Мы уже отошли дальше предела слышимости с фермы. Река вильнула немного к востоку, прежде чем влиться в верховья болота, и так увела нас еще дальше от города, и вот уже минуту спустя ничего больше не было, только мой Шум и Мэнчи да звук бегущей воды, достаточно громкий, штобы заглушить Шум охотящегося крока. Бен говорил, это эволюшия, только предостерегал не увлекаться такими мыслями поблизости от Аарона. Я уже с трудом переводил дух, а Мэнчи – тот вообще пыхтел так, будто сей же час перевернется кверху брюхом, но останавливаться мы не стали. Солнце начало клониться к закату, но было еще совсем светло – на таком свету хрен тебя што-нибудь спрячет. Пригорок закончился, мы спустились на уровень реки, и кругом тут же все начало заболачиваться. Земля просела, подтопила нас грязью; мы поневоле сбавили шаг. Камышей тоже стало больше, ничего с этим не поделаешь. – Уши навостри, – приказал я Мэнчи. – Слушай кроков. Река тут бежала опять медленнее, и если придавить как следует собственный Шум, можно расслышать их – где-то там. Стало еще мокрее. Мы уже едва держали обычный прогулочный шаг, мерно чавкая чрез грязь. Нож я сжал покрепче и выставил вперед, на всякий случай. – Тодд? – сказал Мэнчи. – Слышишь их? – прошептал я, стараясь глядеть, куда ставлю ноги, наблюдать за псом и следить за камышами – все это одновременно. – Кроки, Тодд, – сообщил Мэнчи настолько тихо, насколько вообще еще возможно лаять. Я встал и как следует прислушался. И услышал их – там, в камышах, причем еще и в нескольких местах разом. Мясо, говорили они. Мясо, пожива и зубы. – Вот дерьмо, – выразился я. – Кроки, – поправил меня Мэнчи. – Пошли. – И мы зашлепали дальше, потому што кругом была уже сплошная жижа. На каждом шагу ноги у меня уходили в ил, и ямы поверх заполнялись водой, и идти было решительно некуда, кроме как дальше, через камыши. Я принялся размахивать ножом перед собой, штобы срубить любой подвернувшийся камыш. Глядел я вперед и, куда мы идем, видел: вверх и вправо. Мимо города мы уже прошли, теперь там начинались дикие поля – сбегали мимо школы и встречались с трясиной; ежели чрез эту топь прорваться, выйдем на твердую землю, а там уже тропинки и до настоящих болот недалеко со всей их тьмой. Неужто я тут только сегодня утром был? – Мэнчи, наддай, – сказал я. – Мы почти пришли. Мясо, пожива и зубы, клянусь, успели сделаться ближе. – Быстро! Мясо. – Тодд? Я упорно рубился чрез камыши и с чваканьем таскал ноги из грязи, мяса, поживы и зубов. Но тут донеслось еще и пес – вертун. И я понял, што нам конец. – Бегом! – крикнул я, и мы побежали, и Мэнчи в ужасе взвизгнул и ка-а-ак скакнет мимо меня, но впереди я увидел, как из камышей подымается крок и кидается на него, но Мэнчи так обезумел от ужаса, што прыгнул еще выше, выше, чем он вообще умеет, и крочьи зубы клацнули об пустоту, и все это рухнуло со всей дури в трясину рядом со мной, вид имея до крайности недовольный, и я услышал, как Шум зашипел малец – вертун, и бросился вперед, а он – на меня, и я без единой мысли в голове повернулся и выставил руку вверх, а крок рушится на меня сверху – пасть открыта, когти наружу, и я думаю, вот она, смерть, явилась, и как ринусь из грязи со всей силы назад, на сушу, а он на задних ногах ломит за мной из камышей, и дальше реально минута ушла – мы с Мэнчи оба орали благим матом на разные голоса, – пока я понял, што он на меня больше не валит, а наоборот, уже весь мертвый, и в голове у него мой новый нож, так и торчит в черепе, и единственное, почему крок еще двигается, это потому што двигаюсь я, и я его с ножа-то стряхнул, а он просто упал наземь, и я на него, сверху – счастливый до ушей, што, кажется, так и не умер. И вот пока я хватал ртом воздух, и кровь у меня гудела, а Мэнчи лаял и лаял, и мы оба хохотали от облегчения, тут-то я и понял, што мы слишком громко себя вели, штобы расслышать кое-што важное. – Собрался куда-то, молодой Тодд? Аарон. Стоял. Прямо надо мной. Не успел я охнуть, как он отвесил мне кулаком в рожу. Я, понятное дело, упал навзничь на землю, прямо на рюкзак – получилось што-то навроде перевернутой черепахи. Щека и глаз взвыли от боли; я едва шевельнулся, а Аарон сграбастал меня за грудки – ладно бы еще за рубашку, так прямо за шкуру под ней – и вздернул на ноги. Тут-то я уже заорал – так больно это было. Мэнчи свирепо гавкнул: – Аарон! – и бросился ему на ногу, а тот, не глядя, пинком отправил его прочь с