Я не стала спрашивать какие. Возникло неясное беспокойство — не то чтобы сожаление или страх, просто стало как-то неуютно при мысли, что я останусь наедине с детьми на целые сутки — пока Джек съездит к Биллу, отдохнет и вернется. А еще это означало, что мы не сможем проверить чердак. Джек уехал, как только мы вернулись, и хотя я с благодарностью приняла его предложение захватить с собой собак, чтобы избавить меня от лишних хлопот с кормлением и прогулками, в доме стало непривычно тихо. Накормив и уложив Петру, я посидела в необъятной кухне, барабаня пальцами по бетонной столешнице и глядя на плывущие за стеклом облака. Вид действительно был сногсшибательный, и сейчас, при свете дня, я поняла, почему хозяева располосовали дом на две части, пожертвовав викторианской архитектурой. Тем не менее он оставлял странное чувство уязвимости — скромный классический фасад и выставленные напоказ обнаженные внутренности с тыльной стороны дома. Словно человек, у которого с виду все в порядке, а когда он снимает рубашку, ты видишь кровоточащие раны. Еще это навевало мысли о раздвоении личности — точно дом изо всех сил пытается оставаться самим собой, а Сандра с Биллом беспощадно тянут его в другую сторону, отрубая конечности, проводя операции на открытом сердце, ломая старые почтенные кости, норовя насильно превратить его в нечто модное, стильное и блистательное, в то время как он предпочел бы оставаться скромным и достойным. Призракам это не понравится… — вновь услышала я тихий голос Мэдди и покачала головой. Какая чушь — призраки! Всего лишь местные легенды, сплетни и печальный старик, коротавший здесь свои дни после кончины собственного ребенка. От нечего делать я открыла телефон и загуглила «Хетербро-Хаус, смерть ребенка, ядовитый сад». Большая часть результатов не относилась к делу, но в конце концов я наткнулась на блог какого-то местного любителя истории. СТРУАН — поместье Струан-Хаус (в настоящее время переименовано в Хетербро) в окрестностях городка Карнбридж, Шотландия, представляет собой любопытную местную достопримечательность. Здесь сохранился один из немногих ядовитых садов на территории Соединенного Королевства (второй известный пример — ядовитый сад в замке Алник, Нортамберленд). Заложен в пятидесятых годах прошлого века аналитическим химиком Кенвиком Грантом. Считается, что в саду произрастают редчайшие и наиболее ядовитые образцы культурных растений, преимущественно разновидности, характерные для Шотландии. К несчастью, сад оказался заброшенным после смерти юной дочери Гранта, Илспет, которая скончалась в тысяча девятьсот семьдесят третьем году, в возрасте одиннадцати лет. Согласно местной легенде, девочка случайно употребила в пищу плоды ядовитого растения. После смерти дочери доктор Грант закрыл сад для посещений исследователей и широкой публики, а после его кончины в две тысячи девятом году дом был продан частному покупателю. Новые владельцы переименовали Струан в Хетербро-Хаус и, по слухам, подвергли обширной реконструкции. Неизвестно, что осталось от ядовитого сада, однако хочется верить, что нынешние владельцы понимают историческую и научную ценность этой страницы шотландской истории и относятся к наследию доктора Гранта с подобающим уважением. Фотографий на сайте не было. Я вернулась к поиску и загуглила «доктор Кенвик Грант». Поскольку имя редкое, результатов оказалось мало. На большинстве снимков был один и тот же человек. На первом черно-белом фото я увидела мужчину лет сорока с аккуратной козлиной бородкой, в очках с металлической оправой, стоящего перед кованой калиткой, похожей на ту, что открыла Элли. Он смотрел в камеру с серьезным и спокойным выражением, и все-таки в его позе читалась гордость. Следующий снимок представлял собой разительный и печальный контраст с первым. Опять в монохроме, тот же человек, но здесь доктору Гранту могло быть за пятьдесят. На его лице застыла искаженная маска эмоций — печаль, страх, гнев или все вместе. Он бежал к невидимому фотографу, протягивая руку, чтобы оттолкнуть камеру или спрятать лицо. Рот