– Свисти! Ганька дунула от души, аж щеки раздулись. И снова ничего не услышала. Зато звери вдруг дружно дали деру прочь, в лес. Даже Гармала дернулся, будто тоже желал оказаться как можно дальше… от чего, побери его ламя?! – Не думал я, что остались еще такие свистки, – признался волкодав, отнимая руки от кровоточащих ушей. – Их со Свержением Полозов возбранили, вместе с цирками Укротителей. Раскопали их что ли в каких курганах? Должно быть, недоумение и нетерпение Ганьки можно было пощупать, потому как Гармала пояснил: – Они создают звук, недоступный и безопасный для людского слуха, но болезненный для звериного. – И ты отдаешь его мне?! – от изумления Ганька разинула рот. Он вот так запросто дарит ей оружие против даже него самого?! – Я им воспользоваться всяко не смогу, – Гармала скупо улыбнулся. – Как и все оборотни, окромя безликих. А тебе сгодится. Какой же он все-таки чудной. Шагая за ним на козью тропу, она оглянулась на опустевший цирк Укротителя, вспомнив последние слова барханца. И споткнулась. «Вёх», вот что он пытался сказать! Трава ведь такая есть! Не мох, не веха, а Вёх! Но вёх это же… да нет! Быть того не может! 20 Потомок Царей Второй весенний месяц, ветхая неделя Барханное княжество, город-на-костях В трещинах на сероватом сланцевом потолке мерещились причудливые узоры. Вот волк, на Луну воющий. Там очертания башен Одинокого острога, что в вулкане на севере Огнедышащих гор стоит. А этот, точнехонько над Червой, похож на раззявленную пасть йеленя. Она фыркнула и перевернулась на живот, потянувшись и поправив задравшуюся до бедер рубаху. Узкие нары под ней угрожающе скрипнули, но Черва уже поняла, что они ее попросту запугивают. На деле деревянная скамья была прочной, а скрипела для стращания узников. Поелику все в темнице князей Полозов нарочно служило, дабы ломать дух и силу воли, а не тело. Скрипящие при любом движении нары. Визжащие петли дверей. Кое-где выломанные прутья решетки, одаривающие узника надеждой на побег. Обреченный на провал, вестимо. Дерганная, тревожная пляска пламени одинокого факела, не столь освещающего темницу, сколь делающего тени резче, глубже и темнее. Глыба низкого, потрескавшегося потолка, раздавливающая одним осознанием о числе камня над головой. Черве здесь нравилось. Она во время выучки в опричнине пару зимних месяцев в казармах ночевала. Так вот те стылые, влажные бревенчатые клети были куда как неуютней этих теплых, сухих темниц. Паче того, только здесь Черва впервые сумела себя почувствовать сущей кисейной барышней, млеющей от безделья. В отчем доме она не могла себе его позволить. Скука – привилегия баловней судьбы. Черве порой зверски хотелось заскучать, чтоб хоть чуть-чуть уподобиться сверстницам, обласканным родителями, да времени никак не находилось. Посему сейчас она искренне блаженствовала от долгожданного ничегонеделанья. В отличие от Бронца. Беовульфа, запертого в соседней клети, она была лишена возможности лицезреть, но слышала непрестанно. Он мерил босыми ногами темницу, согнувшись в три погибели. Обстукивал пудовыми кулачищами каменные своды. Зубодробительно точил медвежьи когти об решетку. И иной раз отпускал крепкое словцо в адрес «этих шакалов, закапывающих голову в песок при всякой опасности». Под «шакалами» при этом он разумел не барханских сторожевых псов, сиречь грозных янычаров шакалов-волколаков, отконвоировавших их в темницу под полозецкими палатами в городе-на-костях. Он имел в виду самих князей Полозов, прознавших, что Бронец в Барханное княжество прибыл, дабы их в заговоре против троебожия уличить, и пленивших его без суда и следствия. Это поистине было вопиющим нарушением правил приличия и гостеприимства. Бронец с Червой сошли с козьей тропы за пределами города-на-костях, намереваясь открыто пройти через ворота, послами доброй воли. Бронец задушевно побеседовал бы с Полозами о бешенице (в выяснении деталей, чудищ касающихся, даже князья не вправе волкодавам отказать). Да и разошлись бы полюбовно. Но вместо этого на выходе с козьей тропы