Пока я соображала, как подвести разговор к письменам на чердаке и буквам в тарелке, Мэдди вновь поменяла тему: — Так что, можно мне шоколадные хлопья? — Гм… Я закусила губу. С каждым днем я все чаще позволяла детям еду, которую Сандра рекомендовала давать по особым случаям и в качестве поощрения. С другой стороны, зачем держать эти продукты в доме, если считаешь их вредными? — Думаю, да. Но только сегодня, ладно? Завтра переходим на цельнозерновые с витаминами. Иди одевайся, а я пока приготовлю. И позови, пожалуйста, Элли. Она кивнула и пошла наверх, а я потянулась за чайником. Я кормила Петру овсянкой, держа ложку в левой руке, как вдруг в дверном проеме мелькнуло на секунду личико Элли. На полу остался листок бумаги. — Элли! — окликнула я, но вместо ответа услышала лишь звук удаляющихся шагов. Вздохнув, я проверила крепления Петры и поплелась поднимать бумажку. К моему удивлению, это оказалось напечатанное на принтере письмо, похожее на электронное, только без темы и адресата. Слова шли сплошным текстом, без знаков препинания. Мила Овен извини что я царапалась и убежала и сказала что тебя ненавижу пожалуйста не сердись и не уходи как другие мне жаль с любовью Элли p. s. я оделась сама Я нахмурила брови. Что еще за Мила Овен? Тем не менее общий смысл послания не оставлял сомнений в чистоте намерений отправителя. Отстегнув Петру, я посадила ее в манеж и взяла со стола листок. — Элли, ты где? — Молчание. — Элли, я получила твое письмо. Мне очень жаль, что я на тебя кричала. Я тоже хочу извиниться. — Я здесь, — раздался после долгой паузы тихий голос. Я прошла через кинозал в гостиную. На первый взгляд там было пусто, я лишь уловила краем глаза какое-то движение в дальнем темном углу, куда еще не добралось утреннее солнце. Из-за дивана виднелись россыпь светлых кудряшек и кончики туфелек. Я присела на корточки, протягивая письмо. — Элли, ты это сама написала? — Девочка кивнула. — Умница! Ты так хорошо умеешь писать! Или тебе Мэдди помогала? — Нет, сама. Только… мне помогал желудь. — Какой желудь? — удивилась я. — Нажимаешь на желудь и говоришь, что хочешь написать, и он пишет. — Какой еще желудь? — Я ничего не понимала. — Покажи. Обрадовавшись случаю продемонстрировать свою смекалку, Элли вылезла из угла: школьная юбка в пыли, туфельки перепутаны. Девочка с деловым видом прошла к стойке, где лежал планшет, открыла почтовый сервис Gmail и нажала на значок микрофона. Он действительно походил на желудь, особенно для человека, не имеющего представления о микрофонах старого образца. Элли заговорила в микрофон. — Милая Роуэн, в этом письме я хочу сказать, что мне очень жаль, с любовью, Элли, — сказала она, стараясь выговаривать слова как можно правильнее. На экране, словно по мановению волшебной палочки, появились буквы. Мила Овен в этом письме я хочу сказать… — А потом нажимаешь на точечки, и они печатают письмо на принтере в папином кабинете. — Понятно. — Не зная, плакать или смеяться, я ограничилась тем, что присела на корточки и обняла девочку. — Ты очень умная и написала чудесное письмо. Мне тоже жаль. Я не должна была кричать и обещаю тебе, что никуда не уйду. Она повисла на мне и прижалась пухлой щечкой к моей шее, громко дыша в ухо. — Элли, — нерешительно произнесла я, несмотря на опасения утратить тяжело завоеванное доверие, — можно у тебя кое-что спросить? Она ничего не сказала, только остренький подбородочек уперся мне в ключицу, и я почувствовала едва заметный кивок. — Элли, это ты положила голову куколки мне на колени? — Нет! — Она отстранилась и яростно замотала пушистыми локонами. В широко распахнутых глазах плескалось отчаяние, и я не понимала, лжет она или нет. — Элли, ты говоришь правду? Я обещаю не сердиться, просто не понимаю, как она туда попала. — Это не я! — топнула ножкой Элли. — Хорошо, хорошо, успокойся, я тебе верю, — отступила я, боясь испытывать ее терпение. Она помолчала и просунула свою маленькую ладошку мне в руку. Вопрос был слишком важным, чтобы останавливаться на полпути, и я осторожно продолжила: — А ты… ты знаешь, кто это сделал, Элли? — Другая девочка, — сказала она, отведя взгляд, и я поняла, что больше ничего не добьюсь. — Мэдди, Элли, скорее! Я стояла в коридоре с ключами в руках. Мэдди, уже в пальто и туфлях, слетела с лестницы. — Умничка, сама