– У них там, оказывается, станции метро как отдельные города-государства стали. Фашисты опять появились, мразь такая, Красная линия, Ганза – торгаши… А боец тот – он вроде как в Полисе каком-то жил. Говорил, что это самый лучший город во всем метро, потому и называется так – Полис… – А еще-то что говорил? – подбодрил замолчавшего было Николаича Данил. Хозяин гостиницы помолчал немного. К тому времени самокрутка его уже потухла, дотлев едва до половины, но Николаич о ней совсем забыл, видимо, полностью отдавшись воспоминаниям о старых временах. – Да я уж и не помню теперь, – ответил он, помолчав. – Два года мы с ним общались, а потом прервалась связь. К тому времени мы с мутантами уже воевали. Стали из лесу эти самые твари лезть – только держись! Мы и держались. А что… Очередь из пулемета дашь – они и разбегаются. Но это поначалу только. Потом осмелели да и числом прибавили – обороняться труднее стало. И тут как-то раз к нам из деревушки приходят – помогите, говорят, от чудовищ отбиться. Как ночь – так они лезут. Мы-то в лес не пошли, но жителям предложили к нам переселяться и совместными усилиями бороться. Так они потихоньку к нам и перебрались… Отрыли землянок побольше, а танк в центре поставили, для кругового обстрела. Как тревога – так все по землянкам и отстреливаются оттуда. А за спинами – танк поверх голов долбит. Да и река помогала – какое-никакое, а препятствие. Ничего, справлялись… – А почему связь-то прервалась? – спросил Сашка. – Как там в Москве-то сейчас – вот бы узнать… Николаич вздохнул: – Когда людей-то из деревушки перевозили, так майор на «Тигре» своем обычно край леса ждал, километрах в пяти отсюда. Детей полну машину сажал – и сюда, а взрослые уж своим ходом. Обычно все нормально проходило, хотя бывало и его атаковали – там ведь пулемет на крыше, отбиться можно. А последний раз не повезло, на курят наткнулся. Знаете наверное… Огромные такие, на цыплят похожи. Курята парой сбоку и ударили – машину перевернули, а там уж и до пассажиров недолго добраться. Хорошо – пустой шел, без детей. Так и не стало у нас ни «Тигра», ни майора, ни радиостанции. – И теперь еще мутанты лезут? – поинтересовался Данил. – Нет, сейчас попритихли, таких гонов больше не бывает, не то что раньше. Теперь мы все больше от бандюков отбиваемся – много сейчас охотников, до чужого добра жадных. Года три назад, вон, вообще на трех бэтэрах пришли. Мы танк вкопали – для уменьшения силуэта – и давай по ним долбить. Там же всех и положили… – Николаич отбросил в сторону потухшую самокрутку и, закряхтев, поднялся. – Ладно. Засиделся я тут с вами… Спокойной ночи всем, гости дорогие, пойду. Если что беспокоить будет или понадобится – я у себя, будите смело. Умыться – в реке, вон там, подале, тропинка с кручи спускается. А если по нужде – так это вам в лесок, вдоль берега. На опушке три валуна стоят ростовых, между ними и оборудовано. Только заходите с другой стороны. Там костер горит, увидите. Специально для гостей разжигаем – чтоб не плутать, если очень уж приспичит. Да и вляпаться шансов меньше… – он широко зевнул и, развернувшись, потопал к себе. * * * Время было к полуночи, и потому напарники, тоже решив не засиживаться, спустились к реке умыться перед сном. После этого Сашка полез устраиваться в землянку, а Данил, подсвечивая фонарем, отправился на поиски валунов. Нашлись они быстро, стоило лишь пройти метров двести по берегу. Камни стояли большим треугольником, и два прогала между ними были заложены бревнами, а третий оставался открыт – таким образом получилось что-то вроде большого загона, из которого ветерок доносил невыносимо ароматное амбрэ. У входа горел костерок, а рядом с ним лежала целая куча дров. Втянув носом воздух, внутрь он решил не заходить. Делов-то – на полминуты… Подбросил дровишек, пристроился к валуну, принялся поливать его шероховатый, теплый