– Ах, да! – закруглился Бузин. – Еще одна из деревень по ту сторону Теснины на зачахшие поля жаловалась. Мол, всходов все никак не родит. Одолен понятливо кивнул, отодвигая опустевшую тарелку. Отхлебнул брусничной настойки и недобро ухмыльнулся. Как там в народе говорится: война войной, а обед по расписанию? В княжествах ламя знает что творится, всюду разброд и шатание, а все одно: снег сошел, и простолюдины зовут волхвов лечить землю. Ночевать на постоялом дворе Одолен не остался, как Бузин ни уговаривал. Во-первых, он тревожился, что собравшиеся в дозоре натасканные ищейки и гончие распознают в Багулке волхвицу бога Солнца. Ей-то поди навреди, а вот она здесь запросто камня на камне не оставит. А Одолен терять такой важный и, что главнее, удобный перевалочный пункт не желал. Во-вторых, до полуночного колокола еще пара часов. Они за это время пару дюжин верст покрыть успеют. В-третьих, Одолен точно знал, что ежели сейчас ляжет на пуховую перину, подняться с нее утром силы духа у него уже не хватит. Посему они продолжили путь. Багулка вернулась к плетению венка, сыто облизываясь. Одолен раздумывал о том, что Бронец, должно быть, отправился в Жальники добывать то оружие, коим можно разрушить порчу. Коли он его добудет, а Одолен в курганах-в-степях найдет ворожейский заговор, который надо будет сплести в науз и разрубить, то, может, и сдюжат они с порчей. А ежели нет, так Гармала Гуара рано или поздно найдет варраха и разберется с этим чудищем по-волкодавски. А ежели нет… то где им искать другого ворожея, который может снять порчу взамен варраха, Одолен не знал. От тяжких дум его отвлекло тихое шипение. Он недоуменно покосился на Багулку, но то была не она. Она завороженно и благоговейно глядела вверх, на освещенный закатным солнцем скалистый выступ. С которого за ними, медленно распрямляя кольца для прыжка, следила серо-коричневая гадюка в два аршина длиной. Ни дать ни взять обыкновенная гюрза, кои в горах, степях и болотах водятся. Даром что крылатая. Одолен замер, успокаивающе положив ладонь на шею Пеплице, но даже не пытаясь волшбить, чтоб заморозить сердце чудища. Аспида невозможно убить ничем, окромя огня. Вот и выяснилась причина неплодородных полей по ту сторону Теснины. Это аспид землю ядом оплевал, недаром их зовут «опустошителями земель». – И какого рожна ты застыла, Гуля? – сквозь зубы процедил Одолен, не отрывая взгляда от чудища. – Ежели не хочешь его жечь из родственных чувств, так хоть шугани его своим волховским огнем! Лицо Багулки тотчас ожесточилось и покрылось точь-в-точь такой же чешуей. – Так и с-снала, что ты догадалс-ся! – Брось этот балаган, ты и не скрывала, что ты волхвица Горына-Триглава. Небось, нарочно, чтоб я отныне с тебя глаз не спускал и оттого не взял другого проводника в курганы. Ведь тебе от меня что-то очень нужно, не так ли? – Сам додумался, скудоумец, аль «бледнорожая» твоя надоумила? – ядовито огрызнулась Багулка, отворачиваясь к аспиду. Поднялась на мыски и протянула руку. Крылатая гюрза опробовала воздух около нее языком и с готовностью юркнула в подставленную ладонь. По руке сползла на шею Багулки и свернулась на ней кольцом. Одолен наблюдал за аспидом с боязнью и отвращением и признавался сам себе, что ни в жизнь этих баб не поймет, не уразумеет и в толк не возьмет. Что ими движет, когда они чудищ на груди пригревают? Жалость? Или, напротив, желание их приручить и ими повелевать? Ужалкам отчего-то мерещилось, что аждаи и аспиды – благословенные дети Горына-Триглава. На деле же это были заурядные ошибки природы, вылупляющиеся в обычной змеиной кладке, как псеглавцы, рождающиеся у здоровых оборотней. Но гавкаться из-за нового «питомца» Одолен не стал. Свое уменьшенное отражение эта гюрза все равно не выкинет. А так за аспидом хоть пригляд есть. И то хлеб. Зачастил Одолен с выбором из двух зол. Через пару дней они сошли с Перевальской теснины. И перед ними во всей красе до горизонта раскинулась степь. Одолен блаженно прикрыл глаза, вдыхая полной грудью терпкий воздух, напоенный горько-медовым ароматом степных трав и еле слышимого дыма. Как несправедливо, что столь благодатный край приютил жестоких кочевников, ни месяца не проживающих без кровопролитных Свар. Тракт убегал вдаль полосой твердой земли, но Одолен, помня просьбу Бузина, сошел