Литерный прибыл в Москву днём следующего дня. Больше Белецкий и Эномото не говорили, однако их молчание не было враждебным. И расстались в древней столице мужчины весьма сдержанно – словно боясь разрушить тонкую хрустальную грань понимания своего бессилия изменить что-либо в своих и чужих судьбах. В ту самую минуту, когда Эномото и Белецкий пожимали друг другу руки перед вагоном, Александр принимал в Царском Селе неурочно вызванного им министра внутренних дел Макова. – Я вызвал тебя, Лев Саввич, по поводу уехавшего вчера из Петербурга японского посланника, – Александр замолчал, раздражённо перебирая бумаги. – Целиком разделяю вашу озабоченность, государь! – попробовал сориентироваться Маков. – Откровенно говоря, ваше величество, мне тоже не нравится, что японский посланник избрал путь возвращения через всю Сибирь… – Прекратите! Я не ребёнок и не хуже вас понимаю, что каждый дипломат ещё и разведчик своей страны! – не сдержался император. – Что ты мне толкуешь про государственные секреты, господин министр? По железной дороге он доедет только до Нижнего Новгорода, оттуда до Перми поплывёт на пароходе – а дальше только почтовые тракты! Какие государственные секреты японец увидит из тарантаса?! Перепишет названия почтовых станций? Что с того, что он выразил желание побывать на нескольких золотоносных приисках? Да мне давно уже доложили, что возвращение в Японию через Сибирь рекомендовано ему военным министерством Японии! Или на его пути действительно есть какие-то страшные секреты, о которых даже я не знаю? – Простите, ваше величество, – смешался министр. – Я имел в виду совершенно другое, – внезапно успокоился Александр. – Три дня назад, при прощальной аудиенции, господин Эномото высказал – и не в первый раз! – весьма странную просьбу. Просьбу, которую я удовлетворить не мог, но которая не даёт мне покоя. Маков, есть ли среди твоих подчинённых по-настоящему смышлёные умные люди для выполнения весьма ответственного и деликатного поручения? – Вы имеете в виду оперативный состав, ваше величество? Найдутся! – «Найдутся»! – передразнил Александр. – А Берга, убийцу японского дипломата, ваши «смышлёные умные люди» за четыре года так и не сыскали! Оправдываться не следовало, и Маков молчал, всем своим видом демонстрируя готовность искупить вину своих подчинённых. – Так вот, господин министр внутренних дел! По моим сведениям, за время пребывания в России господин вице-адмирал Эномото четыре или пять раз выезжал в Привислинский край и проводил в городе Ченстохове от одной до трёх недель. Считалось, что там у него живёт возлюбленная – что в положении зрелого мужчины, не обременённого, семьёй, является совершенно нормальным явлением. Так вот, нынче у меня появились сомнения на сей счёт! И я желаю, чтобы ваши люди эти сомнения либо подтвердили, либо опровергли. – Не будет ли от вашего величества каких-либо дополнительных указаний? Либо сведений конкретизирующего свойства? – Нет, не будет, – состорожничал Александр. – Твой агент должен крайне деликатно навести в Ченстохове справки – действительно ли у господина Эномото есть там возлюбленная и к ней ли он ездил? Я подчёркиваю, господин министр: крайне деликатно! Если сведения о женщине в Ченстохове подтвердятся, и его возлюбленная сообщит господину Эномото о полицейском интересе к её персоне, однажды я могу получить от господина Эномото письмо с ехидными намёками на монаршую бдительность! Я возлагаю лично на тебя, господин министр, высочайшую ответственность! И заявляю, что не потерплю более промахов, не приму никаких оправданий! – Будет исполнено, ваше величество! Не извольте сомневаться! * * * Летучая команда лучших агентов наружного наблюдения под началом капитана Шитикова из Петербургского окружного сыскного управления, усиленная польской агентурой, провела в Ченстохове почти неделю. Прибывали туда сыщики порознь, каждый со своей «легендой» и прикрытием. Вместе не сходились, соблюдали конспирацию. Шитиков раз в два дня обходил квартиры и постоянные дворы, где расселилась его команда, и собирал воедино добытую агентами информацию. 