– Какое соображение? Чего я не знаю? – Царство Польское, или Привислинский край – это часть Российской империи. Откровенно говоря, я бы назвал эти области занозой в теле нашего государства. Знаете, другая вера, множество проблем в отношениях… Да и история российская, откровенно говоря, весьма богата памятью на обиды, причинённые поляками. Словом, и у русских, и у поляков нет больших оснований любить друг друга без памяти! В Польше давно уже грезят отделением от России, господин вице-адмирал. К тому же чуть больше десяти лет назад в царстве Польском вспыхнуло восстание за независимость от России, которое было подавлено – многие, даже в России, считают, что излишне жестоко подавлено. – И вы полагаете, господин Белецкий, что тамошняя полиция не слишком… усердна в поисках? – Ваше предположение имело бы право на существование, если бы речь шла о розыске поляка, убившего русского офицера, – криво усмехнулся Белецкий. – Но это не так. К тому же ключевых постов в управлении Привисленским краем поляки не занимают, насколько я знаю. А вот католическая церковь – это уже, как говорят у нас, «теплее»! Это непримиримый враг всего русского, православного! Церковные конфессии вообще неохотно сотрудничают с властями, а уж если речь идёт о католиках и их отношении к «православным угнетателям, гонителям веры и поработителям» – тут о сотрудничестве не может быть и речи! Да и русские власти после осложнения отношений и варшавского восстания стараются не давать поводов обвинять их в каком-либо притеснении католиков. – Понятно. Значит, ключ к поиску Берга – тот самый доктор! Он поляк, господин Белецкий? – Скорее, польский еврей. Погодите, да ведь у меня осталась его визитная карточка! – спохватился Белецкий, нащупывая в кармане смокинга бумажник и лихорадочно роясь там. – Экий я простофиля! Правда, там нет адреса – но фамилия и наименование заведения указаны. Вот она! ПОХОРОННОЕ И РИТУАЛЬНОЕ ЗАВЕДЕНИЕ № 1 В ВАРШАВЕ! доктор медицины и патологоанатомии Яков Шлейзер и мастер обрядовых услуг Тадеуш Заболоцкий ОБРАТИТЕСЬ К НАМ – и ВАШИ ПЕЧАЛИ СТАНУТ НАШИМИ! Наши усопшие выглядят живее тех, кто следует за их гробом! Эномото взял протянутую визитку, прочитал написанное, перевернул на обороте карточки был аналогичный текст на немецком языке – и тоже без адреса. – Вот и ответ на мой вопрос, господин Белецкий – почему полиция не смогла до сих пор найти доктора. Его искали в больницах, среди частнопрактикующих медиков с патентами. А доктор Шлейзер – совладелец похоронного заведения. Патологоанатом, судебный врач, устанавливающий причины смерти людей. – Пожалуй, вы правы, – согласился Белецкий. – Но их всё равно найдут – это всего лишь вопрос времени. Наш государь – очень настойчивый человек. К тому же «нерадивость» тех, кому монарх доверил ответственные посты, ставит его в неловкое положение и перед вами, и перед Японией, и перед Европой. Ещё день два – и государь начнёт гневаться. Как говорят у нас, головы полетят. Усилия в поисках будут удвоены или утроены, кому-нибудь придёт в голову светлая мысль. А то и наш еврейский доктор, убоявшись ответственности за «укрывательство», придёт к властям с покаянием. Эномото кивнул, в задумчивости постукивая ребром визитки по перилам балкона. – Вы имеете право знать подоплёку этой истории с погибшим японцем, господин Белецкий. Я был послан в Россию моим императором, а Асикага – враг микадо и всего нового, что происходит сейчас в Японии. Говоря образно, Асикага был бомбой в багаже моего посольства – бомбой, которая должна была взорваться в нужный момент. Я подозревал нечто подобное ещё до отъезда в Россию. Я догадывался, что поездка Асикага в Европу после получения тайного приказа из Японии – тоже неспроста. Мой друг Мишель Берг чувствовал моё подавленное настроение и несколько раз пытался вызвать меня на откровенность, предлагал помощь. Но я не считал себя вправе перекладывать собственные проблемы на него – и молчал. Тогда Мишель решил действовать сам: он поехал за Асикага в Париж, выследил его и убедился, что документы в шкатулке погубят меня. Единственной возможностью отнять эти документы и спасти меня был поединок с Асикага… И Мишель решился на этот самоубийственный поступок, господин Белецкий! – Почему же самоубийственный? – решил возразить Белецкий. – Мишель был храбрый офицер! И уже