на тропку, ведущую к одной из подгорной деревушек, здесь, по счастью, еще населенных огнегорцами. Относительно миролюбивыми. По сравнению со степняками. Пеплицу он оставил позади, с Багулкой, от греха подальше. Ежели и была у восточных народов роднящая их черта, так это безоглядная любовь к лошадям. Эдакую изящную серую в яблоках красавицу уведут тотчас, и не посмотрят, что ее хозяин волхв. Здесь свои порядки. А всем не трогать кобылу не скомандуешь. Деревня являла собой десяток серых каменных домов, растущих на горном склоне, как грибы. Вдали белыми облаками паслись отары овец. Надобное поле Одолен приметил издалека. Посреди серебристо-зеленого, идущего волнами на ветру, моря ковыля, мятлика, таволги и полыни оно выглядело, как гниющий буро-желтый струп. Отыскав старосту из красных волколаков, сообщил, что поле попортил аспид и что земле через пару месяцев понадобится новый таласым. Сговорился в цене, выпросил молодого ягненка и отправился на капище. Судя по тому, что старик в овечьей телогрейке и с кольцами в крючковатом носу отдал плату целиком, он желал, чтоб волхв убрался с глаз его долой как можно скорее. Правду Бузин сказал, совсем доверие к слугам Луноликой растерялось. После молитвы волхва над зарезанным на капище ягненком, с горных пиков стали спускаться тучи. Одолен заторопился, по-кошачьи не желая мокнуть. В центре поля закопал ягненка, погрузил пальцы в сгнившие побеги овса и снова забормотал молитву, щедро поливая почву волшбой. После дождя будет как новое. Останется его перекопать, заново засадить… и захоронить оборотня для нового таласыма-хранителя, что чудищ отгонять будет. Багулка ждала его, нервно стреляя языком. – Убираемс-ся отс-сюда! – она первой запрыгнула на Пеплицу, втянув Одолена следом. – Здес-сь открываетс-ся козья тропа! Сучья мать! Пеплица рванула с места в карьер. Мир смазался. В нос ударил резкий запах соли. Второй весенний месяц, межевая неделя Солончаки По солончаковым пустошам, что раскинулись посреди степей, они блуждали третий день кряду в попытках отыскать Тракт. Поначалу казалось, что ничего сложного в том нет. Иди себе на северо-запад, в ус не дуя, и рано или поздно непременно выйдешь к курганам. Но вышли они к кочевому стойбищу каракалов-арысей. Волхвов кочевники не признавали. Однажды, во время очередной Свары, каракалы и корсаки слишком уж распоясались. Поначалу друг с другом сшиблись, а после, ошалев от крови, накинулись на деревни Огнегорного и Барханного княжеств. Этого волхвы, границы оберегающие, не стерпели. Обратились к князьям за добром на противостояние налетчикам, да и ударили единодушно зазорной волшбой. Кабы не указали они кочевникам место, сидеть бы барханцам да огнегорцам под игом, как четыре сотни лет назад. Да только дорого та зазорная волшба обошлась. Орду остановить – это не одному берсерку сердце заморозить. Тут очищающими обетами не обойтись. Тут полноценную жертву Луноликой надобно принести. А пожертвовать ее слуги во славу хозяйки могут только собой. Жизни свои волхвы тогда положили во спасение народа. Зато степняки с тех пор в сторону княжеств даже смотреть боятся, только меж собой отныне воюя. Да волхвов Луноликой ненавидят люто. Вместо них ведуний да наузников почитают. Дозорные каракалов-арысей приметили путников загодя. А путники – когда те уже неслись им навстречу на своих коренастых, мохнатых лошадях. Выглядели те, может, и несуразно, зато выносливости им было не занимать. От всадника на такой лошади, сидя на Пеплице, уставшей от двойного груза, не сбежать. Одолен уже приготовился было к зазорной волшбе, но тут нежданно вперед вышла Багулка. – Прибереги силы для вашего ворожея, – шикнула она и вскинула к облачному небу руки, сжимая шест. Аспид на ее плече, будто передразнивая, распахнул серо-коричневые крылья и гордо выпятился. Ветра, непрестанно гуляющие по степи, потянулись к волхвице. Нехотя, огрызаясь на посмевшую их приручить человечью девку. Задрали подол рубахи, дернули перья и черепа в золотых волосах, хлестнули ими Багулку по лицу. А она лишь улыбнулась с лукавым торжеством. Также, как в тот день, когда соблазнила Одолена баснями о полозецких сокровищах под Жальниками. И когда он поделился с ней, как именно хочет за мать отомстить. И недавно, когда хвасталась, что за бога просватанная. Улыбнулась