Я не могла заставить себя выключить свет. Так и лежала с телефоном в руке, уставившись на запертую дверь, дожидаясь непонятно чего, пока пол под окном не посветлел от лучей рассветного солнца. Потирая затекшие руки и ноги, чувствуя легкую тошноту от усталости и недосыпа, я спустилась в теплую кухню, чтобы сделать себе тройную дозу кофе и встретить новый день. На первом этаже царила гулкая, пугающая тишина. Конечно, ведь собак забрал Джек. Как ни странно, я даже соскучилась по неугомонным Клоду и Хиро, которые вечно шумели, путались под ногами и выпрашивали угощение. Бредя по коридору к кухне, я машинально подбирала разбросанные детьми вещи: карандаши на ковре, забытый под стойкой пони… Странно, что делает здесь одинокий фиолетовый цветок, почти совсем увядший? Я озадаченно наклонилась. Откуда он взялся? Выпал из букета или вазона? На кухне не было горшечных растений. Сорвали девочки? В таком случае, когда? Я сунула цветок в стакан с водой и поставила на кухонный стол. Может, отойдет. Лелея в руках вторую чашку кофе, я задумчиво наблюдала за встающим над горами солнцем, как вдруг услышала свое имя. — Роуэн… Дрожащий, едва слышный и при этом пронзительный голос эхом разнесся по всей кухне. Я подпрыгнула от неожиданности, выплеснув обжигающий кофе на запястье и рукав халата. — Черт! Я начала вытирать брызги, одновременно шаря взглядом по комнате. — Кто здесь? На лестнице что-то скрипнуло. У меня замерло сердце. — Кто здесь? — сердито крикнула я еще раз и направилась в коридор. Наверху нерешительно застыла маленькая фигурка. Элли. Она испуганно смотрела на меня, ее нижняя губа дрожала. Меня охватило раскаяние. — Извини, солнышко, я не хотела на тебя кричать. Ты меня напугала. Спускайся. — Мне нельзя. Девочка судорожно комкала в руках оборку одеяла и оттопыривала нижнюю губу — вот-вот расплачется. Она казалась совсем маленькой и несчастной. — Разумеется, можно. Кто сказал «нельзя»? — Мама. Нельзя выходить из комнаты, пока зайчик не поднимет ушки. А, точно. Я вспомнила параграф в папке, где говорилось, что Элли не должна вставать с постели до шести часов, пока не проснется Счастливый зайка. Часы на кухне показывали 5.47. Не хотелось нарушать правила Сандры, но появление Элли отвлекло меня от ночных ужасов, и существование призраков вновь показалось вопиющей нелепостью. Что же делать? Во мне боролись стремление поддержать своего работодателя и сострадание к перепуганному ребенку. — Ну ничего, — сказала я. — Ты все равно уже встала. Давай разочек притворимся, что зайка проснулся раньше. — А как же мама? — А мы ей не скажем, — вырвалось у меня, прежде чем я успела прикусить язык. Первая заповедь няни — никогда не поощряй ребенка хранить секреты от родителей. Этот скользкий путь ведет к опасному поведению и недопониманию. Ладно, все равно уже сказала. Остается надеяться, что Элли не придаст значения моим словам и не воспримет их как приглашение к заговору против мамы. Я невольно покосилась на камеру — нет, Сандра вряд ли наблюдает в шесть утра. — Спускайся, Элли, выпьем горячего шоколада, а когда проснется зайчик, пойдешь одеваться. Пока я подогревала молоко на индукционной плите и размешивала растворимый шоколад, Элли сидела на высоком табурете, болтая ногами. Затем мы очень мило поговорили: о ее лучшей подруге Кэрри, о школе, о том, как грустно без собак, и я решилась спросить, скучает ли она по родителям. Элли вновь накуксилась. — А мы позвоним мамочке вечером? — Конечно. Во всяком случае, попробуем. Ты ведь знаешь, она очень занята. Элли кивнула, посмотрела в окно и вдруг спросила: — Он уехал, правда? — Кто? — удивилась я. О ком она говорит? О своем отце? О Джеке? Или о ком-то еще? — Кто уехал? Девочка не ответила, только поболтала