Одолен, наблюдая за мрачным, болезненным торжеством, проявляющемся на красивом лице, признавал, что с сестрицей у них слишком много общего. Не к добру. – Одну не пущу! – коротко и очень весомо тут же отрубил Бронец. Обернулся на ходу, бросив тяжелый взгляд на шрам на щеке Червы, доставшийся ей от «женишка», и повел плечами. – Подсоблю его выследить! Ганька хмуро оглядела «сладкую» парочку жестокосердных мстителей: гончей и ищейки. Их союз внушал опасения. Уж больно сильные, властные да горячечные оба. Коли князьями станут (а для эдаких альф это проще пареной репы!), не найдется на них управы. Да и кто знает, вдруг да дернется у них рука, и прибьют они младшего княжича Чернобурского ненароком? – Я с вами! – скупо, без объяснений отозвался Гармала за ее спиной, и его рука на ее животе прижала ее к себе теснее. На душе у Ганьки, как и всегда рядом со слепым волкодавом, мигом стало покойно. Опять он ради нее в полымя кидается. Проследит, что Цикута жив останется, а значит, и она. – Скатертью дорожка! – Ганька и сама не поняла, пожелала она или послала, кидая поводья Лиходея в руки Черве, и спрыгнула на горящую землю. – А я останусь! Я всяко ворожею вред причинить не смогу, а супротив бешеных у меня найдется пара фокусов! И ухватилась за висящую на шее деревянную старую свистульку. Беда, конечно, у безликих без звериной чуйки на опасности. Но возразить и научить скомороха уму-разуму Черва не успела. Норов и Лиходей ступили на козью тропу и мир смазался. Одолен осенил их вослед треуглуном и грубо натянул поводья Пеплицы, поднимая ее на дыбы и разворачивая лицом к врагам. Спешившись, встал рядом с Ганькой и дал волю ярившемуся ирбису. Хребет и лапы вытянулись и покрылись пятнистой черно-белой шерстью. Челюсть расширилась, становясь пастью, встопорщились чувствительные усы. Мир в кошачьем зрении стал серым и четким. Багулка верхом на Пеплице понеслась вдоль восстанавливающих стройность рядов бешеных с мечами наголо. Из седельной сумы выдернула шнур-науз, такой же, как тот, коим йеленя заарканила на болотах. И лихо затянула его на шее первого попавшегося под руку бешеного. Тот, дернувшись, как вертепная кукла на ниточках, бросился рубить своих. А Багулка уже доставала следующий шнур. – Заткните уши, сударь волхв! – посоветовала Ганька и со всей мочи дунула в вербную свистульку. Сама она опять ничего не услышала, но бешеные вдруг, не разбирая дороги, давя своих же соратников, со всех ног метнулись прочь. Не дожидаясь, покуда в мозгах у них прояснится, и они снова кинутся в бой, Ганька стряхнула с плеч бессменный мешок. Выудила кистени, присосалась к бутыли с сивухой, плюнула ею на шипастые гири, взмахнула оружием, собирая с травы огонь и, раскрутив гири пламенными кругами, ринулась в погоню за врагами. Одолен недобро прищурился ей во след, гадая, откуда у скомороха нашелся свисток Укротителей. И, смиренно готовясь к неминуемой расплате за зазорную волшбу, сжал кулак, обращая кровь в сердцах бешеных в лед. Огнегорное княжество, Одинокий острог Они вылетели с козьей тропы перед крепостной стеной. Дозорные, вышагивающие с факелами наверху, прибытие чужаков проморгали. Хотя (ежели Цикута и им умудрился запудрить мозги), по-хорошему, должны были ожидать «врагов», буде они пробьются через полки бешеных. Вестимо, Бронец сметливо сошел с тропы загодя. Крепостная стена соединяла западную и северную горные гряды, сходящиеся у дремлющего сотни лет вулкана. Его жерло виднелось в вышине, озаренное полной Луной. Вдали, за северными горами, рокотало Охотово море. За западными шумел голубыми елями Сумеречный лес. А на склонах вулкана раскинулся Одинокий острог, столица Огнегорного княжества. Терема здесь были похожи на сумереченские, сложенные из темных бревен, даром что основания каменные, из глыб серого базальта. Крыши двускатные, но острые, высокие, словно уподобляющиеся горным пикам. В местных чердаках, должно быть, в полный рост можно выпрямиться. Под Луной сверкали колокола в звонницах на перекрестках и треуглуны на местах захоронений заложных покойников. Дороги, ничем не замощенные, витиеватые, паче того узкие, в одну телегу шириной, выглядели звериными тропками. И изредка выворачивали к каменным горбатым мостикам, перекинутым через невысокие, срывающиеся с горных утесов, водопады. Рядом стояли водяные и ветряные мельницы, неспешно ворочающие колесами и крыльями. Столица Огнегорного княжества была