после солнечного дня бок. Сзади вдруг послышались мягкие шаги и какой-то скрип, но он не обратил на это внимания – мало ли, кому еще приспичило. Стоял себе, поливал, до тех пор, пока вдруг не почувствовал, как в спину между лопаток уткнулось что-то твердое и дребезжащий старческий голос произнес: – А ну-ка, паря… оборотись… Данил спокойно доделал свое дело, застегнулся, предвкушая, как повернется сейчас и без разговоров, не взирая на возраст, врежет наглецу по его оборзевшей харе… Обернулся – сзади, на некотором расстоянии, полукругом, стояло четверо крепких ребяток примерно его возраста, одетых в черные кожаные куртки, а чуть сбоку, в истрепанном инвалидном кресле, сидел тот самый старик. И в лице его, освещенном теперь светом костра, Добрынину вдруг почудилось что-то странно знакомое… – Не узнаешь меня? – ласково спросил старикан, щуря глаза. – Ай, нет… Вижу – узнал… А Данил и впрямь вдруг почувствовал, как дыхание его на мгновение сбилось, замерло, а сердце пустилось вскачь, словно взбесившийся куропат. Ощущение было такое, будто на голову внезапно вылили ведро ледяной воды. Это и впрямь был он, тот, кого Данил частенько вспоминал – хозяин самого первого, Черного каравана… Барыга. Это был он… и не он. Тот Барыга, которого помнил Добрынин, был моложе лет на тридцать, лицо его не бороздили в разных направлениях морщины, рот не скалился беззубо, а голова не сверкала в отблесках костра отполированной старческой лысиной в пигментных пятнах. И тогда – тогда он еще ходил по земле на обеих ногах, а не ездил в коляске. Данил слишком хорошо помнил, чем окончилась их встреча и до сего времени был твердо уверен, что труп работорговца уже давно сгнил и истлел, оставив после себя только белый, отполированный дождем и ветром костяк – однако поди ж ты… – Вот и сви-и-иделись… – сладко пропел старик, и голос его задрожал от смешавшегося в нем еле сдерживаемого торжества и злобы. – Что – не ожидал, сучонок? Земля-то она круглая, верно? Данил молчал, и мозг его лихорадочно работал, оценивая обстановку. Молчали и четверо сопровождающих Барыги, напрягшись, словно бойцовые псы в ожидании команды. Один из них держал в руках цепь с гирькой на конце, двое – тесаки довольно жуткого вида, а самый крайний помахивал длинной арматуриной. «Хоть огнестрела нет… – пронеслось в голове. – Местных боятся всполошить… Хорошо…» – А я из окошка смотрю – ба… харя знакомая! Прошли годы-то – а морда не изменилась! Какой в память мне впечаталась – такой и осталась. Заматерел только… – трепеща ноздрями, продолжал вещать торгаш, и лицо его постепенно багровело, наливаясь кровью. – А где ж китаеза мой? Тут вроде бы крутился… – Ли давно уже не твой, – с ледяным спокойствием ответил Данил, ожидая в любой момент атаки со стороны крепких ребяток. Ой, как плохо, что Сашка в гостинице остался, – даже спину прикрыть некому… – Да, заматерел… – прохрипел Барыга, с бешенством рванув воротник комка, будто ему не хватало воздуха. – Вона бык какой, аж комбез по швам трещит… Ну да ничего, настал и мой день. Как же долго я ждал!.. И он, как-то нелепо дернув рукой, прохрипел: – Взять его! Он еще заканчивал фразу, а Данил уже, получив мощный заряд адреналина, рванулся влево, смещаясь, чтобы атакующие оказались на одной линии, одновременно с этим выдергивая из чехла за спиной лопатку. Маневр удался – на мгновение крайний нападающий закрыл трем другим обзор и возможность для атаки. Этого вполне хватило – Данил качнулся вперед, принял летящую навстречу арматурину вскользь на плоскость лопатки, отбил, и обратным движением полоснул кончиком лезвия по кадыку. Парень отшатнулся, выронил железяку и захрипел, хватаясь за шею. Пальцы его, судорожно пытающиеся зажать длинный поперечный разрез, сразу же потемнели от бьющей толчками наружу темной крови. Он еще стоял на ногах, но Данил уже вычеркнул его из списка боеспособных