имел опыт боевых сражений в Туркестане, дважды награждён за отвагу. – Армейская сабля против японского меча? К тому же Асикага был признанным мастером клинка у нас на родине. У Мишеля не было ни единого шанса победить, господин Белецкий! – вздохнул Эномото. – Даже если бы случилось такое чудо – за причинение смерти иностранному дипломату Мишель попал бы под следствие и в тюрьму! Меня, правда, он бы спас в любом случае… Это поступок истинного самурая, господин Белецкий! Поступок настоящего друга… – Я понимаю ваши чувства, господин посол, – Белецкий был потрясён. – И это ещё не всё! – усталым жестом остановил собеседника Эномото. – Обнародование документов из шкатулки не только дискредитировало бы меня, но и нанесло бы оскорбление вашему императору – особенно после того, как он приблизил меня к себе. У его величества Александра II не было бы другого выхода, кроме как минимум выслать меня из России. Переговоры с Японией были бы сорваны, отношения между нашими странами надолго испорчены… – Но зачем всё это нужно было вашим врагам, ваше высокопревосходительство? – Главной целью их удара был не я. И даже не престиж Александра II. Всё перечисленное нанесло бы непоправимый ущерб его величеству микадо. Скомпрометировало бы его и в Японии, и в Европе. И наверняка позволило бы главному заговорщику прийти к власти в стране, развязало бы императорской оппозиции руки в проведении той политики, которую они навязывали нашему народу. Теперь вы понимаете цену поступка моего друга, Мишеля фон Берга? Понимаете, почему мне так важно найти его? – Понимаю, господин вице-адмирал. Но доктор… Доктор Шлейзер со всей определённостью заявил мне при встрече, что Миша Берг, скорее всего, не жилец на этом свете… – После услуги, оказанной мне русским офицером фон Бергом, я должен до конца своих дней опекать тех, кто был дорог моему другу! Я должен разыскать его могилу и отдать ему посмертные почести. У меня нет права на жизнь, если я не сделаю это. Понимаете ли вы, господин Белецкий? Ручка театрального бинокля, который Эномото всё время машинально вертел в руках, глухо треснула и сломалась. Японец невидящим взглядом смотрел на кровь, капающую из пораненной острым краем металлической оправы ладони. Белецкий выхватил из кармана платок, протянул собеседнику. – Благодарю… Господин Белецкий, вернув мне шкатулку с документами, вы поступили как благородный человек. Не передав её полицейским властям, а вы были, насколько я понял, предупреждены, что речь идёт о преступлении из разряда государственных, – вы рисковали положением в обществе и своей карьерой. Таким образом, я в долгу и перед вами… – Право, не стоит об этом, господин посол… – Стоит, стоит. Но я не закончил: несмотря на сказанное, я вынужден просить вас и о дальнейшей помощи. Мне просто не к кому обратиться более в вашей стране, господин Белецкий! – Ну, если я окажусь в силах… – Мы с вами должны непременно разыскать этого варшавского доктора, а через него Мишеля. Если он умер, то достойно похоронить его и воздать положенные почести. Если он ещё жив – то сделать всё для спасения его жизни, обеспечить медицинский уход и укрыть от преследования властей и гнева вашего государя. Время, господин Белецкий! Вы сами упомянули о том, что у нас на всё это очень мало времени! – Что я должен сделать, господин посол? Говорите, прошу вас, не забывайте о том, что речь идёт не только о вас, но и о моей дочери и её женихе. Это несколько уменьшает ваш личный долг, – невесело усмехнулся Белецкий. – К сожалению, сам не могу выехать в Варшаву. То есть потребуется официально уведомить о моей отлучке и маршруте МИД России. Для русских властей это будет равносильно признанию того, что я нащупал некий след в «деле Берга». Меня немедленно возьмут под наблюдение, и я выведу власти на доктора и Мишеля. К тому же доктор Шлейзер может вообразить, что японец ищет Мишеля с тем, чтобы отомстить ему за убитого соотечественника! И откажется сообщить о его местонахождении – если мой друг ещё жив, конечно… – То есть ехать надо мне, – понимающе кивнул Белецкий. – В принципе, это возможно. К тому же у Корпуса инженеров, который я возглавляю, есть неотложные дела на Варшавской железной дороге… Да и доктор, зная меня в лицо, не станет скрывать место пребывания раненого. Но не будем забывать о том, что моё семейство