С застенчивой покорностью она И скромностью достойною, противясь Лишь сладкою влюбленною борьбой. В их наготе ничто не прикрывало И тех частей таинственных, которых С тех пор не обнажает человек; Греховного стыда они не знали — Стыда, который лишь дела природы Позорит, честь лишь обесчестить может. О, как, грехом рожденный, этот стыд Испортил человечество, заставив Лишь внешность чтить, за внешней чистотою Гоняясь лишь! Из жизни человека Он жизни счастье лучшее изгнал — Всю простоту и чистую невинность! Они ходили в наготе, ни Бога, Ни Ангелов Его не избегая, Затем, что в мыслях не имели Зла. Рука с рукою шли они, четою, Прекраснейшей из всех, кого с тех пор Когда-либо любовь соединяла, — Адам, всех лучший из сынов Господних, С тех пор рожденных на Земле, и Ева, Из дочерей прекраснейшая всех. В тени, при нежном шелесте деревьев, На берегу хрустального ручья Они присели, труд окончив легкий В саду – тот труд, который только мог Им усладить прохладное дыханье Зефира, облегченье облегчить И утоленье голода и жажды Еще приятней сделать. Принялись Они за ужин из плодов сладчайших, Которые соседние кусты Им доставляли ласково, склоняясь Над мягкою скамьей из муравы, Богато разукрашенной цветами. Они вкушали сладостную мякоть, А скорлупою черпали в ручье Питье, с отрадой жажду утоляя. И ласковый меж них шел разговор, И нежными улыбками менялись Они, и юных шалостей игра Была меж ними, как прилично паре Супружеской в уединенье сладком. Резвясь, вкруг них играли звери все. Которые позднее стали дики И поселились в чащах и пещерах, Охотясь за добычею своей; Играя, крался лев, когтистой лапой Козленка нянча; тигры, леопарды, Медведи, барсы прыгали пред ними; Слон неуклюжий, чтоб потешить их, Все силы прилагал, крутя свой хобот; Змея искусно ползала, виясь, И в гордиев завязывала узел Свой длинный хвост, коварства своего Открыто всем показывая пробы; Другие звери на траве лежали, Глазея, или, пастбищем насытясь, Дремали, жвачку медленно жуя. Уже, склоняясь, солнце торопилось Вниз, к океанским островам, и звезды, Поры вечерней вестники, вдали Уж восходить по своду неба стали, — А Сатана недвижно все сидел, И, наконец невольное молчанье Свое прервав, печально молвил он: «О Ад! Что вижу с горестью великой!