14 августа 1878 года, учитывая завтрашний праздник Успения Богородицы – в этот день в Ясногорский монастырь стекается большое число паломников – капитан Шитиков вместе с поляком-поручиком Крайски из Варшавского губернского полицейского ведомства решил побывать в монастыре паулинов. Шитиков и Крайски спешно выехали в городишко Мстов, через который проходили пешим ходом толпы католиков, желающих поклониться иконе Ченстоховской Божьей Матери, присоединились к одной из групп и после ночёвки отправились на Ясную Гору. Паломникам в Ясной Горе после торжественной службы полагалась монастырская трапеза в огромном Рыцарском зале, обычно используемом для заседаний епископата, теологических и философских конференций. С искренним восторгом полюбовавшись богатыми росписями стен зала, расположенного вдоль южного фасада, позади капеллы Девы Марии, сыщики вместе с другими паломниками начали бродить по обширной территории монастыря, заглянули в знаменитый музей редкостей. Здесь Шитиков получил первое подтверждение пребывания в монастыре японского посланника: в одном из залов музея в застеклённом шкафу был выставлен самурайский меч-катана. Надпись на табличке перевёл с польского поручик: «Сей меч японского мастера-оружейника Масамунэ (XIV век) принесён в дар музею Чрезвычайным и Полномочным Послом Японии в России Эномото Такэаки». Забрели сыщики и в знаменитый фруктовый сад монахов-паулинов. Вдоль дорожек стояли корзины с отборными яблоками, монахи не только угощали гостей, но и рекомендовали им взять яблоки для гостинцев своим родным и знакомым. Бродя по дорожкам сада, сыщики наткнулись на калеку-садовника. Полы его монашеского одеяния были заткнуты за верёвочный пояс, рукава сутаны высоко подкатаны. Садовник, к удивлению сыщиков, оказался одноруким: из подкатанного левого рукава выглядывала деревянная культяшка с изогнутым крючком на конце. Вставив в полукружие крючка верхнюю часть черенка лопаты, калека ловко и без видимых усилий окапывал ствол яблони. Заметив рядом с собой посторонних, монах разогнулся и приветливо поздоровался: – Дзень добжий, панове! Намётанный глаз Шитикова сразу отметил ещё одну странность в облике калеки: в отличие от прочих монахов, бривших лица, у этого была небольшая опрятная борода с усами – светское, прямо-таки украшение, как подумал сыщик. – Не в тягость? – спросил он, кивая на культяшку калеки. – Как тебя зовут? – Не, панове, я привычен. А зовут меня брат Тадеуш. – Хорошо говоришь по-русски, – снова насторожился Шитиков, зная нелюбовь поляков ко всему российскому. – То так, панове! – улыбнулся калека. Почувствовав профессиональный интерес коллеги, поручик Крайски тут же задал садовнику вопрос по-польски. Помедлив, тот ответил по-русски: – Не, панове, я при монастыре давно. С детства – рука попала в молотилку… – Он понимает по-польски, но говорить на нашем языке не может, – Крайски повернулся к Шитикову. – Подозрительный тип! Я бы не удивился, если бы он оказался причастен к бунту 63-го года! Тогда многие из участников варшавского восстания нашли укрытия в монастырях! – Оставьте, поручик! – поморщился капитан Шитиков. – Позвольте вам напомнить, что мы приехали сюда не за бунтовщиками. У нас вполне конкретное поручение! – он повернулся к калеке. – Ты ведь не поляк, парень? И не монах – монахи не носят усов и бород. Кто ты, парень? – Ваша правда, панове. Я не монах – пока послушник. И не поляк – родители у меня немцы. Я сирота, и, после того как стал калекой, стал им ненужным. Меня приютили монахи, и дали мне новое польское имя – Тадеуш. У вас есть ещё вопросы? – Да нет, пожалуй, – Шитиков перешёл на немецкий язык. – Впрочем, погляди-ка на эту фотокарточку! Ты не видел здесь этого азиатского господина? Калека шагнул вперёд, вытер руку о сутану и бережно взял фотографию. – Да, я видел его здесь несколько раз, панове. Это японец, какой-то важный господин из посольства. Он приезжал к предстоятелю нашей обители. У него в нашем городе