городом-крепостью, стерегущей морские и подгорные торговые пути из Полярного и Сумеречного княжеств. Оттого и назывался город Острогом. Но с присвоением ему титула стольного града, его положение не сильно изменилось. Острог не разросся пригородами и выселками, не обзавелся увеселительными слободками, даже не открыл ворота. Здесь по-прежнему жили лишь ремесленники и купцы, да размещались стрельцы с семьями. И с недавних пор князья Барибалы и Красноволки. – Где ворожей? – Бронец обернулся к Гармале. Слепой волкодав покатал в ладони игральные кости. – В безопасности, – откликнулся он, пытаясь перевести предсказание ведовства. – Значится, в княжьем тереме хоронится, стервятина! – понял Бронец, пряча беовульфа под человеческим обликом, и спешился. – Коней тут оставим, я поведу нас потайными ходами. Черва (или то была ее рысь?), потряхиваясь от предвкушения охоты, спрыгнула с Норова следом. Минуя крепостную стену, они протиснулись в расщелину у подножия горы. Поплутав чуток по пещерам, вышли к одному из мостов. Под ними грохотал водопад. К княжеским палатам по петляющим улочкам они взобрались к третьему пополуночи удару колокола. Редкие караулы, подмечая традиционные для всех горцев косы Бронца, теряли к ним всякий интерес. Гармала, не испытывая судьбу, укрыл голову черным плащом и почти растворился в ночных тенях. Черву, вестимо, по первости принимали за одну из черных берендеев. А запах арыси перебивал волчий дух волкодавов. Через ход для черни они юркнули в богато изукрашенный терем близ княжеских палат. Внутри было стыло и темно. – Не таитесь, нет здесь никого, – просветил Бронец. – Отчего такая уверенность? – все равно вполголоса вопросила Черва, вскинув брови. Бронец пожевал кольцо в губе, но признался: – Мой это дом. Черва невольно огляделась оценивающе. Отметила подсвеченные Луной барханские ковры и гобелены на стенах, утварь с баснословно дорогой наузной резьбой и сверкающие стойки с оружием с гравировкой волкодавским знаком – аконитом-волкобоем. Достойно думского боярина. Недурственней, чем в батюшкиных хоромах. Спустившись в подпол, они прокрались по тайному ходу и вышли уже в сенях княжеских палат. Бронец принюхался, повел плечами и решительно направился вперед. Навстречу им пару раз шмыгали чернавки, почтительно кланялись, не поднимая глаз, и убегали прочь, перешептываясь. Гармала прислушался и удивленно хмыкнул: – Служки шепчутся, что «омежка», – он произнес это наигранно-ласково, вестимо, передразнивая чернавок. – Самолично повел народное ополчение супротив ворожея в пещере Последнего вздоха. – Вот герой-то выискался, побери его ламя! – сплюнул Бронец, вновь принюхался и безошибочно толкнул одну из дверей. Черва принюхалась тоже… но не учуяла ничего. В то время как в укрытой мраком комнате раздавался тихий перестук стеклянных пузырьков над столом, смердящим горькими лекарскими травами, и вырисовывались очертания невысокого сухопарого юноши. Неужто он одним из своих снадобий обмазался? Но нюх Бронца все одно не обманул! Лунный свет серебром путался в черных волосах с серо-голубым подпалом. На запястьях, под рукавами нарочито-безыскусного коричневого кафтана, сияли брачные наузы. Яшмовые глаза с вертикальной трещиной зрачка отразили на миг свет из сеней и полыхнули истовой злобой при виде вошедших. – Явились-таки, охотнички на чудищ, – презрительно процедил он, оставляя готовку знахарских снадобий. И холодно ухмыльнулся. – Невестушка, и ты здесь! Куда же ты запропастилась? Никак… – он перевел взгляд на Бронца. – Червивела свою ягодку? – Закрой пасть! – угрожающе скомандовал Бронец. Вид Цикуты, послушно смолкшего из-за неспособности противиться силе эдакого альфы, елеем пролился на истерзанную его насмешками душу Червы. – Кабы не твоя Истинная невеста, – она оскалила рысьи клыки. – Ты бы уже захлебнулся своей гнилой кровью, плюгавец! Гармала как бы невзначай переместился к ней ближе, дабы упредить от ненарочной, непоправимой ошибки. А в глазах Цикуты вместо столь ожидаемого Червой ужаса загнанного в угол зверя, полыхнуло торжество. Теперь он уверился, что они пришли сюда не умерщвлять его. Облик его вдруг потек, как бывало мир при вступлении на козью тропу. И в следующий миг пред ними предстал уже ворожей. Тоже невысокий и сухопарый, как и сам Цикута Чернобурский. Только куда как смазливей, слаще. Да с волосами длинными, неприлично распущенными. Как у Гармалы, только вот Гармала