над козлиной бородкой искривился в болезненной гримасе, заставившей меня содрогнуться, несмотря на маленький экран и не очень хорошее качество фото. Последняя фотография, в цвете, сделанная через прутья металлической ограды, изображала скрюченного старика в защитном комбинезоне и широкополой шляпе, надвинутой на лицо. До истощения худой, сгорбленный старик в очках с толстыми запотевшими стеклами опирался на палку, а вторую руку сжимал в костлявый кулак, как бы угрожая зрителю. Я отложила телефон, и меня охватила невыносимая грусть — по доктору Гранту и его дочери, по дому, где все это случилось. Не в силах сидеть наедине со скорбными мыслями, я встала, положила в карман радионяню, схватила из ящика буфета моток упаковочной веревки, вышла через черный ход и направилась по тропинке, что показали мне девочки на прогулке. Утреннее солнце скрылось за тучами, и к тому времени как я дошла до мощеной дорожки, ведущей к ядовитому саду, я изрядно продрогла. Подумать только, июнь месяц — в Лондоне я бы обливалась потом в короткой юбке и майке без рукавов, кляня дышащий на ладан кондиционер в «Малышатах», а здесь, на севере, почти на полпути к полярному кругу, пожалела, что не взяла пальто. Радионяня молчала. Я подошла к калитке и с трудом просунула руку между прутьями. Отверстие в кованом узоре было слишком узким, и я никак не могла нащупать задвижку, расположенную под странным углом. Ржавый металл царапал кожу. Я поменяла положение, встав коленями на холодные мокрые булыжники. Наконец нащупала пальцами язычок и надавила изо всех сил. Калитка распахнулась, а я чуть не упала носом в дорожку. Как я могла принять его за обычный сад? Теперь, узнав правду, я во всем видела предупреждающие знаки. Крупные черные плоды волчеягодника, тонкие иглы тиса, пурпурные колокольчики наперстянки, кустики крапивы, которые я приняла за сорняки, но теперь увидела возле них ржавый столбик с табличкой urtica dioica. И другие, незнакомые растения: пышный куст с крупными ярко-фиолетовыми цветами, какая-то лиана, ужалившая меня за ногу, что-то похожее на шалфей, но, должно быть, гораздо более опасное. Заглянув в полуразвалившийся сарай, я увидела целую плантацию мухоморов и, передернувшись от отвращения, осторожно прикрыла скрипучую дверь. Подумать только, все эти растения ядовиты! Прекрасные или вызывающие отвращение, знакомые и никогда мне не встречавшиеся. Некоторые цветы были так красивы, что прямо просились в вазу. Конечно, теперь мне и в голову не пришло их сорвать. Даже старые знакомые выглядели в этом окружении странными и зловещими — ведь их выращивали не ради чудесных цветов и листьев, а за способность убивать. Растения разрослись так пышно, что, как я ни старалась держаться в стороне, задевали мои руки и ноги. Каждое прикосновение обжигало кожу. Уже повернув к выходу, я вдруг заметила на низкой стене клумбы садовые ножницы — новенькие, блестящие, и, подняв голову, увидела, что куст, нависавший над дорожкой, подрезан — не сильно, а только чтобы можно было пройти. Дальше впереди какая-то лиана была подвязана садовой бечевкой. Значит, сад не так уж и заброшен, как кажется на первый взгляд. За ним кто-то ухаживает, и явно не Мэдди с Элли. Девочкам не пришло бы в голову подрезать свисающую ветку — даже будь они выше ростом, просто наклонились бы или оборвали ее. Кто же здесь хозяйничает? Точно не Сандра. Джин Маккензи? Джек Грант? Где-то я слышала эту фамилию… в принципе, она довольно распространенная, тем более в Шотландии. И все же… Доктор Кенвик Грант! Совпадение? Радионяня подала признаки жизни; вернувшись к реальности, я вспомнила, зачем пришла. Взяла ножницы, вышла и закрыла калитку. Ее стук эхом отозвался от ближайшего холма и спугнул стаю птиц на сосне. Отрезав приличный кусок веревки, я встала на цыпочки и стала обматывать ее вокруг калитки и кирпичной перемычки у себя над головой. Я не успокоилась, пока не истратила всю веревку, после чего накрепко связала концы «бабушкиным узлом». Из динамика радионяни вновь послышалось хныканье, теперь более явственное. Однако дело