противников и теперь внимательно следил за оставшимися. Те, поняв, что боец им противостоит серьезный, нахрапом больше не лезли, предпочитая действовать с осторожностью. Они начали расходиться, беря его в полукольцо, прижимая спиной к валунам и лишая пространства для маневра. – Гаси его ребята! – размахивая руками и подпрыгивая в коляске, хрипел за их спинами Барыга. – Вперед! За что только я вам плачу?! Вчетвером управиться не можете! Парни, подстегиваемые выкриками, двигались вперед. Данил, медленно отступая, краем глаза внимательно следил за тем, что справа, с цепью. Цепь – это не тот предмет, которым можно ударить сразу. Она требует хорошего замаха, и грамотный боец никогда не выберет ее как основное оружие. К тому же этот, в отличие от остальных, заметно трусил, косил глазом на хрипящего вспоротым горлом товарища. Отведя левую руку за спину, Данил вытащил из обоймы недавно купленный метательный нож – пригодился-таки, что бы там Сашка не язвил! – и, выбросив руку вперед, метнул его в среднего. Тот пригнулся, пропуская блеснувшую пластину стали над собой, но Добрынин и не надеялся на смертельный удар. Бросок был лишь средством отвлечения – одновременно с этим он прыгнул вправо, атакуя парня с цепью. Тот еще замахивался – впопыхах, неловко – а Данил уже был рядом. Пригнувшись и приняв удар на спину – цепь легла не гирькой, а плашмя, не принеся сколь-нибудь значительного урона – он распрямился пружиной и на выдохе врезал противнику локтем, вбивая височную кость в мозг. Парня мотнуло в сторону, он всплеснул руками и беззвучно повалился на землю. Данил тут же развернулся – и вовремя: двое оставшихся с оскаленными в бешенстве мордами налетали слева. Первого он встретил боковым ударом ноги в колено. Пробил навстречу движению, мощно, не щадя, гарантированно стараясь вывести из строя. Голень, набитая на тренировках до твердости лошадиного копыта, жестко врезалась в коленный сустав, сминая чашечку и разрывая суставную сумку. Нога подсеклась, атакующий боком упал на землю и, визжа от боли, схватился за колено, торчащее в сторону под неестественным углом. Через него перепрыгнул последний и сразу же ударил, целя ножом в живот. Ударил в броске, из неожиданного положения, но Добрынин все же успел сместиться левее, и нож, вспоров комок, лишь самым краем чиркнул по ребрам. Захват руки, подбив ногой по ахиллесову сухожилию, удар ребром ладони в переносицу – и оглушенный противник завалился на спину. Носок берца, ломая тонкую кость, жестко впечатался в висок, и нападавший, хлюпнув, тут же затих. Данил присел, сорвал пучок травы и принялся стирать кровь с лезвия лопатки, поглядывая на Барыгу. Тот, раскрыв рот, не мигая, смотрел на него. – Не ожидал? – сочувственно спросил Данил. Сейчас ему и впрямь было немного жаль этого старика, работорговца, так неудачно заехавшего поторговать к ним в Убежище лет пять-шесть тому назад. – И впрямь, наверное, заматерел… Что ж тогда случилось-то? Как получилось, что ты живым от Счетчика ушел? Недострелил он тебя, что ли? Торгаш что-то прошипел в ответ и повел вокруг себя диким взглядом, задержав его на телах четверых помощников, трое из которых лежали безжизненными трупами, а четвертый скулил, держась за колено, и тихо матерился сквозь зубы. – Ты тут побудь, – пристраивая шанцевый инструмент за спину, попросил Данил. – Я-то тебя не трону, руки марать не хочу, а вот Счетчик тобой, вероятно, заинтересуется… Ты ведь к местным не побежишь жаловаться, нет? За такое, – он кивнул на тела в кожаных куртках, – по головке не погладят… Барыга молчал, и только широко раскрытые глаза, и мелко подрагивающая голова говорили об охватившем его страшном напряжении. Данил еще раз оглядел панораму сражения, поднялся и, не оборачиваясь, быстро зашагал в сторону лагеря. Тем же вечером, в землянке, Ван все же рассказал, что произошло шесть лет назад, и