Вера посмотрела. – Скорее всего, портниха. Ателье в здании бывшей гостиницы. Агнесса часто у нее бывала. Вот, – она кивнула на круглую коробку на самом верху платяного шкафа, – не так давно забрала берет. Они сейчас в моде, а он, представьте, как оказалось, линяет! Ткань плохо выкрашена. Агнесса была в бешенстве, грозилась устроить скандал и забрать деньги. Ох, что же я говорю, – Вера вдруг тяжело опустилась прямо на кровать. Схватилась за щеки руками. – Знаете, мы перед тем, как они уехали, повздорили. И она первая подошла помириться, а у меня были пальцы в муке, и я от нее отмахнулась. – Вера Леонтьевна, уверяю вас… – Не хочу! Не буду ничего слушать. Простите, мне это тяжело. Вы хотели посмотреть ее вещи, письма – смотрите! Я уйду, не стану мешать. Она вышла, не закрыв дверь. Я мельком посмотрел шляпные картонки, распахнул шкаф. На столике розовый круглый след от коробки, пудра «Ориган ТЭЖЭ, Трест «Жиркость» – прочел я мелкие буквы на обороте. Щетка для волос. Обычный женский набор, насколько я мог представить. Крышки флаконов граненого стекла торчат карточными пиками. «Мизер как трамвай – ушел один, придет следующий», – всплыла карточная присказка. Здесь был на самом деле мизер, но в другом смысле. С собой я забрал записную книжку Агнессы Нанберг, письма и конверты, которые нашел в ящике бюро. Когда я выходил, на лестнице послышался размеренный стук подкованных сапог. Вернулся шофер Петя. Поздоровавшись, потащил свертки в общую кухню, заговорил с Верой о хозяйственных делах. Портниха Бывшая роскошная гостиница «Большая Московская» выступает далеко от фасада, перекрывая тротуар на всю ширину навесом каретного подъезда. Парадным входом гостиница смотрит на городской сад. Высокое, в четыре этажа, здание, построенное в духе эклектики. В Ростове это означало, что для отделки собрано все, что пришло заказчику в голову, с целью показать шик. Как говорил один из местных купцов, «деньги архитектору не ренессанс платит, а я». Однако с гостиницей вышло неплохо. Вазоны, маски и колонны, собравшись вместе, производили впечатление неожиданной гармонии. До семнадцатого года «Большая Московская» считалась одним из самых дорогих и комфортабельных заведений, здесь сдавались «60 наилучших номеров» и ночевали все гастролирующие знаменитости. Но в городе гостиницу все считают неудачливой. История ее появления поразительна даже для Ростова, славящегося феноменальными сделками. Построили «Большую Московскую» на деньги армянского купца, проживающего в Индии. Скончавшись там, купец завещал часть своего баснословного состояния армянам Нахичевани-на-Дону. Причины его щедрости достоверно не известны. Известно лишь, что борьба за наследство велась не на шутку. Англичане в Калькутте решили деньги не отдавать и затеяли суд. Однако всего лишь один армянин, посланный в Индию, разбил аргументы суда. Но когда прибыл с триумфом на родину, то оказалось, что почти все наследство он растратил. А на часть средств приобрел еще и носорога, городские власти были вынуждены изыскивать сено для содержания животного. То, что осталось от денег, передали попечительскому обществу заботы о бедных армянах Нахичевани. Бедные армяне Нахичевани решили, что их дела поправит роскошная гостиница, и пустили на ее сооружение все средства индийского купца. Построили и отдали ее в управление греку, оказавшемуся предприимчивым жуликом. Сдав помещения гостиницы в аренду и собрав деньги, он навсегда покинул гостеприимный Ростов-на-Дону, где многие мечтали свести с ним счеты. Тогда и заговорили, что калькуттское наследство несчастливое. После того как город заняла Красная армия, здание «Большой Московской» национализировали. Устроили там коммунальные квартиры, а часть номеров просто сдали на длительный срок. Уже нет французского ресторана с летней террасой на балконе. Но холл по-прежнему смотрится солидно. Пол натерт до вполне старорежимного блеска. Так же пахнет печеной сдобой в кофейной Филиппова, работают магазины. Правда, вместо банкирского дома «Чахиров и Ко» – кооперативная лавка Единого Потребительского общества. Но швейная мастерская «Жюль Гармидер» на месте как ни в чем не бывало. Никакого Жюля нет и никогда не было. Владелица мастерской – известная всему городу Нина Давидовна Гармидер-Шнейдер, вдова виртуоза-портного Шнейдера. Ее покойный муж, приказчик галантерейного магазина, выучился у французов и открыл на Большой Садовой ателье и магазин «Дамское рукоделие». После его смерти дело перешло к жене. Судя по записям, Агнесса Нанберг бывала здесь очень часто. Через зал с зеркалами меня провели в саму мастерскую. В большой комнате пахло мокрой тканью и утюгом. За столами с материей несколько девушек работали ножницами. У окна с видом на Садовую – коричневые манекены, утыканные булавками. Зыкин, которого пришлось взять с собой как агента, «выделенного мне в помощь», вытащил из одного манекена булавки и обрушил приколотый ворох ткани. Хозяйка ателье, высокая, внушительная, с удивительно гладким для ее возраста лицом и высокой прической из седых кудрявых волос вышла нам навстречу. На зеленом ее платье были нарукавники, как у бухгалтера, и булавки. – А! Я вас, молодой человек, знаю. Вы жилец Боруха? Работаете в милиции. Его жена говорила мне. Она мне вас даже и показала, когда я была у них. Жена настройщика, у которого я снимал комнату, работала в мастерской. – Она сказала, вы интеллигентный мальчик, зачем же вы пришли? Не за тем же, чтобы пошить брюки. Хотя новые брюки, уже скажу вам прямо, вам бы не помешали, – она рассматривала меня наметанным цепким глазом, одновременно с этим дав знак девушкам выйти. – У вас хороший рост, но на такого худого мужчину много материала не нужно, можно построить хорошие брюки недорого. У нас как раз есть превосходный тон, Бисмарк-фуриозо – коричневый, видите, с благородным отливом в красный. Или, может, другой тон, серый? Она передвинула свертки материи и показала на венские стулья со стопками журналов. – Помогите это убрать и мы можем тут сесть. И ваш товарищ тоже, – у нее был резкий чистый голос. Зыкин листал журнал с дамскими модами у окна. – Вот! Реклама мастерской моего мужа, светлая ему память, в разделе «Торгово-промышленные фирмы», – она подвинула ко мне журнал. – У нас известное качество. Хотя я вижу, вы не за брюками. Тогда за что же? Мы сомнительную мануфактуру не берем, и клиенты не жалуются. У милиции до нас нет вопросов. – Молодая женщина, Агнесса Нанберг, пропала. Вы ведь знаете ее? Она шила у вас вещи. – Феся говорит, что вы приличный молодой человек, вы имеете в доме репутацию. Да и тайны никакой нет. Агнессу я, конечно, знаю. Я ведь собрала ей гардероб, чтобы не стыдно быть замужем за таким человеком, как ее муж! Он тоже делал у нас заказы. Помню его прекрасно! Серый костюм шевиот классика. Дальше она сыпала словами «ревер», «шлица», «фасон». Благодаря про себя жену Боруха за то, что я удачно имею репутацию, я прикинул, как бы перейти поближе к делу. – Сейчас ведь не то. Бальные и визитные платья почти не заказывают. И посмотрите только, из чего шьют? Да и к нам с чем приходят? Перешиваем, перелицовываем. Удивительно хорошенькие штучки для женщины можно сшить из обычного тика для матрасов, вы не поверите. Но все-таки это не то. А мужчины? Так