Бронца с Червой поджидал полк янычар с саблями наизготовку. Некрасиво. По-крысиному. И подозрительно. О том, что время идет, а к разгадке тайны одичаний и ворожбы на целебных водах они не приближаются, Черве думалось вяло и бесстрастно. У нее боле не осталось близких, о чьей судьбе она переживала бы. А что до нее самой… одичание по-прежнему мнилось ей лучшей долей, нежели ее бытие. Новый шорох заставил насторожиться. Шаги в темнице Бронца замерли. – Хэ, вульчаш! – шепотом окликнул вдруг детский голосок. Услыхав полозецкий, Черва приблизилась к решетке и оглядела крадущегося по казематам смуглого служку. Лет десяти от роду, в великоватых шальварах и жилете на тощих плечиках. Судя по треугольному лицу и запаху нагретой на солнце чешуи – ужалок. Судя по золотым подпалинам в темных волосах – из черно-желтых полозов, одних из самых крупных, до косой сажени в длину вырастающих. По виду, он был из княжеских прислужников: подавальщик или опахальщик. Что он забыл в казематах? И как вошел, ежели дверь, ведущая с лестницы к темницам, не открывалась? Черва отбросила косы за спину, обняла решетку и таким же шепотом милостиво пояснила: – Вульчаш жло ссна яшка вэжа. Сиречь, «волкодав плохо знает змеиный язык». Мальчик растерянно застыл. Должно быть, гадал, как это девка сумела рот открыть без мужниного дозволения. Будь она в Сумеречье, живо заткнула бы олуха за пояс, доказав, что перво-наперво опричник, а после уже девка. Но то в Сумеречье, граничным с Полярным княжеством, где у дев-воительниц вовсе одни права с мужами. А ныне они на востоке, у барханцев. В чужой дом негоже со своим самоваром лезть. Черва не уважала тех, кто не уважал чужие традиции. И себе поблажек в своих же убеждениях не давала. Посему села, подогнув под себя ноги, сложила руки на коленях и чуть склонила голову. Совсем чуть, лишь выказывая этим ту самую дань уважения традициям, но ни на толику не роняя достоинства. Пусть и в темнице, но она по-прежнему княжна. – Посмотри, – шепотом продолжила она на полозецком, касаясь подушечками пальцев науза на шее. – Я на поводке у волкодава. А потому говорю по его воле и от его имени. Что ты хотел от него? Я переведу. Он нерешительно приблизился к ее клети и моргнул третьим веком. Глаза у него были без белка, яшмовые, с черной горизонтальной полосой и круглым зрачком. Значит, не ядовитый. Это обнадеживало. Как и его слова. – Сударь Бронец! – тихо позвала Черва, хотя и так знала, что волкодав ловит каждое их слово. – Он говорит, что в палатах многие не согласны с решением князя Полоза о вашем заключении. Что ужалкам стоило бы явить свои добрые намерения и оказать посильную помощь звериным оборотням с их бедой. Это отвело бы беспочвенные подозрения со змеиного народа и позволило бы заполучить Великих князей в должники. – Вот именно, – веско оборонил Бронец. А Черва задумалась, кто же в Советниках такой «мудрый». Небось, фенеки-яломишты. Они там самые злобные и подлые. Хотя сервалы-арыси тоже зело себе на уме. – Мудрым Советникам князя Полоза пришлись по душе ваши слова о невиновности ужалок, – продолжила переводить она. – Они знают, что вы, как волкодав и, паче того, думский боярин имеете большой вес в Огнегорном княжестве и даже оказываете влияние на соседских князей. Для служки мальчишка говорил чересчур красочно и витиевато. – Посему мудрые Советники готовы дать вам свободу в обмен на клятву: когда вы найдете доказательства невиновности ужалок, вы их обнародуете. И впоследствии не забудете о тех, кто вам помог в трудный час. Черва поджала губы. Вполне возможно, что эти скользкие гады крутят-вертят ими и сейчас, устраивая балаган с заключением именно для того, чтоб вытянуть из волкодава эту клятву. Только что с того? Иначе из темницы им всяко не выбраться. Судя по досадливому выдоху сквозь зубы, Бронец был того же мнения. Черва словно наяву увидела, как хмурится грубое, будто топором тесаное лицо, кривятся губы и гневно раздуваются крылья носа с золотыми кольцами. – Согласен, ежели княжну отпустят со мной. Черва