гость заморский, а этот… Черва глядела на Вёха Варраха со смесью ненависти и брезгливости, как на крысу. С лица оно, конечно, воду не пить… но есть же баба! И на колени он встал тоже по-бабски, да с томной ухмылочкой. Черве впервые в жизни захотелось, стыдно признаться, сплюнуть. – Что, даже не предпримешь ничего супротив полона? – судя по голосу, Бронца одолевали те же чувства и желания, что и Черву. Вёх изобразил неискреннее изумление. У своей Потешной своры, никак, кривляться научился? – Так ведь я уже, все что нужно и можно, сделал, – и он повел плечами, будто нарочно передразнивая Бронца. – К берсеркам и волхвам, сильнейшим защитникам народным, доверие подорвал. Луноликую половины паствы лишил. Веру в то, что живая и мертвая воды есть благословение богов, истребил. Убежденность в необходимости изведения ворожеев искоренил. Устои привычные расшатал. Я стал предтечей нового мира. О большем скромному избранному богами и не мечталось. У Червы рука невольно потянулась к нагайке на поясе. Оттого, что прав был ублюдок. Во всем прав. Ничего не решит уже его поимка. Проиграли они ему, его ворожбе и покровительствующим ему братьям-богам давно уже. В тот самый миг, как толпы бешеных ворвались в Тенёту. Тогда-то прежний мир и рухнул. – Коли сдаваться уже готов был, – тишину прорезал ровный, скупой на эмоции голос Гармалы. – Почто бешеных выставил супротив нас? Почто на бессмысленную бойню отправил тех, кто тебя боготворил без оглядки на все то, что ты сотворил? – Да… просто так, – Вёх недоуменно пожал плечами. Впервые на диво искренне. – Видать, чтоб неизбежное оттянуть. Как в народе говорится? Перед смертью же не надышишься. Руки у Червы дернулись сами. Вечно она сначала делает, а потом думает. Бронец с Гармалой и понять ничего не успели. Недаром же она гончая. Быстрая. Свистнула нагайка, взрезая эти желтые, наглые, довольные глаза. Нож-засапожник будто сам прыгнул в ладонь. Шаг к коленопреклонённой фигуре, и черные звериные когти до крови, едва ли не до хруста костей впиваются в острый подбородок, заставляя разинуть этот поганый рот, высунуть этот грязный язык. Взмах ножом… и Черва сдерживает свое обещание. Воздает ему по заслугам. По справедливости. И ворожей захлебывается своей гнилой кровью. 26 Предтечи Третий весенний месяц, межевая неделя Огнегорное княжество, Одинокий острог Вой в странноприимном доме стоял, как на псарне. На лавках, связанные по рукам и ногам, брызгали пеной изо рта очередные отловленные бешеные. За ними, до седьмого пота силясь опоить их живой водой, ухаживали утомленные девки. Высокие, статные, черноволосые – берендейки из барибалов. Мосластые, хищнолицые, да с красными косами – волколачки огнегорские. Одна лишь от них отличалась. Локоны до колен цвета воронова крыла у ней были на горский манер в тонкие косицы заплетены, да затем на сумереченский в две толстые косы убраны. Черный кафтан тоже горский, в пол, с широкими прорезными рукавами, с тугим кушаком, подчеркивал тягучие, кошачьи движения, осанку царскую, да талию осиную. А на голове кокошник сумереченский. По размеру скромный. Но золотой. Прочие девки глядели на нее с неприязнью и завистью. Прежде она была княжной, а ныне боярыня. Да не абы какая, а волкодавская невеста! Шутка ли, Бронец сколько лет бобылем ходил, нос от барышень (ради эдакого могучего богатыря на все готовых!) воротил, а остепениться решил с чужачкой. Паче того, с арысью, коих в Огнегорном княжестве отродясь не водилось! Но барыня Червика от их злобных взглядов даже не чесалась. Вздернула нос, поджала губы, закатала рукава, да знай себе работу свою выполняла. Назначенную ей ажно самими князьями Барибалом и Красноволком, по достоинству оценившими ее знахарство по ядам и противотравам. Смешивала какие-то порошки, безоары и териаки с живой водой, бесцеремонно командовала бешеным «разинуть пасть», да вливала снадобья им в глотку. Сила воли у ей была не бабская, никто нарушить ее приказы не умел. За это ее боялись и чурались, хотя украдкой, тайком и были благодарны за исцеление. Но сама Червика народной любви, кажись, и не искала. Поджимающиеся в ее присутствии хвосты ее вполне устраивали. – Потравить меня решила, мурка блудливая?! – бешеный плюнул Черве в ладонь. – Диким сделать удумала, сучка?! Врешь, не возьмешь, чужачка поганая! Все знают о порче ворожейской на водах волховских! – Рот открой, межеумок, – с горестным вздохом потребовала Черва.