было сделано. Чтобы проникнуть в сад, девочкам придется захватить с собой лестницу. Засунув ножницы в карман, я открыла приложение и включила микрофон. — Иду, Петра, не плачь, иду. И бросилась бежать. Оставшееся время я возилась с Петрой, а затем практиковалась ездить на «Тесле». Джек взял «Лендровер», а перед отъездом дал мне небольшой урок вождения на электрическом авто, чтобы я могла забрать девочек из школы. И все равно было непривычно: нет сцепления, не надо переключать передачи, а как только убираешь ногу с педали газа, машина замедляет ход. Элли и Мэдди, очевидно, устали от уроков и за всю дорогу не проронили ни словечка. Вечер прошел вполне мирно. Они без капризов съели приготовленный мной ужин, поиграли по очереди на планшете, надели пижамы и, не пикнув, улеглись в кроватки. В восемь часов я поднялась к ним, чтобы выключить свет и подоткнуть одеяла, как вдруг услышала женский голос. Сначала я подумала, что девочки слушают аудиокнигу, но затем поняла: они говорят с Сандрой. Я не расслышала, что сказала Мэдди, а громкий голос из динамиков ответил: — Умница! Десять из десяти! Я тобой горжусь! А ты, Элли? У вас тоже было правописание? Сандра позвонила, чтобы поговорить с дочками перед сном. Я постояла у двери, прислушиваясь к беседе — вдруг заговорят обо мне. Нет. Велев девочкам приглушить свет и улечься поудобнее, Сандра запела колыбельную. Ее голос чуть подрагивал на высоких нотах, и она раз-другой запнулась, вспоминая слова, но в этой незатейливой песенке звучало столько материнской любви и нежности, что мне стало неловко, точно я подслушиваю. Нестерпимо захотелось тихонько открыть дверь, на цыпочках подойти к Мэдди и Элли, поцеловать их горячие лобики и сказать, что им очень повезло с мамой. К девяти вечера в доме воцарилась полная тишина, я заперла двери и на цыпочках поднялась к себе. Почистила зубы, выключила свет и улеглась в постель, чувствуя, что падаю с ног от усталости. Вместо того чтобы поставить телефон на зарядку и уснуть, я зачем-то опять загуглила «доктор Грант» и стала рассматривать фотографии, вспоминая слова миссис Эндрюс. Мне не давал покоя ошеломляющий контраст между первым и последним снимком. Сколько горя перенес несчастный доктор, сколько бессонных ночей провел — возможно, в этой самой комнате. Он жил здесь много лет, терзаемый сплетнями и горестными воспоминаниями о смерти дочери. Вернувшись к поиску, я набрала «смерть Илспет Грант, Карнбридж». Фотографии я не нашла. Только короткая заметка в отделе некрологов местной газеты «Новости Карнбриджа», где говорилось, что Илспет Грант, горячо любимая дочь доктора Кенвика Гранта и покойной Эльзы Грант, скончалась в больнице Сент-Винсент 21 октября 1973 года в возрасте одиннадцати лет. И еще несколько строчек в «Инвернесс газетт» по поводу медицинской экспертизы и расследования смерти Илспет. Как выяснилось, девочка умерла, поев ягод лавровишни, случайно попавших в джем. Неопытные люди могут принять плоды этого растения за вишню или черешню. Илспет нарвала ягод и принесла домработнице, которая, не разобравшись, высыпала их в кастрюлю. Доктор Грант не любил сладкого, он даже овсянку ел с солью, приходящая экономка питалась у себя дома, а няня покинула свой пост почти за два месяца до инцидента, так что Илспет оказалась единственной, кто съел ядовитое варенье. Ей практически сразу стало плохо, и она скончалась от многочисленных поражений внутренних органов, несмотря на усилия врачей. Дело квалифицировали как несчастный случай. Получается, что отравленный джем могла съесть только Илспет. Я понимала, откуда пошли сплетни, вот только почему все шишки полетели в доктора Гранта, а не в домработницу? Потому что она местная, а доктор Грант — чужак? А что няня? Согласно автору заметки, последняя уволилась «буквально за два месяца до происшествия», что вроде бы подтверждало ее невиновность, а с другой стороны, вызывало вопросы. Очевидно, она была непричастна к инциденту, иначе ее имя всплыло бы в расследовании. Отсутствие няни отмечалось лишь в связи с фактом, что Илспет собирала ягоды