Итого – четыре сотни патронов исчезли в недрах торгашеских мешков всего за час. Впрочем, Добрынин не жалел и расстался с ними безболезненно – с тех пор, как получил, так мертвым грузом и лежали, а теперь хоть на пользу пошли. Он был уверен, что подствольник себя еще покажет, поэтому зарядов докупить не мешало, а патроны для «винтореза» были даже еще нужнее. Их в запасе оставалось не так уж и много, даже и считая с полученной от Хасана сотней «Шершней». Да и ножи когда-нибудь пригодятся. Совершив обмен, стороны, вполне довольные друг другом, разошлись. Претворяя в жизнь решение остаться ночевать на острове, друзья заглянули в кунг и, скрепя сердце, оставили там стволы под усиленной охраной Шрека, который уже устроился на ночлег. Счетчик где-то шастал по своей китайской надобности и дожидаться его они не стали – сам найдет, если захочет. На остров и впрямь пускали без проблем. Тот самый мрачный мужичок, стоящий на посту, обыскал их и, повертев с минуту в руках саперную лопатку Добрынина, все-таки решил не придираться по мелочам, пропустил. На вопрос о гостинице буркнул только, что мест море и нужно обращаться в желтую палатку, направо от моста вниз по реке. – Она там одна, остальные зеленые. Вон, костер большой около нее горит, не ошибетесь, – проворчал суровый воин и махнул рукой. – Проходи. Следующий. Костер и впрямь был не мал: жаром пыхал так, что сидеть можно было лишь на некотором удалении. Судя по тому, сколько народа расположилось около, гостиница пользовалась немалой популярностью. Устроена она была не без хитрости. Вдоль берега реки в один ряд стояли штопанные-перештопанные двухместные брезентовые палатки, а чуть сбоку размещалась еще одна, побольше, с натянутым над ней желтым пологом. Это, видимо, было жилище хозяина, так как в отличие от остальных выглядела она достаточно обжитой – возле входа стояли высокие резиновые сапоги, две лопаты, какие-то ведра, лежало несколько мотков веревки… Хитрость же заключалась в том, что палатки предназначались не для проживания, а для того, чтобы укрыть входы в землянки, которые без этой меры вполне могло бы залить первым же серьезным дождем. Берег тут был высок и обрывист, и землянки, видимо, можно было копать без проблем, не опасаясь подтопления речной водой. Хозяин – кудреватый толстяк средних лет – встретил их на подходе и сразу же проводил в «нумера». В землянке и впрямь оказалось сухо и, главное, – просторно. Стены были сложены из толстых сосновых бревен, посреди стоял стол, а с обеих сторон, вдоль стен, размешались широкие деревянные лежанки. Обстановку довершала сложенная из красного кирпича печурка сразу же справа от входа. – И что – не холодно зимой-то? – поинтересовался Данил, разглядывая трубу, уходящую в потолок. Хозяин самодовольно усмехнулся: – У меня все по высшему разряду. Зимой до двадцати градусов внутри, даже в самые морозы – это уж как натопить. Воды тоже не бойтесь – потолок и стены глиной обмазаны и пленкой выстланы, потому и сухо. И воздух всегда свежий – чем не жизнь? Поспорить с этим действительно было трудно, да и цена проживания спору не способствовала – брал хозяин недорого, всего по пять патронов в сутки с человека. – Это если без содержания, – предупредил он, подставляя ладонь лодочкой. – Если ужинать будете – еще по два патрона, но уже семерку. Или по курсу давайте, один к двум. – Почему же семерку? – спросил Данил, отсыпая еще четыре пятерки за неимением патронов седьмого калибра. – Так карабин у меня, «Сайга», – ухмыльнулся толстяк. – Думаешь, где я вам ужин достаю? – Выгодное дельце, – покивал головой Сашка. – Одним патроном хрюшу завалил, а остальные, что с постояльцев собрал, – в