мало мужчин в хорошем костюме на улице. Народ и в самом деле ходил в чем придется. Пестрая раньше улица оделась в серое и красное. Многие донашивали старую военную форму. Ростов – город портовый, встречались франты в сиреневых костюмах. Война и тиф ввели моду на короткие прически у женщин. Но дамский авангард мне, пожалуй, даже нравился. Открылись руки, ножки. – А эти полосатые брюки? Кабацкий шик. Муж Агнессы – вот он мужчина старого воспитания. Я сразу вижу, кто заказывает безвкусно. Но ведь мода! Надо гнаться. Агнесса желала всегда только самый последний крик. У нее превосходная фактура – все садится в тютельку, – рукой портниха изобразила плавную волну. – Конечно, новые фасоны все больше на совсем худых, – здесь рукой была уже показана бескомпромиссная плоскость в районе груди. – Силуэт сейчас в моде укороченный, с мягкой заниженной талией. Но мы придумывали выход. Агнесса не боялась носить цвета. Показать характер. Портниха снова перешла на птичий щебет, я различал только «бристольский голубой», «жиразол», «ля гарсон» – и через это вдруг услышал: – Но ведь она отменила заказы. Она собиралась уехать. – Уехать? Из города? И надолго? – Насовсем, она так и сказала, что больше ничего не нужно. Но оплатила заказ на блузу с галстучком, где-то у меня есть запись. – Когда именно она сказала вам, что собирается уехать? – Наверное, недели три назад. Вот, в книге она была у меня 18-го числа. Я вспомнил записи Агнессы, на 18-е число пометка была. Но имелась и еще одна, 21 ноября. – А позже она была у вас, например 21-го? – Молодой человек, ко мне даже кавалеры не ходят так часто. Да и зачем бы ей приходить? Блузу с галстучком ей прислали на дом. А больше она ничего заказывать не хотела. Я подумала, что, наверное, ее мужа снова переводят. А что именно случилось? – Очень важно, чтобы вы вспомнили этот разговор, – я понимал, что такой женщине, как Нина Давидовна Гармидер, нужно что-то дать, чтобы получить, поэтому сказал: – Поймите, ее муж Леон Нанберг серьезно пострадал при пожаре. Агнесса пропала, и ваша помощь очень пригодится. – Бедняга! Они такая красивая пара. Но что я могу вспомнить? Она приходила в тот день не одна. С приятельницей. – Эта приятельница вам знакома, ваша клиентка? – Клиентка, да. Мадам Липчанская, Полина. Конечно, я знаю ее, столько раз ей отправляла на адрес вещи. Она платит неаккуратно. Из тех, кто всегда говорит сделать подол покороче, хотя бы и длина этого сезона – ровно середина колена. – На этот раз полная рука с широким серебряным браслетом безжалостно отрубила воображаемое колено. – Ровно! – продолжала немного презрительно Нина Давидовна. – Платье, конечно, должно показать женщину, но все-таки не весь товар ставить разом на витрину. Вы понимаете, о чем я. И совершенно не знает свой фасон! Совершенно. Она заказывала постоянно вещи, как у Агнессы, а ей не шло. Другой тип. Я записал адрес и имя Полины Липчанской. Пришлось пообещать в самое ближайшее время серьезно подумать о пошиве приличного костюма. Зыкин курил на улице. Я видел его через витрину. Все же пометки в книжке Агнессы не давали мне покоя. Спросил в кофейне и в лавке, не помнят ли они ее, может, среди посетителей? В кофейне не вспомнили, а в лавке ЕПО задерганный служащий и вовсе посмотрел сквозь меня снулым взглядом и что-то буркнул про «сотни таких гражданок». Выйдя на улицу, я наконец расстался с Зыкиным, попросив разыскать Полину Липчанскую. Газета Газета «Советский Дон» помещалась в кирпичном здании в стиле модерн. Над главным входом сохранилась дата постройки и инициалы бывшего владельца: «1911. А. Л.». Дом был знаменит – здесь занимали