как торгаш сумел выжить. Последний выстрел, прозвучавший из подворотни, предназначался лишь для помощника Барыги. Самого же работорговца Счетчик убивать не стал – посчитал это слишком легкой смертью для своего мучителя. Прикладом винтовки он раздробил ему колени и оставил там же, подыхать. Каких сил стоило Барыге выжить, как ему удалось спастись, – это знал только он сам. И секрет свой унес в могилу – Ли в тот вечер на острове все-таки разыскал торгаша и отдал свой долг сполна. Глава 6 Волки К завершающему этапу боевой подготовки полковник решил приступить только тогда, когда большинству членов группы исполнилось семнадцать. Он посчитал, что этого достаточно для окончательного превращения молодых волчат в матерых хищников. Ребята к тому времени уже начали входить в тот возраст, когда постепенно встает на место и начинает работать в нужном направлении мозг, оставляя в стороне всю шелуху и максимализм юношеских лет, многие из них уже регулярно ходили в рейды на поверхность, могли похвастаться хорошей добычей и не одним мутантом на собственном счету. В один прекрасный день Родионыч, вышагивая перед строем своих подопечных, произнес такую речь: – Настало время, друзья мои, перейти к завершающему этапу обучения. Теперь я буду учить вас не драться – я буду учить вас убивать. Убивать и выживать. Запомните самое основное правило: или – ты, или – тебя, третьего не дано. С этого дня условия наших тренировок станут максимально приближены к боевым. Никаких макетов – оружие будет настоящим. Никаких послаблений – выкладка до предела и сверх предела возможного. Никакого условного противника и условной опасности – мы будем работать на местности, нашим противником будет обитающее там зверье и выродки, и не дай бог вам оплошать, забыть или не успеть применить то, что я вложил в вас за эти десять лет. Все то, чему я учил до сих пор, – был только спорт, не более. Теперь же все будет гораздо серьезнее. И начался ад. Первое, что сделал полковник, – устроил своим воспитанникам тотальный террор. Одного его, конечно, на всех не хватило, и он привлек к этому не только своих прямых помощников – Германа, Айболита и деда Миху – но и большую часть мужчин Убежища. Это был самый настоящий кошмар! То удавку сзади на шею накинут и придушат слегка, то растяжку слабенькую при входе в родной отсек поставят – безвредную, чтоб только напугала, а то пинка отвесят тогда, когда этого меньше всего ожидаешь. Или идешь ты, к примеру, по коридору, а из двери отсека что-нибудь увесистое вылетает – и прямо в голову… И уж о таких невинных шутках, как ледяной душ в постель поутру или нежданно прилетевший со стороны подзатыльник вообще говорить не приходилось. Это раздражало, выводило из себя, бесило, но и… концентрировало. Это повышало внимание, заставляло предчувствовать опасность, предугадывать ее, находиться все время, все двадцать четыре часа в сутки в предельном напряжении, в боевой готовности. Спустя несколько месяцев этого круглосуточного террора воспитанники, казалось, чувствовали угрозу уже тогда, когда мысль еще только зарождалась в изворотливых умах их воспитателей. Они даже во сне ожидали любой подлянки, и сон стал теперь настолько чуток, что Данил порой вскакивал даже от взгляда, который бросал на своего любимого внука проснувшийся среди ночи дед. Кстати о сне. Данил вдруг обнаружил, как это прекрасно – высыпаться! Только сейчас он понял, как бодро и энергично себя чувствуешь, если ночью спокойно поспал хотя бы часа четыре… Первые месяцы спать практически не приходилось. Подъем в шесть, отбой в два. Остальные двадцать часов они работали. Пахали, как ломовые кони. То Родионыч решит день посвятить физподготовке и под вечер воспитанники уже не то чтобы ходить – говорить не могут, только мычат от усталости и боли. То пробежку устроит по пересеченной местности в ОЗК и с полной выкладкой – а