карман… – На том стоим, – развел руками толстяк. – Сын у меня охотится. И впрямь, редко когда второй патрон сжигает. – А как мясцо-то? – осторожно поинтересовался Данил. – Не фонит? Нуклиды, там, прочая дрянь… – У нас чистые места, радиации уж лет десять как нету. Попадаются, конечно, отдельные пятна, но только на юге, со стороны Йошкар-Олы. – А мутанты? – Теперь уж редко. А раньше валом валили, только отстреливаться успевай… – А что за танк у вас посреди острова вкопан? Хозяин улыбнулся: – Давайте так с вами поступим – все вопросы потом… Вы пока к костру подсаживайтесь, а я чуть позже хрюна принесу – тогда и поговорим. Почти никто из расположившихся кружком у костра не обратил на подошедших внимания. Только седой старик с клюкой, в инвалидной коляске, сидящий чуть поодаль, словно прячущийся от его пляшущего света в сумраке летнего вечера, несколько мгновений рассматривал Данила и тут же, энергично заработав руками и развернувшись на месте, отъехал прочь. Добрынин, поймав этот изучающий взгляд, только плечами пожал недоумевающее – никому он, вроде бы, дорогу сегодня не переходил… С чего бы это старикан так отреагировал? У костра, как это часто бывает, когда на вечернем привале собирается множество людей, уже вовсю шли разговоры. Речь держал субтильный мужичонка в камуфлированных штанах и засаленном меховом телогрее, надетом на голое тело. Говорил он, опустив голову, раскачиваясь, и как-то странно подхлюпывая носом, и только прислушавшись и присмотревшись к нему, Данил понял, что мужичок плакал. – …Я тогда еще в маленьком поселочке жил, близ Яранска. Женато у меня померла к тому времени неизвестно от чего: распухла вся в раз и за день сгорела в лихорадке. Один я с Васяткой остался… с сынком… – мужичок хлюпнул, сморкнулся, утерся тыльной стороной ладони, вздохнул прерывисто. – И вот начался у нас в деревушке форменной ужас – дети помирать стали. Отчего, почему – никто и понять не мог. Вечером ложится ребятенок в кровать – румяный, здоровый… А утром, как встанут родители, глядь – а он уже иссохший лежит, ни кровиночки. Ручонки скрючены, черный весь… И бабку-знахарку из соседнего села вызывали, и отшельника из скита – жил от нас неподалеку, километрах в двадцати, дед… Черный весь, в веригах ходил, в гробу спал, все плоть истязал. Бесполезно. Бабка что-то пошептала, дед траву жег, под нос себе бормотал… Даже батюшка приходил, кадилом махал – не помогло. Хиреть стала деревня, люди семьями снимались, уходили. Васятке моему тогда уж годик был – эх и трясся ж я за него! Тоже уйти хотел – да куда ж с годовалым ребенком на руках подашься? Все время выжидал, думал – годок еще бы, хотя бы годок! Выждал… Знал бы тогда – эх!.. – он опять утер ладонями глаза, вздохнул, глядя прямо в огонь. – Ну и вот… Раз – легли мы как-то спать. А среди ночи просыпаюсь я и слышу в темноте от кроватки звуки такие… чавкающие. Бывало такое – он у меня когда проголодается, то не орал поначалу, а палец сосать начинал. Я и не обеспокоился сперва… Полежал еще чуток, думаю себе – вот как пищать начнет, тогда я ему бутылку-то и суну. И тут слышу – попискивать начинает. Да жалобно так, чуть ли не постанывает – никогда такого не бывало… Я быстрей лучину припалил – и обмер… Гляжу, а на краю люльки существо сидит… Маленькое само, мохнатое, мерзкое – ужас! Лапками тощими по краю кроватки переступает и на меня поглядывает. Нос – как у комара длинный, тонкий, червем извивается, и в Васятку моего уходит, прямо в животик ему… И брюхо – кровью пучится, наливается… – мужик снова всхлипнул, скривившись. – Я его дубиной – в изголовье у меня всегда палка сучковатая стояла – да только куда там… Проворное! Четыре крыла