изумленно выгнула брови. И на что она ему? Ей сдавалось, что он будет только рад от нее избавиться. Она же к нему, почитай, навязалась. Служка замялся, когда услыхал требование, переведенное Червой. – Князь Серысь назначил за меня награду, – сообщила она его ответ Бронцу, горестно вздохнув. – Полозы уже уговорились продать меня батюшке. – Огнегорцы за своих людей не торгуются, а глотки друг другу рвут! – весомо рыкнул Бронец. – Коли князь Серысь желает отобрать у меня поводок, пущай на поединок меня вызывает, али Свару затевает. На сердце у Червы невольно потеплело. За нее еще никто не заступался. Даже после того, как ее отравить попытались, с обидчиком до смерти дралась она сама. Ни батюшка не вызвался ее честь защитить, ни один из шестерых братцев. Служка зашипел, стрельнув раздвоенным языком. – Да будет так, – наконец, сдался он. – Княжна уходит с тобой, волкодав. Обелить имя Полозов важнее. Это они заранее с «мудрыми Советниками» обговорили? Или он сам сейчас решение принял? Получив нерушимую клятву от Бронца, он достал из безразмерных шальвар связку ключей и отпер клети. Взвизгнули петли. Махнув рукой, поманил узников за собой. В другую сторону от двери, ведущей на лестницу. В одной из пустующих темниц, за выступающей серой глыбой в сланцевой скале была широкая трещина. Через нее они попали в каменный лабиринт, свет в который пробивался косыми лучами из узких щелей сверху. Служка вел их быстро, не ломая голову на развилках. Черва, идущая за Бронцем, буквально ощущала себя, как за каменной стеной. Первое, что она почуяла, была жара. Сухая, аж потрескивающая. Как на сковороде, ей-богу! Такая и летом в Сумеречье не каждый год бывает! Какого́ же здесь в срединный летний месяц? Вышли они на базаре. От гомона голосов, лая собак, рева ишаков и мулов, грохота повозок, музыки дудочек и барабанов, и звона монет Черва тотчас ошалела. Солнце ударило в привыкшие к полумраку глаза, и она спешно приставила ладонь козырьком ко лбу, смаргивая слезы. И увидела рядом, под тряпичным навесом, Норова с Лиходеем, отмахивающихся хвостами от мух. Оседланных, да с полными седельными сумами. Черва ахнула и повисла на шее вороного, ладонью ласково потрепав по носу игреневого. Страсть как соскучилась! Огладив притороченные к седлу нагайку, лук и пояс с ядами, обернулась к служке. На свету стали заметны правильные, даже красивые черты и налет надменности на смуглом лице. Ишь, птица высокого полета! – Звать-то тебя как? – высокомерно вздернула она нос. – Дабы «не забыть, кто нам помог в трудный час». – Ладан, – нехотя отозвался ужалок, искоса глянул себе под ноги и, не прощаясь, шустро юркнул обратно в тайный ход. Покуда волкодав с опричницей не приметили его тень. Крылатую. Рано Подлунному миру знать о возродившемся потомке Царей-полозов. Бронец окинул Черву ревнивым взглядом коршуна и резво отправился на базар. Серые льняные порты и неподпоясанная рубаха навыпуск были похожи на те балахоны, что носят барханцы. Но средь щуплых, низкорослых южан статный горец все одно выделялся. Черва осторожно вышла из-под навеса и жадно огляделась. Здесь все было другим. Непривычным. Чужим. Солнце ярче и жарче. А небо, напротив, бледнее, будто вылинявшее. Вместо сырой земли – сухой песок. Вместо елей – стрелы кипарисов. Вместо берез и кленов – пальмы. Дома все светлые, известняковые. На плоских крышах ковры и подушки разбросаны, ведь дожди здесь редки, а люди на них в кости играют. Люди тоже другие. Как один смуглые и поджарые. Те, что русые – сервалы, шакалы и фенеки. Черноволосые полозы. У иных на плечах (спаси Луноликая!) змеи. О нескольких головах или крылатые. Аждаи и аспиды. Чудища, коих ужалки полагали благословенными детьми Горына-Триглава и приспосабливали в роли домашних животных. Варварство! В тягучем воздухе пахло амброй, камфарой и сандалом, кои были известны Черве по противотравам, а еще персиками, финиками и инжиром, опробованными ею раз в жизни, в гостях у княгини Рыжелисиц в Вольске. И слегка несло навозом, куда уж без него в городе.