это не шутки, килограмм тридцать на себе. И при этом нужно успевать смотреть по сторонам и отбиваться от мутантов, а когда на горизонте чисто – от полковника разнообразные вводные сыплются: засада справа в лесочке, пулеметный огонь слева, прорыв из окружения, а то и двое «раненых», которых километров десять на себе тащить приходится. Да и маршруты выбирались не прогулочные, по ровной дороге, а по густому лесу, оврагам, рекам да болотам с постоянной отработкой заданий на выживание: ночлег в открытом поле, в лесу и на болоте, передвижение с маскировкой, длительное нахождение без движения в одном положении под палящим солнцем, под дождем, на холоде… Кроме того, неподалеку от Убежища силами воспитанников была построена «тропа разведчика» – длинный отрезок пути, оборудованный самыми разнообразными препятствиями и заграждениями, наиболее часто встречающимися в боевой обстановке. Сил на возведение «тропы» было положено немного. Заборы, проломы в стенах, полуразрушенные здания, целые участки канализации – сама местность, сам город стал теперь такой тропой. Оставалось лишь добавить в некоторые места колючку, снятую с заборов промзоны, да отрыть с десяток траншей и заполнить их водой по грудь. И «тропа» стала – загляденье. Хоть сейчас на смотр-конкурс выставляй. Ее оградили егозой, в которой гостеприимный полковник специально распорядился оставить несколько проходов, и с тех пор не проходило и дня, чтоб в эти разрывы не проникало мутировавшее зверье, – прохождение тропы теперь стало по-настоящему опасным занятием. Варианты тренировок на ней были самыми разнообразными. То полковник заставит проходить ее группами по два-три человека на время, а то – по одному, но без учета времени; то делается акцент на бесшумное преодоление препятствий, то в полном боевом и с полтинником за плечами; то взрывпакеты, мины-ловушки и прочие сюрпризы на пути разложит, а то и в боевых условиях, под реальным огнем стрелкового оружия. И вот это было по-настоящему страшно… Заслышав грохот очередей и свист пуль над головой, ребята поначалу падали носом в землю, и никакие силы не могли заставить их двигаться дальше. Хотелось залезть в какое-нибудь укрытие, забиться в любую щель, втиснуться в самую мелкую дырку, залезть под себя, а лучше всего – вообще провалиться сквозь землю! Все что угодно, лишь бы оказаться как можно дальше от этого несущего смерть звука. Изменения коснулись и рукопашного боя. Во-первых, Родионыч в один прекрасный день запретил драться без оружия. – Голыми руками работают только идиоты, – заявил он. – Рукопашный бой должен сводиться лишь к одному – гарантированному уничтожению противника. У нас не спорт – война, выживание в любых условиях и при любых обстоятельствах. Потому учитесь использовать различные подручные предметы. Есть с собой нож – хорошо. Есть лопатка – еще лучше! А нет – хватай, что под руку попадется, и вперед! Оружием может стать все что угодно, даже обычный носок. Стянул с ноги, сыпанул в него песка – вот и кистень готов. Шарахнешь по голове – мало не покажется! – А если нет поблизости песка? – спросил Сашка. Родионыч поглядел на него, как на дурачка. – Тогда мокрой землицы. Или кирпич засунь. Неужели ты не сможешь найти на поверхности обломок кирпича? Какой же ты после этого сталкер? Ну а даже если и нет – так просто намочи его, да хлестом по глазам… Уж вода у тебя всяко найдется, – усмехается Родионыч. – Не во фляжке – так в твоем мочевом пузыре. Если и не выбьешь глаз, так ослепишь на некоторое время. А уж с ослепленным противником, надеюсь, справиться сумеешь… Во-вторых, полковник, прекрасно понимавший, что необходимо уметь гарантированно выводить противника из строя даже и безо всякого оружия в руках, засадил своих воспитанников за подробнейшее изучение уязвимых зон человеческого тела. – Фридрих Ницше говорил: «Я люблю храбрых; но недостаточно быть