Пленник кивнул: – Да. Константин дал ему такое обещание. Я стоял, проклиная боль в коленях. – Ну, тогда Гутфрит дурак, – зло бросил я. – Константин всегда мечтал заполучить Беббанбург. И ты думаешь, он уступил бы его Гутфриту? Я сунул нож в чехол и отошел на несколько шагов. Был ли я удивлен? Константин отправил Домналла в Беббанбург со щедрыми посулами, но они просто скрывали его главное стремление править Нортумбрией. А как доказало целое поколение северян, чтобы править Нортумбрией, требовалось владеть ее основными крепостями. Заключи Гутфрит союз с Константином, он умер бы в считаные дни, а над моей могучей твердыней взвился бы флаг Альбы. – Ну и что именно ты уяснил? – Финан последовал за мной. – Что нельзя никому доверять. – Ого, полезное знание, – язвительно процедил ирландец. – Им всем нужен Беббанбург. Всем до единого. – Так чего ты хочешь? – Разрешить одну ссору, – сердито ответил я. – Ты принес меч того ублюдка? – Колфинна? Вот. – Он протянул мне меч. – Отдай ему. – Но… – Верни ему меч! Я зашагал обратно к кучке унылых пленников. Колфинн единственный был в кольчуге, но он промок насквозь и дрожал под порывистым ветром, гнавшим с востока дождевые заряды. – Ты давеча назвал меня трусом, – бросил я ему. – Бери меч. Юнец нервно перевел взгляд с меня на Финана, потом взял протянутый ирландцем клинок. Я обнажил Вздох Змея. Я злился: не на Колфинна и даже не на Гутфрита, а на себя – за то, что не сумел распознать нечто столь очевидное. Вот Инглаланд, почти образованный, вот Альба с ее претензией на расширение владений. А между ними Нортумбрия: не языческая и не христианская, не шотландская и не английская. И вскоре ей предстоит стать либо той, либо другой. А это означает, что мне придется воевать, независимо от моих желаний. Мне требовалось освободиться от гнева из-за грядущих трудностей, а схватка попроще для этого подходила как нельзя лучше. – Ты обозвал меня трусом и бросил вызов, – обвинил я Колфинна. – Я принимаю его. Я сделал быстрый шаг к противнику, потом – отступил. Парень тоже отступил. Я заметил, как мешают ему хлюпающие сапоги, снова пошел в атаку и широко замахнулся Вздохом Змея, принудив норманна вскинуть меч. И я вновь отошел прежде, чем клинки встретились, и попытка парировать мой удар оказалась излишней. – Это все, на что ты способен? – поиздевался я. – Где же ты раздобыл свои браслеты? С детьми дрался? – Старик, ты покойник! – закричал он и бросился на меня. Юнец был проворен и бился с яростью, не уступающей моей, – атаковал с такой быстротой и силой, что мне с трудом удалось парировать первый мощный удар. Но намокшая одежда мешала ему. Я тоже промок, но не так как Колфинн. Раззявив рот, он замахнулся снова, а я поощрял его, делая вид, что отступаю под натиском, и читал радость на лице противника, уже вообразившего себя победителем Утреда Беббанбургского. Желая закончить схватку как можно скорее, Колфинн стиснул зубы, прыгнул ко мне и, хрюкнув от натуги, занес меч для удара, надеясь выпустить мне кишки. Я же шагнул под его замах и впечатал рукоять Вздоха Змея ему в лицо. Яблоко эфеса выбило глаз, и внезапная боль парализовала врага. Колфинн пошатнулся, а я толкнул его с такой силой, что он упал. – Ты назвал меня трусом, – напомнил я, после чего взмахнул Вздохом Змея, наполовину отрубив ему кисть. Пальцы его разжались, выпустив меч, и я пинком отбросил его в сторону. – Нет! – заорал Колфинн. – Не хочу увидеть твою поганую рожу в Валгалле, – бросил я ему, потом, ухватив Вздох Змея обеими руками, вонзил клинок ему в грудь, пробив кольчугу, кожу и кость. Он дернулся, издал стон, перешедший в булькающий хрип. Я высвободил Вздох Змея и бросил Рорику. – Почисти, – велел я, потом нагнулся и сорвал с рук Колфинна шесть браслетов: два золотых и четыре серебряных, один из них – инкрустированный гранатами. – Сними с него пояс, – приказал я