откуда-то из-под себя выпростало – и шасть в окно. Только и видел. Я к кроватке подхожу – а Васятка мой весь высохший лежит… Как мумия… – мужичок захлюпал, и глаза его, и без того влажные, набухли слезами. – Бросил я тогда все – дом, хозяйство… Корову на соседей оставил… Ушел – не было мочи в пустом доме жить… С тех пор и шатаюсь по свету. Лет пять уж брожу, места себе не нахожу. Да и не найду уж, верно… Он уткнулся лицом в ладони, и плечи его задергались. Сидящие у костра сочувственно молчали. А что сказать – горе у человека. В таких случаях молчать лучше, чем с утешениями лезть. – Да, времена… – нарушив, наконец, тягостную тишину, со вздохом протянул один из мужиков – пожилой бородатый здоровяк в куртке-штормовке с множеством кармашков. – Слышь, браток… ты того… Не убивайся так… Дело прошлое, найдешь еще кого. Оно, конешно, жалко. И бабу твою, и ребенка… Но надо дальше жить, жизнь на этом не кончается… Субтильный отмахнулся и, поднявшись, побрел прочь от костра, куда-то в сторону реки. Сашка, проследив за ним тревожным взглядом, пробормотал: – Как бы он не того… К реке пошел… – Хозяин – барин. Оно мож и лучше, чем так мучиться… – вздохнул бородач и, помолчав немного, продолжал, – ладно, чего там… Вы вот меня лучше послушайте. Случилась раз со мной история – страньше не придумаешь. Служил я, до Удара еще, в части, в Сибири. Часть у нас небольшая была, даже можно сказать, что не часть, а так… мелкий гарнизон в тайге – склады мы охраняли. Объект не ахти какой важный, вот и не ударили по нам. Не было у нас на складах ничего стратегического, разве только кальсоны теплые, полушубки да валенки. И до Удара-то нас в гарнизоне человек сто всего было, не больше, а как врезало – так большинство, у кого с мозгом пожиже, собрались враз да сдернули кто куда. А человек сорок, включая и меня, осталось. А куда идти? Что там, в мире – неизвестно, а тут хоть цело все, в тепле сидим и даже продовольствия запасец есть. Какая-никакая, а цивилизация… В части у нас узел связи был, а я на том узле начальствовал. Тут надо сказать, что в армию я после военной кафедры пришел, пиджак[16] я был. И был у меня в институте закадычный товарищ, Петька. Вместе в одной группе учились, вместе прогуливали, вместе девок снимали, зачеты сдавали – а распределили нас в разные части. Меня-то на мелкий объект отправили, а его – в крупную ракетную часть, что в полтыще километров стояла. Мы перезванивались сначала, а потом и в эфире нашлись, морзянкой начали друг на друга пищать. Весело было! Чуть ночь – я солдатика своего с боевого поста спать отправляю, а сам наушники на голову, да за ключ берусь. И пошла потеха! Поинтереснее эсэмэс, если кто помнит еще, что это такое… Ночами просиживали. Встаешь, бывало, поутру со стула – а башка – как котел чугунный, и писк в ушах стоит… – здоровяк вздохнул и мечтательно зажмурился, вспоминая славные былые времена. – Нда… Ну а потом – известно что. Когда Удар был, накрыло и ту часть, где товарищ мой служил. Что-то там важное было у них, стратегическое. Петька мне не рассказывал никогда – подписка, а я и не очень-то пытал… Они не сразу погибли. Сам-то он на дежурстве в ту ночь сидел, в бункере. И бункер после удара запечатало – ходы завалило, двери перекосило или еще чего – они сами не знали, да только не смогли они выбраться. И вентиляция тоже накрылась, так что сидели они там, в этом могильнике, и знали, что смерть за плечами стоит. Медленная, мучительная… Я в тот день на дежурстве был и все, что с ними там происходит Петька мне морзянкой передавал. Рассказывал, как накрыло их, как выбраться пытались… Как поняли, что вентиляция сдохла и что всем конец скоро… Как начальник