отчаянным рубакой, надо также знать, кого и куда рубить!» – твердил он. – Для того чтобы стать по-настоящему опасным бойцом, нужно иметь не только смелость, силу и скорость – но и знания! Нужно знать, куда бить! Китайские мастера выделяли около двухсот точек на теле человека, которые из-за сплетения в них нервных узлов и окончаний обладают повышенной чувствительностью к ударам и нажатиям. В Древнем Китае существовало даже такое искусство, как Дим-Мак, секретное искусство отсроченной смерти, мастера которого могли одним единственным прикосновением убить человека или заставить его умереть в строго заданное время. Однако для наших целей все эти точки знать не обязательно, мы изучим лишь основные из них, самые доступные. Кроме того, целями для ударов могут служить не только нервные точки и окончания, но также и целые зоны на поверхности тела. Их поражение не требует большой силы, но неизбежно влечет за собой существенные последствия – перелом, болевой шок, потерю сознания и смерть. И он рисовал на стене фигуру человека, угрожающе расставившего руки и сжимающего в руке нож, и штриховал эти зоны, заставляя своих воспитанников не только зубрить наизусть их расположение, но и знать последствия ударов по ним. И Данил, понимая, что эти знания существенно расширяют его боевой потенциал, даже нарисовал точно такую же фигуру с отметками над своей кроватью, чем очень напугал деда. – Захожу я, значит, к себе, – рассказывал тот как-то вечером в «Та-вэрне». – Устал как черт! Это в тот день было, когда еще, помните, два аккумулятора вылетело? Весь вечер поломку устраняли, и я только к полуночи вернулся. Знаю, что один ночевать буду, Даньки нет – опять их Родионыч на поверхность угнал. Ну – зашел… Включил ночник, волочу ноги к кровати, сажусь… Начинаю сапоги стаскивать – и тут вдруг краем глаза замечаю, что не один я в комнате. Глядь – а напротив, на Данькиной кровати, человек с ножом стоит! Перепугался я! Вскочил – и башкой об полку! И тут же соображаю, что не человек это, а просто на стене нарисовано… Но в полутьме, да краем глаза – эх и захолонуло меня… В-третьих, к обычным тренировкам с железом добавились еще две – тренировки с кувалдой и статичные тренировки с ремнем. Для них в Большом зале даже оборудовали специальный уголок – вкопали несколько автомобильных шин, поставили целый ряд цельнометаллических кувалд, а на стену повесили три крепких солдатских ремня. Работа с этими снарядами была элементарна. Очередной воспитанник брал в руки кувалду и начинал что есть силы лупить по автомобильным покрышкам. Справа, слева, сверху, снизу… Такие тренировки очень хорошо развивали мощь удара, делали его по-настоящему нокаутирующим, ведь в них задействовались все те мышцы, которые работают при любом типе удара – боковом, апперкоте, ударе сверху… А тренировки с ремнем – когда тренирующийся замирал на несколько секунд в разных положениях, в немыслимом напряжении пытаясь разорвать его на две части, – давали просто-таки чудовищный прирост силы. И, наконец, в-четвертых – с того же дня Родионыч, обычно такой внимательный к воспитанником во время рукопашных тренировок, стал вдруг до предела груб и жесток. Порой за всю тренировку ребята не слыхали от него ни единого доброго слова – только трехэтажный мат и язвительные издевки. У каждого из них полковник нашел самое слабое место, куда и бил периодически. Не руками – словами. На каждой тренировке он добивался максимальной злобности, максимальной агрессии и какого-то даже бешенства, осатанения. Казалось – еще секунда, и воспитанник бросится на своего воспитателя, вцепится зубами ему в глотку, раздерет трахею, выгрызет кадык… но тут, словно удар кнута, следовал суровый окрик, и боец, ворча, словно побитый пес, расслаблялся и отходил в сторону. Да и сами тренировки стали куда жестче, чем раньше. Спарринги один на один исчезли. Теперь