные черты лица и какой-то чуть не фарфоровое сложение. Даже пальцы кажутся «принцесскими», хоть у нее короткие, покрытые прозрачным лаком ногти. Я ловлю себя на том, что чем больше разглядываю эти пальцы, тем сильнее зудит где-то в области лопаток. Те чертовы глюки возвращаются снова: я как будто чувствую прикосновения этих пальцев на своей коже. Нужна пара минут, чтобы немного прийти в себя, и избавиться от навязчивой идеи. Четыре года прошло. За это время были целые счастливые месяцы, когда я не вспоминал об этой женщине и был абсолютно счастлив, наслаждаясь ровесницами. Но были и те проклятые недели, когда я просыпался посреди ночи, потому что «видел» ее на соседней подушке, чувствовал, как под весом маленького тела прогнулся матрас. Протягивал руку — и находил пустоту. — Ну как тебе? — Голос Ангелочка как нельзя кстати. Она с удовольствием крутится, прогибается, выставляет себя в самых выгодных позах. Платье ей идет. Туфли на огромных каблуках делают ноги почти бесконечно длинными. — Тебе пора покорять подиум на показах «Виктории Сикрет», — говорю первое, что приходит в голову. Не так важно, что именно я скажу. Главное, что одновременно с этим киваю консультантам, давая понять, что мы возьмем все. Ангелочек пропадает из виду, и я снова заглядываю в журнал, но на этот раз пытаюсь вчитаться в сопровождающую статью. Она о развлекающейся жене «русского олигарха»? Здесь это словосочетание употребляют не в самом уважительном контексте, мягко говоря. Но это совсем другая статья. Она о том, как однажды, Анфиса Островская, жена известного русского промышленника, решила создать свою коллекцию украшений. К этому всему есть длинная текстовая подложка, но я не особо вчитываюсь. Эту маленькую коллекцию олигархи раскупили на благотворительном аукционе. И на следующий день, когда какая-то гламурная женушка сфоткалась в серьгах в форме павлиньих перьев, на жену промышленника Островского неожиданно свалилась слава. Так появился ее собственно ювелирный дом — «АлексА» Названный в честь их с предпринимателем Островским дочери — Александры. Я переворачиваю страницу. На ней Монашка вместе с девочкой на руках. Похожей на мать как две капли воды. Только голубоглазой. И с веснушками на носу. Вот так выглядит твое наследие, Островский? Я захлопываю журнал и швыряю его на стол. В самом деле, а почему она не должна была родить, если ее купили в качестве племенной матки? Глава 24: Анфиса Водитель пролетает «красный» без малейшего намека на попытку притормозить. Я жмурюсь, уговаривая себя не думать о том, что было бы, окажись на пешеходном переходе мамочка с коляской или старушка, или обычные прохожие, которым не хватило бы резвости отскочить в сторону. — Простите, Анфиса Алексеевна, — роботическим голосом отвечает водитель, хоть я уверена, что не произнесла вопрос вслух. Отворачиваюсь, глядя в окно, и по старой привычке обхватываю себя руками, чтобы согреться. Что-то случилось. Пятнадцать минут назад позвонила Агата. Она нашла Марата около лестницы. Без сознания. Как будто он упал. Или что-то в таком духе.