Скорее всего, это вообще единственный человек, которого она любит. А я просто драчун, бунтарь и хороший ебарь, поэтому ей со мной хорошо. Хотя совершенно точно в жизни Анжелы есть солидный папик, который оплачивает все ее «красиво»: квартиру, машину, тряпки, салонные процедуры и поездки. Она этого никогда не скрывала. Я у нее «для души». И чтобы пощекотать нервы, сбегая от старого вялого члена — к молодому и крепкому. Наши с ней отношения — вся суть современного общества: ложь, азарт и полная, пусть и очень удобная херня. — Ангелочек, сделаешь кофе? Она нарочно дует губы, но уже бежит на кухню, чтобы порадовать больного. Ей нравится играть в сестру милосердия. Уж не знаю почему, но может чтобы успокоить тоненький голосок совести, который изредка воскресает из мертвых и говорит, что она ведет шлюшный образ жизни, и его нужно разбавлять хоть чем-то правильным. Например, вторую неделю выхаживая избитого собственным отцом малолетнего долбоеба. Я подкладываю под спину еще пару подушек и включаю телевизор, бесцельно перещелкивая каналы, пока на экране не возникает знакомое лицо новой жены моего отца. Ведущая рассказывает что-то о благотворительном вечере и огромной помощи людям, больным редким заболеванием крови. Я жду, пока камера на мгновение оторвется от дающего интервью Островского, и поймает стоящую за его плечом страшилку. Нажимаю на паузу. Фиксирую ее лицо в тот момент, когда она пытается отвести от лица прядь волос. Провожу языком по губам, вспоминая вкус ее губ и всхлипы мне в рот. Сталкиваю одеяло ниже пояса. Беру в кулак вставший член и, злобно ухмыляясь, провожу вверх и вниз, подрачивая себя почти с удовольствием. — Эй, Дождик![1] — Моя личная сестра милосердия вдруг взбирается на меня сверху, вертит задницей и запросто натягивается на мой стояк до упора. Закатывает глаза, вертит бедрами и прогибается в талии. Я нарочно раскидываю руки, давая ей полную свободу действий. Ангелочек никогда не говорила, кем была до того, как нашла свой шестидесятилетний билет в красивую жизнь, но я практически уверен, что танцевала стриптиз и снималась в порно. Она даже трахается с артистизмом, как будто на камеру. А в моем больном мозгу, когда в редкие моменты из-за плеча моей красавицы появляется застывшее на экране телевизора лицо мачехи, зреет такой же больной и уродливый, как вся моя жизнь план. Папочка хочет наследника? Плохой же я буду сын, если не помогу ему в деле всей его жизни. Через двадцать минут Ангелочек со мной «заканчивает». Именно это слово лучше всего отражает суть происходящего, где моя роль начинается и заканчивается изображением бревна со стручком подходящего размера и работоспособности. Моя личная сисястая сиделка падает рядом на подушку, закрывает глаза и ничуть не стесняется капель пота на ее идеальной коже. Выглядит совершенно измотанной, но уже через секунду хватает с тумбочки телефон, делает какую-то явно красивую себяшку и постит в инсту. — Красное или черное? — спрашивает с видом человека, который собирается перерезать провод на взрывающем механизме. Как будто от моего ответа зависит жизнь кучи людей. — Желтое, — говорю от балды, но именно это работает, потому что в ответ Ангелочек буквально присасывается к моей груди. Оставляет большой и яркий засос. Я с этой «наградой» прохожу пару недель точно. Почему-то синяки, царапины и порезы заживают на мне, как на собаке, а вот следы женщин остаются хрен знает на сколько. Засосы, царапины на спине и прочая хуета, оставленная в порыве страсти — иногда Ангелочек так старается, что я становлюсь похож на жертву кота-маньяка. Придется теперь ждать, пока все это сойдет, прежде чем закатываться к своей второй подружке. Она, в отличие от Ангелочека, живет в мире, где все парни и девушки хранят верность своим половинам. И даже когда я в лоб говорю, что я большое говно, отказывается верить. Она типа учится на психолога и задвигает про мою аутоагрессию и прочие басни. — Это кто? — спрашивает Ангелочек, когда позже мы валяемся на кровати с коробками китайской еды. Как будто она только сейчас заметила «замороженное» во весь экран лицо. — Новая жена Островского. — Отправляю в рот какую-то не очень аппетитную на вид хрень в тесте. Она моментально обжигает язык, посылая заряд горечи прямо в мозг. Я такое люблю. И Ангелочек даже не удивляется, когда высматриваю еще одну в ее порции. Сама ест с аппетитом, за что мне и нравится. Хотя, ее вряд ли можно назвать худышкой, девочка совершенно не комплектует по поводу выразительной жопы и нормальных женских форм. В спортзале тоже вкалывает, но и вот такие зажоры, изредка, но все-таки спускает в унитаз известным способом «два пальца в рот». Говорит, что все контролирует, хоть я никогда и не спрашивал. Мне приятно проводить с ней время. Когда в моей жизни случается вот такое дерьмо — она всегда приезжает и выхаживает. Не просит денег, сама заказывает еду и сама себе вызывает такси — машину «светить» не любит, говорит, что не хочет расстраивать любимого. И сама же первой смеется над этим словом. С ней вообще нет никаких проблем, одни сплошные плюсы. Но если однажды Ангелочек не ответит на мой звонок и исчезнет, мне будет все равно. Как будет все равно потерять любого человека в моей жизни. Потому что я родился уродом без сердца, и не умею любить, и привязываться. Тот маленький зародыш, который так и не успел сформироваться в моей груди, любил только мать. И засох после ее смерти. А я не стал воскрешать его. Чтобы быть свободным. Когда все, чем владеешь, помешается в заднем кармане джинсов — не на что оглядываться, шагая в пропасть. — Она ничего, — говорит Ангелочек, разглядывая лицо Монашки. Делает это по-собачьи — наклоняя голову то влево, то вправо. — Немного косметики и другую прическу — и она будет точно лучше его предыдущей грымзы. Я еще раз смотрю на Монашку. Ангелочек что, успела закинуться какими-то «повышателями настроения»? — Слушай, а ты никогда не зовешь его отцом? — Она успевает перебить мой вызревающий вопрос. — Почему? Мы никогда не обсуждали мою жизнь. Изредка Ангелочек любит рассказать о себе: как пыхтит ее «папик», как к ней подкатывают его друзья, как она сняла в клубе какого-то мужика и потрахалась в туалете, как сделала подставу конкурентке и выцепила хороший контракт на рекламу. Но она никогда не интересуется мной. Не вижу смысла что-то менять. Тем более начинать изливать душу фразой: «Потому что скорее сдохну, чем назову «отцом» человека, который убил мою мать». Глава 11: Анфиса — Тебе не нравится? — Марат смотрит на меня откуда-то сверху, пока я разглядываю разложенное на бархатной подушке ожерелье с белыми и розовыми бриллиантами. Нужно радоваться. Повторяю это в который раз, едва переступили порог дорогого ювелирного салона. Нужно радоваться, что теперь у меня есть не одно кольцо с бирюзой, доставшееся лично от бабушки, а целая гора драгоценностей, стоимостью на миллионы рублей. И вот это, которое изготовлено в единичном экземпляре без возможности повторения, тоже будет моим. Нужно просто улыбнуться, посмотреть на мужа и раз в десятый за сегодня, сказать: — Спасибо, Марат, это очень красиво. Он делает жест — и девушка добавляет ожерелье в список покупок. Еще там часы из белого золота, серьги, пара колец, три браслета… Я не очень хорошо помню. Покупки забирает охранник, но Марат все равно не спешит уходить. О чем-то шепчется с девушкой за кассой. Точнее, не шепчется — говорит вполне обычным голосом, только немного тише обычного. Ему плевать, что я могу услышать, как он интересуется, что бы хотела получить в подарок она. Якобы за прекрасный сервис. А на самом деле… Я немного поворачиваю голову, и испытываю глубокое отвращение к взгляду этой девицы, которым она оценивает меня с ног до головы. Никак не может понять, отчего же не радуюсь всему этому богатству, почему не становлюсь перед мужем на колени, чтобы выказать всю глубину моей признательности. Она, сразу видно, готова хоть сейчас. Возможно, если он будет насиловать ее так же, как насилует меня, в следующий раз, когда на горизонте ее жизни возникнет еще одна «не очень счастливая жена олигарха», ей уже не захочется смотреть на нее, как на дерьмо.