тоже находится под пристальным вниманием полиции и жандармерии – ожидая возможных известий от Мишеля! Ко мне хвост приставят ещё быстрее, нежели к вам, господин посол! – Логично, – тут же согласился Эномото. – И всё же иного выхода я не вижу! К тому же я могу в это время испросить высочайшую аудиенцию и умолить государя прекратить розыск фон Берга. Конечно, что-то придётся придумать, либо сказать часть правды. Например, что Мишель, выехав за Асикага в Европу, выполнял мою дружескую просьбу. Учитывая приязненное отношение ко мне его величества, о котором он сам неоднократно мне говорил. – Извините, что вынужденно перебиваю вас, господин посол! Я, конечно, не вхожу в число приближённых государя. И не могу похвастать, в отличие от вас, личным знакомством с Александром. Однако скажу наперёд: государь никогда не путает личные дела с государственными! Смерть иностранного дипломата от руки гвардейского офицера, принимавшего присягу на верность царю, для его величества была и останется нарушением долга и преступлением. А ваша просьба будет расценена как вмешательство в дела государя и наверняка испортит ваши дружеские отношения. Отдав личный и категорический приказ о розыске Берга, запустив для этого всю мощную государственную машину, Александр не может, не имеет права отменить своё распоряжение! Дело, конечно, ваше – попробуйте, господин посол! Может, я и ошибаюсь… – В ваших словах есть резон. Я подумаю. Ну а что с поездкой? – Надо ехать! – вздохнул Белецкий. – Впрочем, доктора можно попытаться найти и здесь. В нашем разговоре он упоминал, что приехал в Петербург на три дня, за какими-то химическими препаратами для своего заведения. Пошлю завтра на Варшавский вокзал слугу, пусть там подежурит. Увидит – передаст записку от меня. Не встретит – послезавтра выезжаю: раньше всё равно никак не получится! Эномото кивнул и протянул Белецкому руку в знак согласия. Рукопожатие затянулось, словно собеседники боялись потерять друг друга в этом мире. Обширный зал «Буфф» в эти самые минуты, словно обезумев, вовсю работал руками, от бешеных аплодисментов божественной Гортензии Шнейдер начала чуть покачиваться на позолоченных цепях гигантская люстра. На сцену полетели кошельки и букеты цветов, в глубине которых таились привязанные к стеблям кольца с драгоценными камнями и золотые цепочки-браслеты. Раскрасневшаяся, так и не сумевшая остаться равнодушной к восторгам толпы, Гортензия кивнула музыкантам, и те снова взмахнули смычками, вздыбили вверх сверкающие жерла труб. И Гортензия вновь полетела по сцене, задорно подбрасывая в канкане изящными ножками в сетчатых чулочках бело-багровый ворох юбок… Потом, уже в своей уборной, окружённая почтительной стаей бело-чёрных фрачников, Гортензия Шнейдер утомлённо отставит второй бокал пузырящегося шампанского и вспомнит: – Ах да, господа! Я совсем забыла спросить: а что за невежи занимали третью ложу? Представьте себе: ни одного букета оттуда! Даже не аплодировали, нахалы, по-моему! Никто не знает – кто это был? Поклонники тут же злорадно припомнили: японский посланник нынче был в ложе номер три. И кто-то с ним ещё, а кто – бог весть! Не обращайте внимания, божественная Гортензия: ну что эти азиаты могут понимать в канкане и в очаровательных француженках?! Глава шестнадцатая Его Величество Император Всероссийский и Его Величество Император Японии, желая положить конец многочисленным неудобствам, проистекающим от совместного владения островом Сахалином, и упрочить существующее между ними доброе согласие, постановили заключить Трактат о взаимной уступке, со стороны Его Величества Императора Всероссийского – группы Курильских островов, а со стороны Его Величества Императора Японии – его прав на остров Сахалин… Хотя протокол заключительного этапа завершения переговоров дозволял высоким договаривающим сторонам зачитывать и слушать согласованный текст, не вставая с места, канцлер Горчаков не утерпел, и уже на второй фразе внушительно поднялся из кресла. Торжествующе поблёскивая стёклышками очков, отражающих свет многочисленных свечей, он медленно зачитывал текст, привычно делая между фразами паузы и прислушиваясь всякий раз к бормотанию переводчика Уратаро Сига, повторяющего положения договора главе японской делегации, Чрезвычайному и Полномочному Послу Японии в России Эномото