смены застрелился, а солдаты принялись за телеграфистками бегать и прямо там, в коридорах, насиловать… – он умолк ненадолго, а потом задумчиво произнес. – Вот она, природа человеческая… Всяк свой последний день по-своему проживает. Кто молится, а кто насилие и беспредел творит… – он вздохнул. – Словом, вот такая хреновина вышла. Товарища своего я, получается, в последний путь проводил, в могилу, смерть его слышал. Он ведь до последнего мне морзянкой пищал, заперся в аппаратной и выстукивал. Двое суток почти, без перерыва. Передает: выстрелов и криков из коридора больше не слышно… визга женского тоже… бормочет кто-то под дверью, но открывать я не буду – вдруг и меня шлепнут? Хотя – и так уж недолго осталось. Задыхаюсь я, говорит, Кирюха, прощай… – бородач опять умолк и уставился на огонь. – Ну… бывает, чё ж… И не такое в те дни бывало, – подождав несколько мгновений, осторожно произнес сидящий слева от него молодой парнишка. – В чем фантастика-то? – Ты погоди, зелень, не все еще, – бородач оторвал взгляд от огня и со значением посмотрел на парня. – Сначала дослушай… До Удара у меня в подчинении пять солдатиков было, срочников. А как врезало – так они все враз и слиняли. Остался я один. Первое время, пока соляра была для дизель-генератора, я сутками за радиостанцией просиживал – все пытался сигнал поймать. Прорывалось иногда что-то, но что, откуда, куда – поди знай. Вызывать начинаю – тишина в ответ, только эфир шумит. И все кажется мне, будто слышат меня на другом конце, отвечать только не хотят. Сидят, принимают, да посмеиваются потихоньку… Потом уж, как соляра стала заканчиваться, я все реже и реже в эфир выходил. Сяду раз в месяц, по частотам пошарюсь, тишину послушаю – и все. И тоскливо как-то становится, муторно… Неужели, думаю, во всем мире никого нет, кто бы откликнуться смог? Но вот как-то раз сел я, как обычно, за станцию свою. Лет пять уж от Удара прошло, осталось у меня соляры к тому времени всего ничего. Завел дизель, включил радиостанцию, начинаю частоты не глядя перебирать – и слышу вдруг, как морзянкой кто-то выстукивает… Да лихо так, прямо душа радуется! Обрадовался я несказанно! Хоть кого-то, хоть одну живую душу отыскал!.. Слушаю я, слушаю – и вдруг начинает мне казаться, что в передаче этой, в самом ее почерке, я что-то знакомое разбираю! Он ведь свой у каждого, индивидуальный – кто-то быстро чешет, кто-то медленнее, кто-то паузы между группами затягивает, а у кого-то ритм рваный, хромает… А эту… вроде как слышал я уже ее, но где – никак не припомню. Ладно… Хватаю я листок с карандашом, начинаю писать – пять лет все ж с тех пор прошло, как морзянку в последний раз принимал, перезабыл половину. Пишу я за ним, значит, а сам одним глазом в табличку с азбукой поглядываю – интересно ведь, что передает! Читаю – и с каждым словом челюсть моя все ниже отваливается… Понимаю разумом, что не может этого быть, что либо сон это кошмарный, либо умом я тронулся! Глянул я тут на шкалу с частотами и вижу, что частота, с которой я принимаю, – это наша частота, моя и Петьки, та самая, на которой мы ночами перестукивались! И то, что на бумаге выходит – это Петьки передача, товарища моего, что уже пять лет как в том бункере лежит, слово в слово! Страшно мне стало! Вскочил я, наушники сорвал, бросил, от аппарата пячусь… А потом – будто молния в голове! Как шарахнет! Думаю – а вдруг жив?! Вдруг – выжил, выбрался в последний момент, а меня не смог известить? И теперь вот меня ищет!.. И такая радость меня вдруг взяла, такая надежда дикая, что жив он, курилка!.. Хватаю наушники, слушаю – а там уже другой оператор работает, отвечает. И я, даже не дешифруя, по