квартиры артисты балетной труппы и журналисты. Редакция «Советского Юга» на последнем этаже. Тут же помещения газет поменьше – «Донская беднота», «Театральная жизнь», стенгазеты отделений РОСТА, многотиражка «Юный рабочий». Несколько дней назад я попросил у Веры одну из карточек Агнессы, а Цырыпкин довольно сносно увеличил ее. Карточку поместили в «Советском Юге», любому, кто даст сведения о местонахождении жены Нанберга, предлагалось вознаграждение. Нужно узнать, не было ли откликов на объявление. Но кроме этого, как за свежей рыбой идут на базар – именно сюда стоило зайти за всеми городскими новостями пожирнее и мелочью, как таранка[18], на копейку. Звенела каретка. Толкучки в курилках, но совсем не такие, как в милиции. Газетные барышни, чулки, смешки. Деловые молодые люди в вязаных галстуках. Как и у нас, на стене расклеены вырезки и объявления, но тоже совсем другие. Рисунки агитпоезда «Красный казак». Фельетон бичует нравы нефтяных магнатов, раздающих «пахнущие керосином» взятки. Плакат-молния: «Голод-паук тянет свои лапы, золото церквей должно пойти на спасение голодных!» Лотерея-аллегри в пользу инвалидов войны. Среди выигрышей: пилы, сапоги, мануфактура и прочее. Еще заметка: «член РКСМ организовал отряд «юных пионеров» в школе фабрично-заводского ученичества». Продираясь через плакаты, я рызыскал общую комнату. На полу среди банок с красками, засохших кистей и канцелярских кнопок девушка в берете чертила на линованном куске ватмана слова: «Дорогу крылатому Эросу!» Услышав скрип двери, отвлеклась. – Я ищу репортера Штрорма. – Стол там. Только его сейчас нет. Подождите, – она показала на стол в углу. Я оперся на подоконник и взял газету из стопки. Типографская краска пачкала руки, но статья попалась интересная. В Москве открылся Центральный институт труда. Там ставили психотехнические опыты по концентрации внимания. Я читал, посматривая на девушку, линия обрезанных волос косо заходила на смуглую щеку. В стопке листов на столе нашлись переписанные от руки стихи. Перешагни, перескочи, Перелети, пере-что хочешь – Но вырвись[19]… Для механической тренировки памяти стихи подходили лучше всего. Тем более что давались они мне сложнее. Я взял за правило заучивать новые строчки при случае. Девушка подошла, заглянула. – Бросьте! Уж лучше вот это. Слушайте! Легко взмахивая рукой в такт и не замечая капель, слетающих с кисточки, она продекламировала: – Каждый молод молод молод в животе чертовский голод! Будем лопать пустоту, глубину и высоту! И закончила с торжеством: – Из футуристического сборника «Дохлая луна». Вот это поэзия! Она уселась снова рисовать. От двери послышался голос Штрорма: – Ну, нам не лопать пустоту! Рад вас видеть, – пожав мне руку, репортер принялся доставать из бумажного пакета свертки. – Чай цейлонский. Свежий хлеб. И вот еще, – Штрорм подвинул ко мне сыр. Девушка подошла поближе, покрутила коробку чая и сунула в центр стола что-то в пестрой бумаге. – Халва, угощаю. А вы можете угостить меня в ответ! Вечером, – она тормошила меня за рукав и смеялась. Штрорм длинно и обстоятельно жаловался на то, что радостно, если очередной «молодой специлист корову через «ять» не пишет». Горячатся, но неопытны. Сам он без газетной работы жить не мог. Дневал и ночевал в редакции, умываясь по утрам тут же из графина. Одышливый, круглое лицо постоянно опасно багрового цвета. При этом умудрялся бывать и в трущобах, и на приемах, а теперь на митингах и стройках. Неизменными остались его серая круглая шляпа, насмешливость, настырность и газетный псевдоним «Шторм». – К серьезной работе их привлечь невозможно. Все им скучно!