Такэаки. Сам посол тоже сохранял приличествующее торжеству момента выражение значительности на лице, несколько обрусевшему за год пребывания в России. Директора Азиатского департамента МИДа Петра Николаевича Стремоухова, сидящего через стол напротив Эномото и пытающегося от скуки определить эти приметы обрусения, вдруг осенило: да всё из-за густых бакенбард, заботливо отращённых послом за последние несколько месяцев! Сбрей-ка этакие пушистые украшения лица, убери добродушно-величественные брыли со щёк, да небольшой хохолок со лба – и снова из-под «русской маски» выглянет невозмутимый и загадочный азиат… От фривольности неподобающих моменту мыслей Петра Николаевича вдруг повело на улыбку – и тут же он поймал на себе острый цепкий взгляд посла. Словно прочитав его мысли, Эномото, до сего момента сидящий неподвижно, вдруг, словно невзначай, рассеянным жестом поднял левую руку ко лбу. А далее, в упор глядя на Стремоухова, резко прижал и несколько оттянул назад хохолок волос на голове, прищурил глаза до щелочек и даже несколько оскалился, растянув тонкие губы. А при виде невольного изумления на лице директора мгновенно убрал и руку, и улыбку-оскал. И чуть заметно подмигнул: знаю, мол, о чём думаешь! Более широкую невольную улыбку от мальчишеской выходки посланника Петру Николаевичу пришлось старательно прятать в платок. А Горчаков, не замечая этой мимической сценки, продолжал торжественно вещать: – Статья шестая. В уважение выгод, проистекающих от уступки острова Сахалина, Его Величество Император Всероссийский предоставляет: первое – японским судам право посещать порт Корсаков без платежа всяких портовых и пограничных пошлин, в продолжении десятилетнего срока. Второе: японским судам и купцам, для судоходства и торговли в портах Охотского моря и Камчатки, а также рыбной ловли в этих водах и вдоль берегов, те же права и преимущества, которыми пользуются в Российской империи суда и купцы наиболее благоприятствуемых наций… Чрезвычайный и Полномочный Посол Японии, доказав мимоходом русскому коллеге-дипломату Стремоухову свою внимательность и способность к физиономистике, продолжал делать вид, что внимательно слушает русского канцлера и перевод положений Трактата на японский язык. Мыслями же он витал далеко и от переговорной залы МИДа, и от Петербурга вообще. Нет, посол не был легкомысленным человеком. И нынешняя его рассеянность проистекала отнюдь не из пренебрежения интересами своей далёкой родины, которые в принципе могли бы пострадать от малейшей неточности или двусмысленности в тексте Трактата, под которым он через несколько минут от имени Японии поставит свою подпись. Эномото был уверен: неточностей и двойного смысла в международном документе нет. И никто и никогда не упрекнёт его за это. …Долго, без малого год, он обсуждал с русскими различные варианты решения Сахалинского вопроса. Гораздо больших усилий потребовала напряжённая работа по согласованию нюансов, а паче чаяния – древняя, как сама история мировой цивилизации, дипломатическая игра взрослых и умудрённый опытом людей. Надо было озабоченно хмуриться при озвучивании самых выгодных и приемлемых для своей страны предложениях русских – чтобы тут же, в соответствии с правилами «игры», попытаться получить ещё более значимые преимущества. Зная при этом, что партнёры по переговорам никогда не поступятся большим. Зная, что русские играют по тем же правилам, что и японцы. Эномото очень устал за этот год. Устал не только душевно – со временем постоянное мыслительное напряжение перетекло в физическую усталость. Он никогда ранее не постигал дипломатию как науку и искусство, однако способность учиться новому сохранилась у него ещё со времён шестилетнего голландского «университета». Анализируя причины своей усталости, вице-адмирал пришёл к выводу, что её истоки в другом – в постоянном напряжении и необходимости быть готовым к любой неожиданности. С самого дня своего назначения в Россию он ждал этих неожиданностей. Странная и неожиданная протекция военного министра Сайго Такамори. Включение в состав дипломатической миссии лейтенанта Асикага Томео – не сразу определив его роль в своей судьбе, Эномото всё же постоянно чувствовал нешуточную угрозу от этого человека. Своё собственное прошлое: посол понимал, что русский царь, узнай он о мятеже Эномото, его приговоре