почерку, понимаю, что это ж я сам отвечаю товарищу своему, моя это передача пятилетней давности!.. – он вдруг замолчал, и его широко раскрытые глаза по очереди обежали лица всех сидящих у костра мужиков. – Запись? – спросил Сашка. – Или другие перестукивались… Как вообще можно различить, кто там морзянкой передает? Ладно бы голос… – Связист, если он долго работает, начинает почерки различать, – покачав головой, ответил бородач. – Вот и у меня тогда сомнений не было, да и теперь нет. А на счет записи… Слушайте, что дальше было. Нацепил я, значит, наушники, дальше слушаю. Пищит морзянка – а я весь разговор чуть не до словечка вспоминаю… Вот сейчас Петька про начальника смены рассказывает, а потом про солдат распоясавшихся начнет… И точно, так и есть! А вот сейчас я у него про резервный воздуховод спрошу, а он ответит, что нет у них такого, в проекте не был заложен, да и потом не достроили – и нате вам, именно это и слышу. А надо вам сказать, что с тех пор, как погиб Петька, я чуть ли не каждый день об их бункере думал, много раз выход из положения искал. И были кой-какие мыслишки… В таком большом бункере запасной выход обязательно должен быть – длинный коридор, который в стороне на поверхность выходит. Вдруг его не засыпало? Или еще как-то подумалось про потерны – кабельные каналы – в которых к бункеру кабеля подходят. По ним ведь тоже далеко можно уйти! И как же я жалел, что в те дни, когда товарищ мой там погибал, мне эти мысли в голову не пришли! Глядишь – жив бы был Петька!.. Слушаю я морзянку, вспоминаю – и вдруг шальная мыслишка мне в голову вползает потихоньку… Что если, раз тогда не получилось, так хоть сейчас передать? Понимаю разумом, что чушь это, что уже даже то, что я этот разговор слышу – бред несусветный, фантастика… А мысль все настойчивее и настойчивее стучится, и уже рука к ключу тянется… Дождался я паузы в передаче, когда Петькин ключ умолк – и как выстрелю в эфир! Разум-то забыл, а руки ключ помнят! Без ошибок все отстучал – и про запасной ход, и про потерну… Сижу, жду… потею… И слышу я вдруг Петькин ключ… Словно морозом меня продрало! Отвечает мне Петька… Мне! Отвечает! Да Петька ли? И откуда – с того света?.. Нет, говорит, Кирюха, нету у нас запасного выхода. И потерны узкие, не проберешься… Я сижу ни жив не мертв, слушаю… Только Петька отстучал – а тут я в ответ. Только не я – этот, а я – тот, что пять лет назад за ключом сидел! Слышу – спрашивает. Неуверенно так спрашивает: кто передает, назовись… Петька ему – ты что, Кирюха, это ж ты сам и стучал. А я – тот, пятилетний – отвечаю: нет, не я это. Ключ мой, но не я вовсе! Кто передает?! Тут и Петька тоже в эфир – кто передает?! Назовись! Кто передает?! – бородач умолк и дрожащей рукой стер выступившие на его лбу крупные капли пота. – Не выдержал я тогда. Бросил наушники, радиостанцию отключил и месяц, наверное, к ней не подходил вовсе. А после уж и не до того стало. С провиантом перебои начались, с патронами, солярой… Словом – ушел я оттуда, так радиостанцию и не включив больше. Но частоту – частоту до сих пор помню… Он окончательно замолк, и у костра на некоторое время установилась мертвая тишина. – Ну и что это было, как сам-то думаешь? – тихо спросил молодой парнишка. – Че-то жутковато как-то… Бородач помолчал немного, задумавшись, и тихо произнес: – Не знаю. Даже сейчас, спустя столько лет, не знаю я, что и думать. И кажется мне, что стоит включить радиостанцию, на ту частоту настроиться – и услышу я… их. Кажется – до сих пор они разговаривают, до сих пор тот Кирюха его выслушивает, и до сих пор Петька умирает… снова и снова, снова и снова. Что можно будет послушать их – и поговорить… Вот только – с кем? Что это за запись такая, с которой разговаривать можно? Да и запись ли… Он умолк. Молчали и остальные. История, что и говорить, была жутковатой. И вроде бы байка у костра – но стоит только задуматься… Еще в детстве слышал Данил историю, как покойник живому человеку по телефону с того света звонил. Рассказывал ее Лютый, а человек он был не таким, чтобы брехать попусту. Говорил, что сам тогда, поняв, кто ему звонит, – чуть мозгами не сдвинулся. Вот только два дня назад похоронил человека, гроб нес, могилу закапывал – и тут он же, этот человек, ему звонит… Неужели же и впрямь возможно такое, что из-за грани можно весточку послать?.. Со стороны желтой палатки вдруг послышались мягкие шаги, и Данил, обернувшись, увидел, что к костру подходит хозяин. В руках он нес большой алюминиевый таз, доверху наполненный кусками ароматной свинины. – Хватит вам байки-то травить! – еще издали крикнул он. – Вот кабанчика лучше попробуйте! Сегодня еще по лесу бегал, а к вечеру на вертеле оказался! Ну, налетай! – и он принялся обходить мужиков, сидящих вокруг костра. Те оживились, одобрительно загалдели и принялись выхватывать из кучи куски поаппетитнее. Данилу достался крупный кусок ляжки, и он с хрустом вгрызся в ароматное и сочное мясо. Рядом энергично двигал челюстями Сашка. Хозяин, отложив в сторону таз, устроился между напарниками и, оглядев жующих мужиков, удовлетворенно кивнул: – Ну, пока я вам рты-то заткнул – сам чего-нибудь расскажу… Мужики загоготали: – Хитрец… – Ай да Николаич!.. – Вот тут у меня интересовались недавно, как наш поселок появился, – обернувшись к Данилу, сказал толстяк. – Рассказывать? Данил кивнул, да и остальные одобрительно загудели – видимо, не одни завсегдатаи здесь собрались. Николаич удовлетворенно кивнул и, вытащив из кисета на поясе листок пожелтевшей бумаги, принялся сворачивать самокрутку. – Ну, слушайте. Случилось это в Тот самый день. Мы тогда танк с одного объекта на другой перегоняли. Т-95 – слыхали о таком? Перспективный танк четвертого поколения, испытания проходил за четыре года до Войны – вот его-то нам и нужно было гнать. Я-то сам водителем был, и мы с моим командиром, Вовкой Пчелкиным, только что с соревнований войсковых вернулись и неплохие результаты там показали. Так что эту чудо-машину решили именно нам и доверить. Полные баки, боекомплект, все дела… – Николаич оглядел внимательно слушающих его мужиков, прикурил, пыхнув густым клубом дыма. – Какая обстановка в тот год была – помните? – А то… – отозвался один из слушателей. Сидел он с противоположной стороны, и Данилу разглядеть его через костер не удалось. – В Сирии война, Иран атомку развивает, Штаты на него лезут, да тут еще и Китай напряжение нагнетает… – Вот-вот. Как на пороховой бочке сидели. Ну и грохнуло… И аккурат в тот самый день, когда мы этот танк на объект погнали. С нами контролирующий тогда шел, на «Тигре». Когда ударило – тут только тупой не понял бы, что все. Началось, всему теперь конец. Мы тогда на восточной окраине Москвы как раз шли. Грохнуло так – я чуть из капсулы экипажа не вылетел. Смотрю на экран – а на западе один гриб, второй, третий… Пучатся, растут, ввысь поднимаются… В эфире – срач, никому до нас дела нет! Командир объект запрашивает, а в ответ тишина, хотя еще минуту назад без проблем отвечал… Все, кончился объект. Тут вдруг слышим – майор на нас выходит. И голос – как сейчас помню – спокойный такой… Ну что, говорит, ребята – всему конец. Никому больше ни мы не нужны, ни танк наш. Каждый теперь сам за себя. Так что давайте-ка поворачивайте машину на восток и чешите от этого проклятого города как можно дальше, сколько соляры хватит. В