Мы колонизируем всю галактику. Находя безжизненные миры, мы будем наполнять их всеми формами жизни, от далекого прошлого Земли до будущего, которое могло бы быть в Европе. Мы пройдем всеми тропинками эволюции. Мы будем пасти каждое стадо и ухаживать за каждым садом. Мы дадим новый шанс существам, которые так и не поднялись на борт Ноева ковчега, раскроем потенциал всех звезд из беседы Рафаэля с Адамом в Эдемском саду. А когда найдем внеземную жизнь, мы будем обращаться с ней так же осторожно, как обращались с жизнью на Земле. Один-единственный вид не имеет права монополизировать все ресурсы планеты на последнем этапе ее долгой истории. Не одно только человечество вправе притязать на титул венца эволюции. Разве не заключается священный долг всех разумных видов в том, чтобы спасать любые формы жизни, даже из черной пропасти времени? Техническое решение можно найти всегда. Я улыбаюсь. Я не ломаю голову над тем, чем является сообщение Эбби – поздравлением или молчаливым упреком. В конце концов, она моя дочь. Мне предстоит решать свои собственные проблемы. Я переключаю внимание обратно на роботов, на планету под собой, которую мне предстоит разбить на части. 16 807 ЛЕТ Потребовалось много времени, чтобы расколоть на части планеты, вращавшиеся вокруг этой звезды, и еще больше, чтобы сложить осколки так, как я это мысленно видела. Тонкие круглые диски диаметром по сто километров размещены в сетке продольных колец, полностью окружающих звезду. Диски не вращаются вокруг звезды – они статично расположены так, чтобы высокая энергия давления ее излучения компенсировала силу притяжения. На внешней поверхности этого Роя Дайсона[98] триллионы роботов проложили каналы и шлюзы, создав самую большую микросхему в истории человечества. Диски поглощают энергию солнца, эта энергия преобразуется в электрические импульсы, исходящие из отдельных ячеек, которые затем протекают по каналам, сливаются в потоки и, наконец, впадают в озера и океаны, разбегающиеся волнами по квинтиллиону колебаний, образующих очертания мысли. Обратные стороны дисков тускло светятся, подобно уголькам после свирепого пожара. Фотоны низкой энергии выпрыгивают в пространство, истощенные после того, как запитали собой цивилизацию. Однако, прежде чем им удается бежать в бесконечную пропасть космоса, они ударяют по другому набору дисков, рассчитанных на то, чтобы поглощать энергию излучения на этой поблекшей частоте. И процесс создания мысли воспроизводится снова. Вложенные друг в друга оболочки, общим числом семь, образуют мир, наполненный плотной топографией. Там есть гладкие участки по несколько сантиметров в поперечнике, рассчитанные на то, чтобы расширяться и сжиматься, сохраняя целостность дисков, по мере того как вычислительный процесс выделяет больше или меньше тепла, – я окрестила их «морями» и «равнинами». Есть приподнятые участки – где высота горных пиков и кратеров измеряется микронами, – предназначенные для ускорения стремительной пляски битов и кубитов, их я называю «лесами» и «коралловыми рифами». Есть крошечные структуры – ощетинившиеся еще более крошечными отростками, насыщенные плотной сетью проводников, – необходимые, чтобы посылать и принимать информационные лучи, связывающие диски вместе, их я называю «городами» и «поселками». Наверное, это причудливые названия, вроде Моря Спокойствия и Эритрейского моря[99], однако создаваемое ими сознание вполне настоящее. И как я поступлю с этой вычислительной машиной, питающейся энергией солнца? Какое волшебство я сотворю с помощью этого похожего на матрешку мозга? Я засадила «равнины» и «моря», «леса» и «коралловые рифы», «города» и «поселки» миллионами миллиардов рассудков, часть из которых создана по подобию моего собственного, другие извлечены из базы данных «Матрешки», и они размножались и воспроизводились, раскручиваясь в мир, многократно превосходящий размерами любой вычислительный центр, ограниченный рамками одной планеты. Постороннему наблюдателю казалось, что с построением каждой новой оболочки свечение звезды уменьшалось. Мне, как в свое время моей матери, удалось загасить солнце, но только в значительно бо́льших масштабах. Всегда есть техническое решение. 