ногами. — Мне больше нравится, когда его нет. Он заставляет их делать то, чего они не хотят. При этих словах мне почему-то вспомнилась незаконченная записка Кати. Слова звучали в голове, словно кто-то шептал мне на ухо: «Хочу попросить вас: пожалуйста, будьте…» Вне всяких сомнений, то было предупреждение об опасности. — Кто? — спросила я, теперь уже более настойчиво. — О ком ты говоришь? Элли не поняла моего вопроса или не захотела ответить. — О девочках, — сухо произнесла она, поставила чашку и слезла с табурета. — Можно, я посмотрю телевизор? — Погоди, Элли. — Я тоже встала и взяла ее за руку. — Кто уехал? Кто заставляет девочек? Но моя настойчивость испугала малышку. — Никто. Не помню. Я придумала. Мне Мэдди велела это сказать. Я ничего не говорила. Она вырвала руку и побежала в игровую, откуда вскоре раздалась мелодия из «Свинки Пеппы». Слова девочки звучали так глупо и непонятно, что я растерялась. Пойти за ней? Бессмысленно, я напугала ее и упустила шанс. Надо было спрашивать осторожнее. Она закрылась, как часто делают маленькие дети, поняв, что сказали что-то более важное, чем намеревались. Тот же страх я видела в глазах у малышей, которые повторили плохое слово, не понимая, как отреагируют взрослые, — испуганная попытка уйти от ответа, стремление замкнуться в себе и наконец полное отрицание. Давить на нее сейчас бесполезно, я только все испорчу. Девочки… он заставляет их делать то, чего они не хотят… К горлу подступила дурнота. Жуткая ситуация, о которой предупреждают все руководства по безопасности и с которой я надеялась никогда не столкнуться. Может, я неправильно поняла? О каких девочках говорила Элли? О себе и Мэдди? Или о каких-то других? И кто «он»? Билл? Джек? Учитель в школе? Или… Да нет же! Перед моими глазами встало измученное, убитое горем лицо старика, смотревшее на меня с экрана телефона. Глупости! Если я пойду к Сандре с этой чушью, она рассмеется мне в лицо. Мне нечего ей сказать. Элли упрется, что ничего не говорила, и я буду выглядеть полной дурой. Кусая ногти, я смотрела вслед Элли, как вдруг из коридора раздался шум, заставивший меня подпрыгнуть от неожиданности. На пороге стояла Джин Маккензи. Сняв пальто, она предстала передо мной свежая и бодрая, в аккуратной шерстяной юбке и накрахмаленной белой блузке. — Доброе утро, миссис Маккензи, — сказала я, внезапно осознав свой жалкий вид — в одном халате, с растрепанными волосами. — Что-то вы сегодня рано, — неодобрительно пробурчала она. Не знаю, что на меня нашло. Возможно, сказалось недосыпание или тревожный осадок от разговора с Элли. — Почему я вам так не нравлюсь? — сердито спросила я. — Простите? — Повесив пальто в шкаф, домработница повернулась ко мне. — Вы прекрасно меня расслышали. Вы невзлюбили меня с первого дня. Почему? — Думаю, вам показалось, мисс. — Неправда. Если это из-за того случая, то повторяю: я не запирала чертову дверь и не оставляла детей на улице, ясно? — О доброте судят по делам, — лаконично заявила Джин и направилась в буфетную. Я догнала ее и схватила за руку. — Что, черт возьми, это значит? Она вырвала руку, и ее глаза сверкнули ненавистью. — Я бы попросила не обращаться со мной так и не употреблять бранных слов при детях. — Я задала вам простой вопрос, — парировала я. Не обращая на меня внимания, она прошла в буфетную, озабоченно потирая руку, точно я причинила ей нестерпимую боль. — И прекратите называть меня «мисс», — крикнула я ей вслед. — Мы не в гребаном аббатстве Даунтон[5]. — А как прикажете вас называть? — огрызнулась она через плечо. Уже повернувшись к лестнице, чтобы идти будить Мэдди, я остановилась как вкопанная и вперила взгляд в невыразительную спину домработницы, согнувшуюся над раковиной. — Ч-что вы сказали?