дороги. Теперь он держал меня, чуть не уткнувшись носом в нос. Мне оставалось только глядеть на него в упор одним глазом – тем, который не болел. – И что же, во имя сада Эдемского, Господнего, изобильно-прославленного, ты делаешь тут, на болотах, Тодд Хьюитт? – вопросил он, обдавая меня мясным запахом изо рта и Шумом, настолько жутким и диким, што вы ни в жисть не захотите такого услышать. – Тебе сейчас полагается быть у себя на ферме, мальчик. Свободной рукой он двинул мне под дых. Я бы, может, и согнулся впополам от боли, но он все еще держал меня за грудки – за рубашку и шкуру под ней, больно. – Тебе надо назад, – добавил он. – Там есть на что посмотреть. Я едва мог дышать, но то, как он это сказал, и кое-какие намеки из Шума показали мне наконец кусочек правды. – Это ты их послал, – выдавил я. – Это не меня они услышали. А тебя. – Никудышные мужики выходят из умных мальчишек, – процедил Аарон и крутанул тем кулаком, которым держал меня. Я, конечно, взвыл, но, черт его задери, не заткнулся. – Они не в моем Шуме услышали тишину! Они ее в твоем различили! И ты их послал за мной, штобы они за тобой не пришли. – О нет, Тодд, – возразил он. – Они ее в твоем Шуме услыхали. Просто я позаботился, чтобы она от них не укрылась. Чтобы они точно знали, кто принес опасность в город… Зубищи его со скрипом изобразили улыбку под бородой – совершенно дикую. – …и кого нужно наградить за все усилия. – Ты спятил, – выдал я. И, черт подери, это была чистая правда, но как же я хотел ошибиться! Ухмылку он с губ уронил, а зубы стиснул сильнее. – Оно мое, Тодд, – сказал. – Мое. Я понятия не имел, што – оно, но раздумывать об этом не стал, так как понял одну важную вещь. Про которую мы с Аароном оба забыли. Што у меня в руке до сих пор нож. Ну а дальше сразу случилось много всего. Аарон услыхал нож у меня в Шуме и осознал свой просчет – очень быстро. Он снова замахнулся кулаком… … а я – ножом, раздумывая между тем, смогу ли вот так взять и пырнуть его… …но тут в камышах раздался треск, и Мэнчи завопил: – Крок! И мы оба услышали: человек – вертун. Аарон даже повернуться не успел, как на плече у него уже сомкнулись крочьи зубы, а когти схватили и поволокли в камыши. Меня он, конечно, отпустил, и я снова рухнул наземь, держась за грудь – очень уж крепко он ее прихватил. Когда я поднял глаза, Аарон бился в грязи, сражаясь с кроком, а спинные плавники еще одного целенаправленно скользили к ним. – Бежать! – почти провизжал Мэнчи. – Золотые, еть их, слова, – сплюнул я, кое-как поднялся на ноги – рюкзак тянул меня назад, а подбитый глаз никак не желал разлепляться, – но медлить мы не стали и припустили: бегом, бегом и бегом. Скоро мы выбрались из грязищи и понеслись по полевой низине к началу болотной тропинки и дальше, прямиком в болото. Мэнчи сам перепрыгнул через бревно, через которое раньше приходилось переносить его на руках, – даже шагу не сбавил, – и я вслед за ним. Впереди показались спакловы лачуги, где мы вот только сегодня утром побывали. Нож я все еще сжимал в руке, и Шум гремел вовсю, а мне было так страшно и больно, и в голове такая чехарда, што я как будто знал без тени сомнения: вот сейчас я найду спакла, который прячется в своей Шумной дыре и убью его нахрен до смерти, до смерти, до смерти нахрен, просто за все, што сегодня случилось. – Где та штука? – прохрипел я псу. – Где тишина? Мэнчи как полоумный кинулся нюхать все кругом, бегая от дома к дому, а я изо всех сил пытался приглушить свой Шум, но это было совсем без шансов. – Скорее! – велел я. – Пока оно не убежа… Я даже не договорил, потому што услышал ее. Ту прореху в Шуме, громадную и страшную до жути. Немного в стороне услышал, за спачьими домами, дальше, где кусты. На сей раз она никуда не делась. – Тихо! – лает Мэнчи, весь навострившись, и кидается мимо хижин в кусты. Тут тишина, конечно, тоже движется, и хотя мне снова давит грудь и страшная печаль так и течет в глаза, я не останавливаюсь и бегу за моей собакой, и не останавливаюсь, и с трудом перевожу дух, сглатываю тяжесть, и вытираю воду с глаз, покрепче берусь за нож и слышу, как лает Мэнчи, и тишину тоже слышу – она вон там, прямо за деревом, прямо за деревом, прямо вон за тем деревом, и я ору и заворачиваю за чертово дерево, и бегу прямо на тишину, оскалив все зубы, и кричу во все горло, и Мэнчи лает, и… Я останавливаюсь. Прямо на всем скаку. И не опускаю, совершенно, ни разу не опускаю нож.