надела туфельки! Она проскочила мимо, не давшись мне в руки. Элли, вышедшая из нижнего туалета, была не столь проворной. Я схватила ее, рыча, как медведь, чмокнула в пухлый животик и поставила на пол. Она с веселым визгом вырвалась и побежала за сестрой к машине. Я резко обернулась, чтобы взять их школьные рюкзаки, — и чуть не сбила с ног миссис Маккензи, стоящую со сложенными на груди руками в арочном проходе на кухню. — Черт! — вырвалось у меня, и я покраснела от досады, поняв, что вновь дала ей повод к неприязни. — Извините, миссис Маккензи, испугалась. Я не слышала, как вы вошли. — Я зашла с черного хода, у меня туфли грязные, — сказала домработница более мягким, чем обычно, тоном, проводив взглядом девочек. — Вы… Не важно. — Нет уж, говорите, — раздраженно потребовала я. Миссис Маккензи поджала губы, и я приготовилась к худшему, однако на суровом лице женщины неожиданно появилась улыбка, сделавшая его на двадцать лет моложе. — Просто хотела сказать, что вы хорошо управляетесь с девочками. А теперь поторопитесь, не то опоздаете. По дороге из школы Петра, надежно пристегнутая к автокреслу у меня за спиной, тыкала пальчиком в окно и лепетала что-то на своем детском языке. А я почему-то вспомнила, как впервые ехала со станции с Джеком — закатное солнце, позолотившее верхушки холмов, едва слышное гудение «Теслы», ярко-зеленые луга с пасущимися овцами и коровами, живописные каменные мостики… Сейчас моросил противный мелкий дождь, и серый унылый пейзаж мало напоминал лето. Даже коровы выглядели грустными — головы опущены, с кончиков рогов капает вода. Распахнулись ворота, мы начали подниматься по извилистой дороге, ведущей к дому, и я вдруг мысленно вернулась в тот вечер, когда сидела рядом с Джеком, едва дыша от волнения и надежд. За очередным поворотом показался приземистый серый фасад дома. Я вспомнила, какую бурю эмоций испытала, увидев его впервые — залитый теплым золотистым светом, манящий новыми возможностями. Сегодня он выглядел совсем другим — безрадостным и зловещим, словно викторианская тюрьма. К тому же теперь я знала, что это своего рода обман: старинный фасад, выходящий на дорогу, — лишь часть общей картины, и если обойти вокруг, я увижу дом, располосованный надвое и склеенный вновь с помощью стекла и металла. Черепица блестела под дождем. Чердачного окошка, которое закрыл Джек, не было видно — оно выходило на внутренний скат крыши, но я зябко поежилась от одной мысли о его существовании. Не увидев возле дома ни машины Джин — должно быть, домработница уже уехала, — ни Джека, ни собак, я поняла, что после всего случившегося не смогу заставить себя войти в дом. «Дошло до того, — думала я, вытаскивая из кресла Петру, — что я бы обрадовалась прыгающим на голову собакам, только бы не остаться один на один с молчаливой подозрительностью этого дома, со стеклянными яйцевидными глазами, наблюдающими за мной из каждого угла». Здесь, на улице, можно было чувствовать и говорить, не следя за каждым словом и выражением лица. Я могла быть собой, не боясь совершить оплошность. — Идем гулять! — сообщила я Петре, доставая из багажника коляску. Усадила малышку и накрыла защитным чехлом от дождя. — Я гуять! — закричала Петра, стуча руками по пластику. — Нет, ты промокнешь и замерзнешь. Сиди там в тепле, — покачала головой я. — Луза! — сказала Петра. — Пыгать гяза луза! Лишь проследив за ее взглядом и увидев во дворе перед старой конюшней огромную лужу, я сообразила наконец, что она хочет прыгать по лужам. — А, как Свинка Пеппа? — Малышка отчаянно закивала. — У тебя нет резиновых сапожек… Ладно, что-нибудь придумаем. Я ускорила шаг, разогналась и вместе с коляской пробежала прямо через лужу. Брызги так и полетели в разные стороны. Петра завизжала от восторга. — Исе! Исе луза! Сбоку от дома красовалась другая лужа, и я послушно пробежала через нее, а затем и через третью. К тому времени как мы добрались до грядок с петрушкой, я задыхалась от смеха, промокла и замерзла, так что дом, набитый камерами и дурацкой техникой, манил по крайней мере сухостью и теплом. На улице ночные страхи казались не просто смешными, а даже глупыми. — Луза! — заливалась смехом Петра, подпрыгивая в коляске. Я с улыбкой покачала головой: — Нет, дорогая, на сегодня хватит. Смотри, я вся мокрая.