117 649 ЛЕТ История течет подобно разлившемуся после дождей потоку в пустыне: вода растекается по иссохшей земле, огибая камни и кактусы, скапливаясь в углублениях, ища русло, – при этом она разрезает ландшафт, каждой случайной прихотью определяя то, что последует дальше. Существует значительно больше способов сохранять жизни и восстанавливать то, что могло бы быть, чем полагают Эбби и другие. В громадной матрице моего мозга-матрешки воспроизводятся различные версии нашей истории. В этих могучих вычислениях мир не один – их миллиарды, каждый населен человеческими сознаниями, но настроен быть чуточку лучше. В большинстве случаев пути ведут к меньшему кровопролитию. Здесь Рим и Константинополь не разорены; там не пали Куско и Виньлонг[100]. По одной временно́й линии монголо-татары не пронеслись несущей смерть волной по Восточной Азии, по другой Вестфальская модель[101] не становится единой калькой для мироустройства. Одна группа людей, одержимая жаждой убивать, не приходит к власти в Европе, а другая, боготворящая смерть, не прибирает к рукам государственную машину Японии. Вместо того чтобы оказаться под колониальным игом, народы Африки, Азии, обеих Америк и Австралии сами определяют свою судьбу. Рабство и геноцид не становятся слугами исследований и открытий; все ошибки нашей истории благополучно остаются в стороне. Маленькие группы населения не возвышаются, чтобы потреблять непропорционально большую долю ресурсов планеты и монополизировать путь ее будущего. История исправлена. Однако не все пути ведут к лучшему. В человеческой природе присутствует мрак, делающий определенные противоречия неразрешимыми. Я скорблю по потерянным жизням, но не могу вмешаться. Это не моделирование. Это не может быть моделированием, если я уважаю святость человеческой жизни. Миллиарды сознаний, живущие в этих мирах, такие же реальные, как я сама. Они так же заслуживают права самим делать выбор, как и все те, кто когда-либо жил, и им нужно предоставить возможность самим определять свою судьбу. Даже если нам всегда казалось, что мы сами живем в какой-то огромной модели, мы предпочитаем, чтобы правда оказалась иной. Если вам так больше нравится, считайте это параллельными вселенными, называйте сентиментальным жестом женщины, смотрящей в прошлое, отметайте как своеобразное символическое искупление. Но разве не каждый разумный вид мечтает о возможности переделать историю? Посмотреть, возможно ли было предотвратить падение из благодати, которое омрачает наш взгляд на звезды? 823 543 ГОДА Приходит сообщение. Кто-то перебирает струны, сплетающие воедино ткань космоса, посылая последовательность импульсов по каждой нити паутины Индры, что соединяют взрыв самой далекой сверхновой с колебаниями самого близкого кварка. Галактика вибрирует посланиями на языках известных, забытых и еще не изобретенных. Я выделяю одну фразу. «Приходи в центр Галактики. Пришло время воссоединения». Я осторожно приказываю интеллекту, управляющему дисками, из которых состоит Рой Дайсона, сместиться подобно элеронам старинного самолета. Диски расходятся, словно трескаются оболочки в мозге-матрешке, открывая дорогу вылупляющейся новой форме жизни. Постепенно статичные конструкции отходят с одной стороны солнца и принимают конфигурацию двигателя Шкадова[102]. Во Вселенной открывается одинокий глаз, испускающий яркий луч света. И неуравновешенность солнечного излучения начинает медленно двигать звезду, увлекая вместе с ней зеркала-оболочки. Мы направляемся к центру галактики, движимые столбом ослепительного света. Не все населенные человечеством миры откликнутся на призыв. Обитатели многих планет решили, что достаточно исследовать математические вселенные бесконечно глубокой виртуальной реальности, вести в своей замкнутой скорлупе образ жизни, требующий минимального потребления энергии. Кто-то, подобно моей дочери Эбби, предпочтет оставить свои цветущие, полные жизни планеты на месте, словно оазисы в бесконечной пустыне космического пространства. Другие будут искать убежища на окраине галактики, где более прохладный климат позволит осуществлять более эффективные вычисления. Ну а кто-то, вернув древнее удовольствие жить во плоти, поспешит разыгрывать космические драмы покорения и исследований. Но многие