Рорику. Мы забрали у людей Гутфрита все ценное: лошадей, монеты, кольчуги, шлемы, сапоги и оружие. – Передайте Гутфриту, пусть приходит под стены Беббанбурга, – сказал я Хоберну. – Буду ждать. Мы поскакали обратно в лагерь. Гутфрит наверняка видел, что мы возвращаемся, ведя в поводу дюжину коней, но носа из своего убежища не высунул. Зато меня поджидал Фраомар. Когда я слез с седла, он поклонился, и конопатое лицо его помрачнело при виде захваченных лошадей и людей Эгила, складывающих добытое оружие. Он ничего не сказал, только снова поклонился: – Лорд Утред, король желает тебя видеть. – Пусть подождет, – буркнул я. – Хочу переодеться в сухое. – Он уже давно ждет. – Ну, значит, поднаторел в этом деле. Я не стал переодеваться. Дождь смыл кровь Колфинна с моей кольчуги, однако на одежде остались пятна – размытые и потемневшие, но все еще узнаваемые. Потомив немного Фраомара ожиданием, я поскакал вместе с ним на запад, в Дакорский монастырь. Тот лежал в промытой дождями долине в окружении лоскутных участков пашни и ухоженных садов. Все кругом заполонили шатры и палатки, стойки с намокшими знаменами и коновязи. Большая часть саксонского войска Этельстана располагалась здесь, окружая бревенчатый монастырь, давший приют королю. Вздох Змея мне пришлось сдать при входе в монастырские ворота. Только ближним дружинникам короля дозволялось носить оружие в его присутствии, хотя Хивел ничуть не возражал против Вздоха Змея накануне вечером. Я привел с собой Финана и Эгила, и они положили Похитителя Душ и Аддер на стол, где уже находилось около дюжины мечей. К ним мы добавили свои саксы. Короткие, с изломом на тыльной стороне лезвия, они особенно хороши в тесноте «стены щитов». Мой сакс Осиное Жало высосал жизнь из Ваормунда в тот день, когда я добыл для Этельстана корону, и с гибели Ваормунда начался крах противостоящей Этельстану армии. – Мне стоило переименовать мой сакс в Создателя Королей, – сказал я слуге, но тот только непонимающе посмотрел на меня. Фраомар повел нас по длинному коридору. – Здесь всего несколько монахов, – пояснил он, пока мы проходили мимо пустых келий. – Королю потребовалось место для свиты, поэтому братьев отослали в другую обитель. Но аббат счастлив! – Счастлив? – Мы перестроили ему трапезную, и король, разумеется, проявил неслыханную щедрость. Он подарил монастырю глаз святой Луции. – Чей глаз? – Святую Луцию ослепили перед мученической кончиной, – объяснил Фраомар. – Его святейшество папа прислал королю Этельстана один ее глаз. Это чудо! Глаз совсем не усох, хотя Луция умерла семь веков назад! Уверен, король с удовольствием покажет его вам. – Жду не дождусь, – проворчал я. Двое караульных, оба в Этельстановых алых плащах, распахнули перед нами массивную двустворчатую дверь. Комната, открывшаяся за ними, видимо, и была той самой отстроенной трапезной, ибо источала запах свежей древесины. Вытянутый зал – длинный, с высоким потолком и мощными балками, поддерживающими крышу. Шесть окон закрыли из-за дождя ставнями, поэтому зал освещался десятками толстых свечей, горящих на длинных столах, за которыми восседало пятьдесят или шестьдесят человек. В дальнем конце комнаты соорудили помост, а на нем, под массивным распятием, стоял высокий стол. При моем появлении поднялся нестройный гомон, немало удививший и порадовавший. Некоторые встали, чтобы поприветствовать меня, – это были люди, сражавшиеся со мной плечом к плечу в «стенах щитов». Мереваль, возглавлявший ближнюю дружину Этельфлэд, стиснул мою ладонь. Бритвульф, богатый молодой воин, – вместе со мной он повел своих парней в бой при Крепелгейте, – обнял меня, но потом отступил, когда резкий стук со стороны высокого стола призвал зал к тишине и порядку. За столом под распятием сидел Этельстан в обществе еще шести человек. Епископ Ода, располагавшийся рядом с королем, просил собравшихся замолчать, стуча