тайгу. Это, говорит, вам мое последнее распоряжение как вышестоящего командира-начальника. Вовка минут сорок пробовал на наше начальство выйти – бесполезно. А тут за первым эшелоном – еще несколько, один за другим. Грохочет все вокруг, земля трясется… Понял я тогда, что ни от нас теперь ничего не зависит, ни от танка нашего. «Уходим, говорю, командир, чего помирать-то понапрасну!» Ну и… развернули мы танк – и на восток. И майор на «Тигре» с нами. Вот такой мужик был! – Николаич показал сразу оба больших пальца. – С понятием… – он стряхнул указательным пальцем пепел с самокрутки. – Как мы уходили – это отдельный рассказ. Долго шли. Через города горящие шли, через деревушки, что рядом с городами стояли и тоже под удар попали. Много я тогда навидался… Дома – огромные, многоэтажные, основательные – будто спичечные коробки смело. Трупы на улицах – скрюченные, горелые… Грабежи, убийства, мародерство… Дети по развалинам ползают – плачут, родителей зовут, из-за куска хлеба насмерть дерутся… В одной деревушке видели, как пацаны лет пятнадцати мужика взрослого палками забили, а потом на костер потащили, а в другой – собаки здоровенные старика всей стаей рвали. И – пожары везде, разруха, угли красные да пепел серый… В каком-то поселке девок молодых подобрали, часть в «Тигр» погрузили, часть в танк забрали – в тесноте да не в обиде… – он усмехнулся. – А радиация? – спросил Данил. – Излучение, наверно, уже вовсю шпарило? – Было, да. Но на танке нашем защита – будь здоров. Уже и Т-90 очень хорошо в этом плане был защищен, а уж танк четвертого поколения и подавно… Шли мы месяца полтора. Остановимся, соляры на заправке зальем – и дальше шпарим. И вот раз поднимаемся в горку – и открывается нам вот этот самый островок. На дозиметре – полтора рентгена, фон никакой для того времени… Ну и решили мы тут остаться. Танк посреди острова поставили, землянки отрыли, дизелек кой-какой устроили. Потом-то все больше лучины стали жечь, как соляра начала заканчиваться, но первое время, как баре, – с электричеством сидели. Потом оказалось, что неподалеку за отрогом селушка есть. У нас тогда своего ничего не было, охотой промышляли, пока зверье из этих мест не ушло. Вот нас местные жители и подкармливали. К себе перебираться звали – да только мы не пошли. Расположение у них неудобное – в лесу деревушка стояла, обзор плохой, обстрел еще хуже… Да и опять же – трак порвешь или каток повредишь невзначай – и все. В полевых условиях ремонту не подлежит. Нам и здесь неплохо было. Майор наш – у него в «Тигре» радиостанция мощная стояла – несколько раз переговоры ловил. Отрывочные, правда… А один раз – даже Москву поймал! Из бункера откуда-то, рядом со станцией метро «Арбатская» передача велась. Мы в тот вечер все дела побросали, у радиостанции собрались – слушали. Оказалось – выжили люди! В Москве, в метро, много людей спастись успело! Оно ведь как противоатомное убежище строилось, вот и выдержало удары! Майор как услыхал – так чуть с ума не сошел! У него в метро жена работала, так что все шансы оставались у нее выжить. Любил он ее очень, чуть было назад в горячке не рванул. Еле удержали – куда ехать-то, где искать? Тот боец, что в бункере сидел, рассказывал, что на поверхности теперь пекло, фон такой, что заживо сгоришь. А у нас из защиты – только ОЗК бесполезные. Три вечера мы его удерживали, связали даже. Удержали все-таки, но к радиостанции он с тех пор не подходил, все больше я с ней работал. Чуть не каждый вечер с тем бойцом общался, все, что у них в метро творится – все знал. Ну и о нас немного рассказывал… – Ну и как там, в Москве-то? – спросил старосту жадно слушавший это удивительное известие Сашка.