Вот он, смотрит на нас, дышит тяжело, сидит на корточках у корней дерева, закрываясь руками от Мэнчи, и глаза почти мертвы от ужаса, но все равно пытается выставить руки вперед, да только выходит совсем жалко. А я просто остановился. Держась за нож. – Спакл! – брешет Мэнчи, хотя слишком трусит, штобы нападать, потому што я стою и не двигаюсь. – Спакл! Спакл! Спакл! – Заткнись, Мэнчи, – бросил я. – Спакл! – Я кому сказал, заткнись! – проорал я, и он наконец замолк. – Спакл? – уточнил Мэнчи, растеряв уверенность в происходящем. Я еще раз сглотнул, прогоняя ком в горле, ту невероятную тоску, што все накатывает и накатывает, и гляжу, и в ответ глядят на меня. Знание опасно, и мужчины лгут, и мир меняется, хочу я того или нет. Потому што никакой это не спакл. – Это девочка, – говорю я. Это девочка. Часть II 7 Если бы на свете были – Это девочка, – повторил я, все еще едва переводя дух. И в груди давило, и нож, конечно, по-прежнему был в руке. Девочка. Она смотрела на нас так, словно мы ее вот-вот убьем. Свернулась в комочек, стараясь сделаться как можно меньше, и глаза отрывала от Мэнчи, только штобы быстро глянуть на меня. На меня и на нож. Мэнчи сопел и пыхтел, поставив на загривке шерсть дыбом, подскакивал на месте, словно земля жгла ему лапы, – такой же разъяренный и смущенный, как я. И голова у нас обоих шла кругом. – Што девочка? – бухал он глухо. – Што девочка? Понимай: «Што такое девочка?» – Што девочка? – гавкнул он еще раз, и когда девочка чуть не отпрыгнула за гигантский корень, за которым пряталась, свирепо зарычал: – Стой, стой, стой, стой, стой… – Хороший пес, – брякнул я, понятия не имея, с какой такой стати он вдруг хороший, но што тут еще скажешь? Во всем этом не было никакого смысла, ни малейшего смысла, и все уже начинало скользить между пальцев, будто мир – это стол, и он набекрень, и с него все едет, едет и валится вниз… Я – Тодд Хьюитт, стоял и думал я, хотя кто его знает, может, и это уже неправда? – Ты кто? – спросил я наконец… словно она вообще могла что-то расслышать сквозь мой грохочущий Шум и истерику Мэнчи. – Ты кто? – повторил я громче и четче. – Што ты здесь делаешь? Откуда ты взялась? Она задержала на мне взгляд больше чем на секунду, оторвавшись от Мэнчи. Посмотрела на нож, потом на лицо, которое над ножом. Она на меня посмотрела. Она и правда посмотрела… Она. Я-то знаю, што такое девочка. Еще бы мне не знать. Я их видел в Шуме отцов по всему городу – девочек тоже оплакивали, но не так часто, как жен. И на видаках я их тоже видел. Девочки маленькие, вежливые и улыбаются все время. Они носят платья, и у них длинные волосы, утянутые назад головы или по бокам. Они делают всю работу по дому, а мальчики – ту, што снаружи. Когда им стукнет тринадцать, они достигают женства, как мальчики – мужества, и с того дня они – женщины и жены. Так это устроено в Новом свете. По крайней мере, в Прентисстауне. Ну, было устроено. Должно было быть, да только девочек больше нету. Они все мертвы. Умерли вместе с матерями, и бабушками, и сестрами, и тетушками. Всего через несколько месяцев после того, как я появился на свет. Все умерли, до единой. Но вот поди ж ты – одна осталась! Волосы у него, впрочем, не длинные. У нее то есть. Гм… Волосы у нее не длинные. И никакого платья. Одета она примерно как я, только поновее – одежда такая новая, што смотрится почти униформой, только вся рваная и грязная. И не такая уж она маленькая – скорее размером с меня, по крайней мере с виду. И уж точно она ни разу не улыбается. Вот вообще ни разу. Не улыбается – и все тут. – Спакл? – тихо настаивает Мэнчи. – Ты уже заткнешься, еть твою, наконец? Откуда же я вообще знаю? Ну, што это девочка, – откуда я знаю? Начать с того, што она – не спакл. Спаклы – они как мужчины, только всеми частями больше. Все у них длиннее и страннее, чем у мужчин, и рты малость выше, чем им полагается быть, и глаза с ушами, ну, совсем другие. И спаклы выращивали себе одежду прямо на теле, как лишайники, которые можно подстричь, как захочешь. Это потому, што они жили в болоте, – так Бен говорил, хотя он, конечно, не знал наверняка. В общем, она совсем не так выглядела, и одежда у нее была вполне нормальная, так што точно она никакой не спакл. Ну, и потом, я просто знал. Просто знал. Не могу сказать как: смотришь, и видишь, и знаешь. Она была не похожа на девочек, которых я видел на видаках и в Шуме, и ни единой девочки я живьем, ясное дело, не встречал, но это была она, девочка, вот и весь сказ. Даже не спрашивайте. Што-то в фигуре, в запахе, не знаю даже в чем, но оно там было, и да, она – девочка. Если бы на свете были девочки – вот ею-то она бы и была. И она точно не другой мальчик. Вот совсем. Она – не я. И ничем на меня не похожа. Она – што-то совсем, вообще, абсолютно другое, и не знаю, откуда я это знаю, но я же знаю, кто я такой, я – Тодд Хьюитт, и я знаю, што я такое, и я – вот не это. Она смотрела на меня, мне в лицо, в глаза. Смотрела и смотрела. И я ничего не слышал. Ох ты черт. Грудь… как будто падаешь. – Кто ты? – спросил я опять и дал петуха, будто горло у меня перехватило, потому што мне ужасно грустно (заткнись). Я скрипнул зубами, и кажется, еще немного тронулся головой, и сказал еще раз: – Кто ты? – и чуть-чуть ткнул ножом в ее сторону. Потому што другой рукой пришлось очень быстро вытереть глаза. Што-то должно случиться. Кто-то должен пошевелиться. Кто-то должен хоть што-то сделать. Только я здесь совсем один, што бы там мир ни вытворял. – Ты говорить умеешь? – попробовал я. Она только смотрела. – Тихо, – буркнул Мэнчи. – Заткнись, Мэнчи, мне нужно подумать. А она все так же смотрела. И никакого Шума. Што же мне делать? Это нечестно. Бен сказал, я доберусь до болота и буду знать, што делать, но я ничего не знаю. Они ничего мне про девочку не сказали и про то, почему от тишины мне больно, – тоже. И я никак не могу не реветь, как будто ужасно по чему-то тоскую. Я даже думать толком не могу, будто эта зияющая пустота – не в ней, а во мне, и этого ничем никогда не исправишь. Што же мне делать? Вроде бы она начала успокаиваться. Дрожала уже поменьше, и руки задирала не так высоко, и вообще выглядела не так, будто сорвется с места при первой же возможности… хотя кто ее знает. Как понять, когда человек вообще никакого Шума не издает? Как вообще может быть человек, если у него нет Шума? А она меня слышит? Может человек без Шума слышать другого человека? Я посмотрел на нее и подумал как можно громче и яснее, ты меня слышишь? Слышишь меня? Но она совсем не изменилась – ни с лица, ни вообще с виду. – Ладно, – сказал я и отступил на шаг. – Ладно. Ты просто сиди, где сидишь, ладно? Вот там и сиди.