рукоятью ножа по столешнице. Этельстан занимал место в центре стола, где от большого скопления свечей свет лился на тонкую золотую корону. Та возлежала на его длинных темных волосах, в которые, как я подметил, были вплетены золотые нити. Епископ Ода требовал тишины, поскольку моим долгом было сначала поприветствовать короля, а уж потом разговаривать с другими людьми. Он, безусловно, был прав, и я должным образом поклонился. – Ваше величество, – почтительным тоном произнес я. Этельстан встал, отчего все в зале тоже поднялись, и громкий шорох отодвигаемых скамей нарушил тишину. Я во второй раз поклонился. Пауза затянулась. Этельстан смотрел на меня, я разглядывал его. Он выглядел повзрослевшим, и это было вполне естественно. Юноша, которого я некогда знал, превратился в красавца-короля с висками, тронутыми легкой сединой, и тонкими серебряными прядями в бороде. Продолговатое его лицо было суровым. – Ваше величество? – повторил я, нарушая молчание. И тут Этельстан улыбнулся. – Друг мой, – с теплом в голосе произнес он. – Дорогой старый друг! Подойди! – Он махнул мне, потом сделал знак слугам, стоявшим в тени в углах зала. – Скамьи для спутников лорда Утреда! – Он указал на один из нижних столов. – И подайте им яства и вино! – Король снова улыбнулся мне. – Иди же, лорд, иди! Присоединяйся ко мне! Я двинулся вперед, но тут же остановился. Четверо из сидевших на помосте вместе с Этельстаном были молодыми воинами, шеи и предплечья которых горели золотом побед. Я узнал улыбающегося Ингильмундра, увидел недовольное лицо Элдреда, а вот другие двое были незнакомцами. Рядом с воинами размещались два священника, и это не вызывало удивления. Епископ Ода занимал почетное место по правую руку от короля и, подобно государю и Ингильмундру, приветливо улыбался мне. А вот поп слева от Этельстана не улыбался, а хмурился. И он точно не питал ко мне большой любви. Это был мой старший сын. * * * Узнав сына, я остановился от удивления. Удивления и отвращения. Меня подмывало развернуться и уйти. Вместо этого я снова посмотрел на Этельстана и увидел, что улыбка его померкла. Теперь на его лице читались одновременно вызов и веселье. Он хотел этого столкновения и, должно быть, загодя спланировал его. Я начинал подозревать, что пресловутая нетерпимость моего первенца к язычникам – часть этого плана. Этельстан был у меня в долгу. В Лундене, в тот день, когда дорога через Крепелгейт пропиталась кровью западных саксов, он этот долг признал. Я преподнес ему город, а вместе с ним и корону трех государств: Мерсии, Восточной Англии и Уэссекса. Но последующие годы он старательно не замечал меня. Все в один миг стало понятно. У Этельстана появились советники: воины вроде Ингильмундра и Элдреда, а также попы – Ода, а теперь еще и отец Освальд. А отец Освальд ненавидел меня. Мне вдруг вспомнились слова, оброненные накануне валлийским священником Анвином, что проповедь читал епископ Освальд. Мой сын стал епископом и близким советником Этельстана. При рождении ему дали имя Утред. Это традиция нашей семьи. Мой старший брат звался Утредом, но потом дан отрубил ему голову и перебросил ее через беббанбургские Ворота Черепов. В тот же день отец дал мне новое имя и с тех пор я стал Утредом. Своего старшего сына я тоже назвал Утредом. Мальчишка приносил только одни огорчения: рос капризным и беспокойным, пугался при виде облаченных в доспехи дружинников и нерадиво учился владению мечом. Признаю, отец из меня плохой, каким был до того и мой родитель. Детей я любил, но постоянно воевал и после смерти Гизелы редко находил для них время. Альфред поместил мальчиков в школу в Винтанкестере, и там Утред жадно припал к христианской сиське. Помню, в каком ужасе я был, увидев первенца в белом балахоне, распевающего в церковном хоре. Оба моих сына крестились, и только возлюбленная дочь осталась верна старым богам.