без присмотра и таким образом совершила роковую ошибку. Однако вряд ли девочка могла насобирать ядовитых ягод случайно. Даже я, выросшая в девяностые годы в лондонском предместье и считавшая, что яблоки и сливы растут в магазине, имела кое-какое представление об отличиях черешни от лавровишни. Как могла сделать столь непростительную ошибку дочь эксперта по ядам, специально разбившего сад смертельно опасных растений? Перечитывая заметку, я посочувствовала няне — недостающем звене этого расследования. Ее не допрашивали. О ней ничего не писали. И все же от участия в скандальной истории ее отделяло всего несколько недель. Какое будущее могло ожидать няню, на попечении которой умер ребенок? Однозначно незавидное. Я так и уснула с телефоном в руке. Среди ночи меня разбудил звук колокольчика, похожий на звонок в дверь. Я села, моргая и протирая глаза, и поняла, что звук исходит из мобильного. На экране мигало чертово приложение «Хэппи»: Звонок в дверь! Колокольчик тренькнул еще раз. А ведь я установила в настройках «Не беспокоить»! На экране появилась надпись: Открыть дверь? Подтвердить / Отменить. Я нажала «Отменить» и переключилась на камеру. На экране появилась входная дверь, но свет снаружи был выключен, и я ничего не увидела, кроме сплошной темноты. Джек? Забыл ключи? Когда звонок прозвенел в третий раз, я поняла, что надо действовать, иначе он разбудит девочек. В комнате почему-то стало холодно. Я завернулась в халат и побрела в полутьме вниз, не включая свет, чтобы не разбудить детей. Я приложила палец к панели, дверь отворилась… Никого! Вокруг стояла темнота. «Лендровера» не было, светильники во дворе, реагирующие на движение, не горели. Зато вспыхнул свет на крыльце, выставив меня на всеобщее обозрение. Прикрыв глаза рукой и дрожа от холода, я напрасно вглядывалась в темноту. Ничего. Опять ошибка? Я закрыла дверь и стала медленно подниматься по лестнице, однако не успела дойти до середины второго пролета, как звонок зазвенел вновь. Что за чертовщина? Я плотнее запахнула халат и спустилась, теперь чуть ли не бегом. На крыльце никого не было. Я раздраженно хлопнула дверью и затаила дыхание, прислушиваясь, не заплачет ли Петра. Тишина. На этот раз я не вернулась к себе, а заглянула сперва к Петре, которая мирно спала, а затем к Мэдди и Элли. Мягкий свет ночников падал на разметавшиеся по подушкам волосы и ангельские личики. Девочки безмятежно посапывали во сне, маленькие и беззащитные, и у меня сжалось сердце при воспоминании, как я злилась на Мэдди утром. Я сказала себе, что завтра постараюсь быть с девочкой поласковее: она ведь еще так мала, и ее оставили с чужим, по сути, человеком. Поняв, что дети не имеют отношения к странному звонку, я тихонько прикрыла дверь и вернулась в свою комнату. Там стоял дикий холод, а шторы раздувались от ветра, потому что окно было открыто. Не слегка, на проветривание, а полностью — нижняя рама поднята до упора, как будто кто-то решил высунуться в окно и выкурить сигарету. Абсурд. «К счастью, закрыть окно куда легче, чем сражаться с панелью», — подумала я. Шторы, двери, свет, ворота и даже кофеварка в этом сумасшедшем доме автоматизированы. Слава богу, что старинные викторианские окна можно закрыть простым движением руки. Я опустила створку, повернула медную защелку и с наслаждением залезла под мягкое пуховое одеяло. Согревшись и уплывая в сон, я вновь услышала посторонний звук — нет, не звон колокольчика, а уже знакомый скрип наверху. Я села в постели, прижимая к груди телефон. Да что же это такое?! Тишина. Наверное, послышалось. Может, и в тот раз меня разбудили не шаги, а что-то другое? Треснула ветка на ветру, заскрипела рассохшаяся половица? Кровь стучала в ушах. Я опустила голову на подушку и закрыла глаза, однако уснуть в таком взвинченном состоянии было решительно невозможно. Я пролежала минут сорок, слушая биение собственного сердца, рисуя в воображении страшные картины и ругая себя за паранойю. Затем произошло то, чего я ждала и боялась. Скрииип… И вновь, с интервалами: скрип… скрип… скрип… Совершенно