кохана. Ну, близкая женщина из дома графини… прощения прошу, панове, я забыл её имя! – Неважно, – махнул рукой Шитиков. – Будь счастлив, парень! * * * СЕКРЕТНО! «Его высокопревосходительсту действительному тайному советнику министру внутренних дел Макову Милостивый государь Лев Савич! Во исполнение поручения, данного Вашим Высокопревосходительством, покорнейше доношу следующее. Японский посланник вице-адмирал Эномото Такэаки в период 1875–1878 годов действительно несколько раз приезжал в г. Ченстохов одноимённого уезда Петроковской губернии Привисленского края, где навещал свою знакомую графиню Порезович и её компаньонку, Эмилию Бартю, дворянского происхождения. В местном дворянском обществе убеждены, что означенная Бартю состоит в морганатической связи с вице-адмиралом Эномото. Удалось выяснить, что японский посланник по приезду в Ченстохов всякий раз останавливался не в доме графини, а в Ясногорском католическом монастыре (очевидно, не желая афишировать свою связь с Бартю). С предстоятелем этого монастыря, принадлежащего ордену монахов-паулинов, г-н Эномото поддерживал дружеские отношения, и даже преподнёс тамошнему музею при монастыре ценный дар – старинный японский меч XIV века. Никаких прочих связей и контактов г-на Эномото в Привисленском крае летучей командой лучших сыщиков и агентов Петербургского окружного полицейского управления не выявлено. Поимённый список команды – в случае представления их к награде – прилагается. С отличным почтением и совершенною преданностью имею честь быть Вашего Высокопревосходительства покорнейшим слугою Иван Путилин» Получив соответствующий доклад министра Макова, Александр несколько раз перечитал его. Император не мог избавиться от ощущения некоей недосказанности, разочарования от обмана в своих догадках. Эномото проявил поразительное равнодушие к гибели своего соотечественника, ограничившись одной-единственной формальной нотой протеста. В противовес этому он дважды просил за русского офицера-сапёра. И эти странные поездки вице-адмирала в Южную Польшу… Его роман с некоей полячкой, который по всем внешним признакам не был похож на роман. Нет, что ни говори, а тут была какая-то недосказанность! Какое-то белое пятно – подобное неизведанным территориям на географических картах. Вздохнув, Александр совсем было решил потребовать от полицейских чинов более подробных деталей произведённого ими расследования. Однако, уже взяв в руки перо, махнул рукой и размашисто начертал резолюцию: «Быть по сему. Александр». Эпилог 30 сентября 1878 года, почти через два месяца после отъезда из Санкт-Петербурга, экс-посол Эномото Такэаки добрался до Владивостока. Несмотря на то что последнюю часть пути он сделал по реке, без изнуряющей тряски почтовых тарантасов, Эномото чувствовал себя вымотанным. В гостинице «Европейская» его ждал специально прибывший из Японии для встречи чиновник внешнеполитического ведомства. Он предоставил Эномото список пароходов, отправляющихся в ближайшее время в японские порты, а также несколько визитных карточек русских чиновников, желающих засвидетельствовать своё почтение. – Завтра. Я желаю уехать завтра же, – коротко распорядился Эномото, бросив взгляд на список пароходов. – Но, ваше высокопревосходительство, это невозможно! – запротестовал было японский дипломат. – 2 сентября городской голова Владивостока даёт приём в честь вашего прибытия! – Завтра! – повторил вице-адмирал. – А сейчас, простите, я хотел бы отдохнуть. Распорядитесь, пожалуйста, чтобы мне доставили сюда почту, которая, возможно, пришла на моё имя из Петербурга… Никакой почты Эномото, разумеется, не ожидал: его путешествие из Северной столицы России происходило со скоростью почтовых отправлений. А несколько телеграфных сообщений из Петербурга догнали его на почтовых станциях в пути следования. Вице-адмирал просто хотел побыстрее остаться один. Но без протокольных вопросов, будь они неладны, никак не обойтись. И вице-адмирал жестом попросил пятившегося чиновника задержаться. – Каково здоровье императора?