– Мне показалось, ты не… – Я умею читать! Она подняла руки: – Ладно. – Правда! – Я просто хотела сказать… – А вот и не надо ничего говорить! – нахмурился я; Шум вскипел, подбросил Мэнчи на ноги. Я, впрочем, тоже встал, схватил рюкзак, забросил на спину. – Нам пора двигать. – Кого предупредить? – Она все еще сидела. – И о чем? Я не удостоил ее ответом (все равно я не знал никакого ответа), потому што над нами што-то звонко щелкнуло, громко так, металлически, а в Прентисстауне это означает только одно: кто-то взвел затвор. Стало быть, на скале над нами стоит кто-то со взведенным ружьем и смотрит вниз, и ствол направлен на нас. – Што меня сечаш больше всего занимает в ентом раскладе, – послышался голос из-за ствола, – это што два щенка о себе возомнили, вот так взямши и спаливши мне мост? 14 Не на том конце ствола – Ружье! Ружье! Ружье! – орал Мэнчи, скача в пыли. – Я сечаш твою зверюгу успокою, – сказало ружье, чье лицо разглядеть было никак нельзя – ровно за ним стояло солнце. – Вы же не хотите, штобы с ним чего случилось, а? – Тихо, Мэнчи, – приказал я. – Ружье, Тодд? – прокомментировал он. – Бум, бум! – Знаю. Заткнись. Он заткнулся. Стало тихо. Кроме моего Шума стало тихо, ага. – Сдается мне, этой конкретной паре щенков был задан вопрос, – продолжал голос. – И я все еще жду ответа. Я посмотрел на девочку. Она пожала плечами, хотя руки мы с ней, надо заметить, держали вверх. – Чего? – уточнил я. Ружье сердито рыкнуло. – Вопрос был, – донесло оно, – с какого ляда вы решили, што можно вот так жечь чужие мосты? Я не ответил. Девочка тоже промолчала. – Думаете, я в вас палочкой тычу? – Ружье красноречиво повело дулом вверх-вниз. – За нами гнались, – сказал я за неимением лучшего варианта. – Гнались, да? И кто же это за вами гнался? Вот как на это отвечать? Што опаснее, правда или ложь? На чьей стороне ствол – мэра или как? Кому мы будем подарком? Интересно, оно вообще про Прентисстаун слыхало? Опасное место этот мир, когда так мало знаешь. Например, почему так тихо-то? – О, про Прентисстаун мы слышали, – сообщило ружье, с неприятной точностью прочитав мой Шум, и еще раз перещелкнуло затвор, видимо, собираясь, о боже, стрелять. – Так што ежели вы оттуда… Тут заговорила девочка и сказала такое, отчего я сразу начал думать о ней как о Виоле, а не просто девочке. – Он спас мне жизнь. Я спас ей жизнь. Сказала Виола. Вот так-то. Любопытно как такие штуки работают. – Спас, стало быть? – сказало ружье. – А откуда ты знаешь, што он не для себя ее спасал? Девочка, Виола, посмотрела на меня, наморщив лоб. Моя очередь пожимать плечами. – Хотя нет. – Голос ружья изменился. – Нет, гм-гм, нет, не вижу я в тебе этого, да, мальчик? Потому как ты все еще мальчик-щеночек, правда? Я сглотнул: – Я буду мужчиной через двадцать девять дней. – Нечем тут гордиться, щеночек. По крайней мере, там, откуда ты родом. И тут он опустил ствол от лица. И вот почему было так тихо. Потому што он – женщина. Он – взрослая женщина. Он – даже старая женщина. – Я тебе буду особо признательна, если будешь звать меня «она». – Она до сих пор казала на нас ружьем с уровня груди. – И далеко не настолько старая, штобы тебя не пристрелить. Она рассмотрела нас поближе, изучила меня сверху вниз и обратно, заглянула в Шум с мастерством, какое я до сих пор только у Бена встречал. Лицо ее принимало всевозможные формы, словно она обдумывала меня, оценивала – совсем как у Киллиана, когда он пытался понять, вру я или нет. Зато у этой женщины совсем не было никакого Шума, так што кто ее знает, что там, унутри: может, одна пустота, а может, она там песни про себя горланит… Она повернулась к Виоле. Последовал еще один долгий взгляд. – Как оно всегда со щенками, – она вернулась ко мне, – тебя читать легко, как новорожденного, мой мальчик. Но ты, малышка… – она снова посмотрела на Виолу, – твоя история понеобычней будет, правда? – Я тебе с удовольствием ее расскажу, если ты перестанешь тыкать в нас ружьем, – сказала Виола. Это было так круто, што даже Мэнчи изумленно уставился на нее. У меня так просто отвалилась челюсть. Сверху донесся смешок. Старуха хихикала себе под нос. Одета она была, кажись, в настоящую пыльную кожу, тертую и потресканную от многих лет носки. На голове – шляпа с полями, на ногах – сапоги типа «сдохни, грязь». Как будто она просто фермер такой, все дела. Ружье, впрочем, не убрала. – Вы, значит, сбежали из Прентисстауна? – Она снова посмотрела в мой Шум. Прятать его смысла никакого не было, так што я взял и выложил ей поближе, от чего мы там бежим, што случилось с мостом, кто за нами гнался. Она все это увидела, я уверен, но што увидел я, так только морщинки вокруг рта и сощуренный глаз. – Значит, так, – заявила она, «сломав» ружье об руку и принявшись спускаться со своей кручи. – Не скажу, што вы меня с мостом ничуть не рассердили. Я ажно с фермы БУМ услыхала, да уж, будьте-нате… Она соскочила с последней каменюки и встала чуть поодаль от нас. Сила ее взрослой тишины была такова, што я стал пятиться, даже не заметив, што решил это сделать. – …но в единственное место, куда он вел, уже лет десять как ходить не стоило. Оставила его из одной только надежды. – Она снова окинула нас взглядом с головы до ног. – И кто скажет, што я была не права? Руки мы так и держали вверх, потому как кто ее такую знает, што у нее на уме, а? – Я спрошу это только один раз. – Она еще раз с треском «собрала» ружье. – Мне это понадобится? – Нет, мэм, – сказала Виола.