ясно: там кто-то ходит. Сердце ушло в пятки, от страха подступила тошнота, и я испугалась, что потеряю сознание, но внезапно меня охватил гнев. Вскочив с кровати, я подбежала к двери в углу комнаты, опустилась на колени, заглянула в замочную скважину и долго пялилась в темноту. Сердце стучало, как барабан. Мне пришла в голову нелепая фантазия, что кто-то с той стороны сейчас просунет в дыру острый предмет, зубочистку или карандаш, и проткнет мой широко распахнутый глаз. Я в ужасе отскочила и сморгнула слезу, выступившую от пыльного сквозняка. Нет, ничего. Никто не пытался меня ослепить, а за дверью стояла сплошная темнота, из которой веяло прохладным, застоявшимся воздухом. Даже если бы там была лестница с поворотом или закрытая дверь наверху, будь на чердаке включен свет, какая-то его часть все равно разбавила бы чернильную тьму на ступенях. Однако в отверстии стояла непроглядная темень. Если там кто-то и был, он проделывал свои грязные делишки в темноте. Скрип… скрип… скрип… — началось вновь, с невыносимо равномерными промежутками. Пауза, и опять: скрип… скрип… скрип… — Я тебя слышу! — закричала я, не в силах больше сидеть и бояться. Я приложила губы к замочной скважине, мой голос дрожал от ярости и страха. — Я тебя слышу! Что ты там делаешь, извращенец? Как ты смеешь? Я вызываю полицию, так что лучше убирайся! Шаги даже не замедлились. С таким же успехом я могла кричать в пустоту. Скрип… скрип… скрип… вновь, как раньше, небольшой промежуток, и шаги возобновлялись, не потеряв ритм. В глубине души я знала, что не стану звонить в полицию. Что я им скажу? «Извините, констебль, у меня что-то скрипит на чердаке»? Ближайшее отделение полиции — в Инвернессе, и вряд ли они принимают не срочные звонки среди ночи. Единственный шанс — 999, но, даже находясь в смятенном состоянии духа, я примерно представляла себе, что скажет оператор, услышав истерические жалобы на странные звуки с чердака. Будь здесь Джек… будь со мной хоть кто-то, кроме трех маленьких девочек, которых я обязана защищать, а не пугать еще больше… Господи! Внезапно я поняла, что достигла предела, и мне стало ясно, почему сбежали мои предшественницы. Лежать так каждую ночь, прислушиваясь в ожидании, пялиться в зияющую черную дыру за дверью… Я не видела выхода. Можно попробовать уснуть в гостиной, но если я услышу скрип и там, то окончательно свихнусь. Еще большим ужасом наполняла меня мысль, что скрип на чердаке будет продолжаться, в то время как я, ни о чем не подозревая, сплю внизу. Во всяком случае, пока я здесь, оно, что бы там ни было, не может… У меня пересохло в горле и вспотели ладони, я боялась даже додумать ужасную мысль. Окончательно поняв, что не усну, я завернулась в одеяло, включила свет и долго сидела с телефоном в руке, прислушиваясь к монотонному ритму шагов над головой. Из головы не выходил доктор Грант. Сандра с Биллом сделали все, чтобы избавиться от несчастного, перекрашивая и перекраивая дом, и в конце концов от старика не осталось ничего, кроме запертого ядовитого сада. И кроме того, что ходит там наверху, чем бы оно ни было. У меня в ушах звучал безразличный голос Мэдди — так явственно, точно она стояла у меня за спиной и шептала в ухо: А потом он перестал спать. Всю ночь ходил туда-сюда по комнате. И тронулся рассудком. Если долго не давать человеку спать, он сойдет с ума. Может, я тоже теряю рассудок? Что за чушь лезет мне в голову? Человек не может сойти с ума, не поспав всего две ночи. Не нужно драматизировать. Но когда шаги послышались вновь, медленные и неотвратимые, страх охватил меня с новой силой. Я не могла оторвать взгляд от запертой двери, представляя, как она открывается, старческие ноги осторожно нащупывают ступеньку за ступенькой, из темноты появляется пустое, мертвое лицо, ко мне тянутся костлявые руки. Илспет… Зов доносился не сверху, он звучал у меня в голове — предсмертный хрип убитого горем отца. Илспет… Дверь не открывалась, никто не выходил. А шаги над головой продолжались. Скрип… скрип… скрип… неустанные шаги человека, навеки потерявшего покой.