и притопнула ногой, как на щенка нашкодившего. Догадавшись, что происходит, Одолен вскочил на Пеплицу и погнал ее прочь. Багулка уперла руки в боки кренделем, и другой ногой землю тюкнула мыском, пяткой и снова притопнула. В ладоши хлопнула и заново: руки в боки, мысок, пятка, прыжок. И быстрее. Народные «два притопа, три прихлопа» выходили у нее гибкими и плавными, словно танец кобры под барханскую дудочку. Одолен понял, что глаз от высокой, мосластой фигуры, пляшущей под вой ветра и перестук костей в волосах, оторвать не в силах. Хоть и не ворожит, а все одно морочит, гадина! Степняки приближались. Уж и видны стали шашки наголо, а Багулка вдруг с разгульным «иэх!» оттолкнулась ногой и раскрутилась веретеном. Ветра, вокруг нее метущиеся, потянулись следом… и столкнулись. Что бывает, когда студеные воздушные течения с жаркими встречаются, Одолен знал. В городе-на-костях тому учили, рассказывая об опасностях, поджидающих купцов в пути. Но сам он того не видел никогда. Явление, несущее смерть, завораживало как змеиный танец, не дающий добыче двинуться с места. В резко потемневшем небе разверзлась облачная воронка. А к земле потянулся хобот смерча, вздымая тучи песка, пыли и листьев. Багулку прочь из него вытолкнули щупальца ветра и вытащил аспид, которого она ухватила за хвост. Еле ноги унесли. Вот и получилось, что отныне их путь на северо-запад к курганам варрахов то и дело петлял, огибая кочевые стойбища. Третий день уж петлял. И ежели благодаря изредка забредающим в Солончаки зайцам, суркам, сусликам, косулям и куропаткам с добычей пропитания трудностей не было, то вот запасы воды скудели. Среди потрескавшейся земли, укрытой белым налетом, редкими пыльно-серыми кустами солянки и солероса, бледными красно-желто-зелеными побегами содника и сиреневыми полянами мелкоцветного кермека, попадались ручьи. Только вот до того солеными они были, что не годились для питья. Ежели они вскоре с солончака не сойдут… сошли. Земля под ногами вдруг налилась цветом. Вода в текущем неподалеку ручье показалась слаще меда. А впереди вырисовывались очертания холмов, укрытых ковылем и полынью. К тому, что Багулка обернется, требовательно сложив руки на груди, Одолен уже был готов. Лицо у нее сделалось, словно она на барханском базаре готовилась краденные сокровища сбывать. Значит, торговаться будет. – Ты проведешь меня в курганы варрахов, только ежели… – злобно сощурился Одолен. – Ежели ты дашь клятву, что в качестве платы вернешь мне то, что ваш народ в незапамятные времена украл у нашего, а красноволосый волкодав вытащил давеча из Жальников, – перестала с ним играться Багулка. Разумеется, что именно, она не призналась. Видать, узнав, что это за предмет, Одолен ни за что не рискнет отдать ей его. Дело дрянь. Может, то самое оружие, чтоб проклятия разрушать? Но зачем оно ужалкам? Или в Жальниках сокрыто что-то, с ворожбой связанное? Одолен ведь тогда еще, в Чертогах Луноликой подумал, что волкодавы ворожбу попросту другой ворожбой бьют. Клин клином вышибают. Может ужалки испугались вернувшихся ворожеев среди звериных оборотней и желают уравновесить силы? Как бы там ни было, а о безделушке волхвица Горына-Триглава просить не станет. Это пугало. Неужто судьба у Одолена такая: вечно мир к новым потрясениям вести? Правильно Луноликая повинилась, раскачала она чашу весов, Одолена избранным сделав. Но что ему остается? Сам он козьи тропы ни в жизнь не найдет, дрянные из арысей ищейки. Проводник для волхва среди кочевников ни за что не сыщется. А не идти в курганы невозможно. Ведь только там, на могилах варрахов, где ворожей обряд раскрытия сил проходил, можно добыть слова заговора, коим целебные воды отравлены. Или возможно? Не идти, а попросту подождать, покуда Гармала Гуара варраха найдет да прибьет? Но сколько ждать? А вдруг не варрах вовсе порчу наводил? Тогда его смертью порчу не снимешь. Попросив помощи у этой гюрзы он сам себя поймал в капкан. Одолен грязно выбранился, со свистом выдохнул сквозь зубы и… процедил клятву. Смуглое лицо Багулки озарилось таким недоверием и таким робким, ей несвойственным, восторгом, что его догадки вмиг подтвердились. Только что он совершил очередную непоправимую ошибку. 22 Проклятие двух богов Второй весенний месяц, межевая неделя Зареволесское княжество,