придут. Я мысленно представляю, как тысячи, сотни тысяч звезд движутся к центру галактики. Одни окружены космическими станциями, заполненными людьми, по-прежнему внешне похожими на людей. Вокруг других кружатся по орбите машины, сохранившие лишь самые смутные воспоминания о своем первозданном виде. Кто-то притащит с собой планеты, населенные существами из нашего далекого прошлого или такими созданиями, которых я никогда не видела. Кто-то захватит с собой гостей, инопланетян, не связанных с нашей историей, которых тем не менее интересует самовоспроизводящийся феномен с низкой энтропией, называющий себя человечеством. Я воображаю, как поколения детей в бесчисленных мирах смотрят на ночное небо и видят, как перемещаются и видоизменяются созвездия, как меняют свое взаимное расположение звезды, оставляя за собой в эфире инверсионные следы. Я закрываю глаза. Путешествие займет много времени. Можно немного отдохнуть. ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ МНОГО ВРЕМЕНИ СПУСТЯ Широкая лужайка простирается передо мной почти до самого золотистого прибоя, отделенная от него лишь узкой бурой полосой пляжа. Клонящееся к закату солнце еще яркое и теплое, ветерок нежно ласкает мне руки и лицо. – Мия! Оглянувшись, я вижу маму, идущую по лужайке, ее длинные черные волосы струятся по ветру, словно хвосты воздушного змея. Мама заключает меня в объятия, прижимая мое лицо к своему. От нее пахнет сиянием новых звезд, рожденных в угольках сверхновой; они похожи на только что родившиеся кометы, вылетающие из первозданной туманности. – Извини, что опоздала, – говорит мама, и голос ее приглушен моей щекой. – Все в порядке, – отвечаю я, и это действительно так. Я целую маму. – Сегодня самая подходящая погода, чтобы запустить воздушного змея, – предлагает мама. Мы поднимаем взгляд на солнце. Перспектива головокружительно меняется, и вот мы уже стоим вверх ногами на пересеченной равнине, солнце далеко под нами. Гравитация привязывает поверхность над нашими ступнями к этому огненному шару прочнее любых тросов. Яркие фотоны, в которых мы купаемся, ударяют в землю, поднимая ее вверх. Мы стоим на дне воздушного змея, который поднимается все выше и выше, увлекая нас к звездам. Я хочу сказать маме, что понимаю ее порыв сделать замечательной одну жизнь, ее потребность загасить солнце своей любовью, ее стремление разрешить непокорные проблемы, ее веру в техническое решение, даже если сама она осознает, что оно оказалось далеким от идеального. Я хочу сказать ей, что знаю – у всех нас есть недостатки, однако это еще не значит, что мы не изумительные. Но вместо этого я просто пожимаю маме руку, и она отвечает тем же. – С днем рождения! – говорит мама. – Не бойся летать. Я отпускаю ее руку и улыбаюсь. – А я не боюсь. Мы уже почти на месте. Окружающий мир озаряется светом миллиона миллиардов солнц. Послание Город инопланетян представлял собой идеальный круг диаметром примерно десять километров. С воздуха здания (на окраинах города – кубы, посередине города – конусы, пирамиды, тетраэдры) казались неприступными горными пиками. Кольца улиц разделяли город на концентрические секции. Джеймс Белл заложил двухместный челнок «Артур Эванс»[103] в крутой вираж, пролетая над развалинами во второй раз. Худой, но крепкий мужчина лет сорока с небольшим, он только начинал терять волосы, и в его бороде появилась первая седина. Джеймс отклонил штурвал вперед, направляя челнок вниз, внимательно глядя сквозь стекло кабины голубыми глазами. Рядом с ним сидела тринадцатилетняя Мэгги, худая и нескладная, словно новорожденный жеребенок. Когда корабль резко нырнул вниз, девушка ахнула и ухватилась рукой за поручень над головой. – Извини, – сказал Джеймс. Лорен, мать Мэгги, также терпеть не могла то, как он летал, постоянно резко бросая челнок вверх и вниз и закладывая крутые виражи. Явственно представив себе, как Лорен судорожно хватала его за руки, когда он затащил ее прокатиться на «американских горках», Джеймс улыбнулся, но тотчас же это воспоминание сменилось смесью сожаления и негодования. Стряхнув это чувство, Джеймс выровнял корабль. – Джулия, – обратился он к искусственному интеллекту челнока, – возьми управление на себя. Лети медленно и плавно.