человека одевали в толстую фуфайку, на голову напяливали шлем, ставили против двух-трех противников заведомо более сильных, чем он, – и били. Естественно, отмахиваться не запрещалось, наоборот, активные действия приветствовались. Если же человек замыкался и работал только на оборону, полковник останавливал бой и вставал в пару сам. И работал в полную силу, по-настоящему, до крови. После первого же такого спарринга зажиматься и уходить в глухую оборону больше не хотелось. Лучше получить от своих же товарищей, чем от здорового матерого мужика, обученного бить резко, жестко и очень больно. – Я постоянно стараюсь доводить вас до предела, когда, кажется, еще секунда – и вы сорветесь с цепи, еще мгновение – и вы в своей ненависти готовы будете разорвать меня голыми руками. В состоянии беспрерывного жесткого давления, агрессии, прессинга все чувства человека обостряются, работают на полную мощность, – объяснил как-то Родионыч на занятиях по психологии свое поведение. – Это аксиома. Через голову доходит гораздо меньше, чем через задницу Все, что я вкладываю в вас в таком состоянии, останется с вами навсегда и не исчезнет даже через десятки лет… Занятия по психологии, требовавшие максимального сосредоточения и концентрации, были, пожалуй, единственными, где ребята могли не бояться многочисленных подлянок со стороны полковника, его мата и издевок. На этих занятиях он вновь становился самим собой – спокойным, рассудительным, внимательным. Хотя – кто ж знает, каким он был на самом деле… ведь кое-что из того, чему учил полковник, Данил не мог понять и принять ни под каким предлогом. Помнится, разговор тогда зашел о средствах и методах ухода от преследования, «обрыва хвоста»… – Раненый – это всегда обуза, – говорил Родионыч. – Конечно, бросать его нежелательно, но имея на руках даже одного человека, не способного к самостоятельному передвижению, вы становитесь легкой мишенью. И вот тут перед вами встает выбор – оставить его и выполнить задание, выжить самому, либо тащить на себе и подохнуть вместе. В боевой обстановке такого бойца стараются доставить в базовый лагерь. Но иногда случается так, что на хвосте висит погоня, уходить нужно очень быстро, а раненый отягощает вас, связывает вам ноги. Выходов тут несколько, и они, увы, не самые приятные. В моей практике нередко бывало так, что человека приходилось оставлять. Ситуации бывают разные. Можно спрятать его в хорошо замаскированном укрытии, окруженном минами и ловушками… Или боец может вызваться сам, остаться на тропе и отстреливаться до последнего, а последнюю пулю пустить себе в голову… И все же, как показывает практика, самый верный выход в такой ситуации – добить. Это зачастую бывает гораздо милосерднее, чем бросить человека на издевательства и пытки, которым может подвергнуть его противник. К тому же – и это главное – захваченный в плен боец с большой вероятностью выдаст противнику всю информацию, которая ему известна: и задание, и маршруты группы, и численность, и координаты временных баз… да все что угодно! Потому скажу вам один из основных законов диверсанта: «Хочешь выжить – избавься от слабого». Этой аксиомы при всем уважении к своему воспитателю Данил принять так и не смог. До поры до времени, пока собственной шкурой не прочувствовал… Как же это так – бросить раненного товарища! Бросить – а тем более добить! – к примеру, Арийца? Или – Сашку, который даже не друг, а брат?! С которым вместе с самого детства! С которым и радость, и грусть, и детские шалости, и наказания за них – все вместе, все пополам! На которого надеешься, как на самого себя, на свою правую руку! И как-то раз, когда Родионыч в очередной раз вдалбливал эту истину в головы своих воспитанников, Данил с негодованием высказался против, не зная тогда еще, что ему предстоит: – Уж лучше под пыткой подохнуть, товарищ полковник, чем друга бросить!