и трёхлетнем пребывании в тюрьме, неминуемо сочтёт это оскорблением своего монаршего достоинства. Чем больше выделял Александр посла Японии, чем больше царственной и человеческой приязни дарил ему, тем болезненнее стал бы для русского царя удар по его самолюбию. Тем сильнее была бы досада оттого, что его «обманули», выставили на посмешище перед всем миром. Тогда – что? Русская тюрьма? Объявление персоной нон грата и высылка из России, это в лучшем случае! Но даже в этом «лучшем» случае его возвращение в Японии отнюдь не было бы триумфальным. Эномото не сомневался: его неминуемо сделали бы виноватым и в провале дипломатической миссии, и в подрыве престижа Японии на международной арене. И тогда была бы снова тюрьма. Не русская, так японская… Появление в его жизни искреннего и доброжелательного двадцатилетнего русского офицера фон Берга скрасило несколько месяцев вынужденного одиночества Эномото и даже несколько снизило градус напряжения его жизни. С Мишелем Бергом ему было легко и просто. Он искренне потянулся к молодому жизнерадостному человеку, единственному, кому от него, от Эномото, не было нужно ничего, кроме радости общения и познания незнакомых ранее сведений, обычаев, нравов… Фон Берг искренне хотел стать другом для Эномото – не из тщеславия, не из желания похвастать в кругу армейских приятелей знакомством с высокопоставленным иностранным дипломатом, любимцем царя. Берг хотел быть полезным, и, видя холодную отстранённость японца, постоянно подчёркиваемую им официальность в отношениях, даже обижался. Винил в этой холодной отстранённости себя, своё неумение доказать дружбу и готовность прийти на помощь в любую минуту. Он просто не знал и не понимал древних японских обычаев, густо замешанных, к тому же, на очень долгой самоизоляции Страны восходящего солнца, на традиционном недоверии японцев ко всему, что привнесено извне… Этот наивный, но верный друг просто не знал, что для самурая внешнее проявление любых тёплых и добрых чувств равносильно признанию собственной слабости духа… Берг, почуяв в Асикага врага своего друга, ринулся за ним в Европу. И без колебаний поставил на кон ради Эномото свою жизнь и будущее. Когда Эномото получил шкатулку со страшными для него документами, он в полной мере оценил то, что Берг сделал для него. Асикага, выполняя приказ своего прямого начальника из далёкой японской Кагосимы, был готов не только раскрыть русскому царю «преступное» прошлое японского посла. Разоблачительные для Эномото факты, подкреплённые фотографическими карточками и язвительными комментариями, должны были появиться в скандальной французской газете. Франция, обиженная «предательством» русского самодержца и политикой России, переориентированной в то время на Пруссию, не упустила бы возможность выставить виновника своих унижений на посмешище! Подумав об этом сейчас, посол невольно хмыкнул: на гребне этой антирусской истерии Александр вряд ли обошёлся бы только высылкой из России виновника скандала! Когда Берг метался в бреду от ран в маленькой монастырской келье, оскорблённый его «дерзостью» русский царь одним росчерком пера лишил его военного чина и повелел продолжать поиски, чтобы наказать ещё более. Эномото сумел с помощью отца невесты Берга найти его, ещё живого, в больничке для убогих и престарелых при женском монастыре близ Варшавы. Японский посол, собираясь в Варшаву, поставил в известность главу русского внешнеполитического ведомства Горчакова о необходимости временно покинуть пределы России. Из предосторожности конечным пунктом поездки был назван Берлин. К тому же Эномото, сыграв крайнее недовольство, заявил канцлеру дипломатический протест по поводу установленного за ним, японским послом, полицейского наблюдения. Ход был верным: если такового наблюдения и не было, то заграничная русская охранка не преминула бы присмотреть за послом в его поездке. Горчаков обратился к Александру, предупредив его о возможных осложнениях в переговорах по Сахалину в случае, если Эномото заметит наблюдение за собой. – Но ведь мы уже потеряли одного японского дипломата! – нахмурился тогда Александр. – Причём потеряли, ежели помнишь, Александр Михайлович, именно на берлинском маршруте! Нельзя ли внушить господину послу, что охрана его персоны проистекают лишь от нашего стремления обеспечить его безопасность?