— Понятно, — протянула нахмурившемуся Траубергу руку помощи Валандра. — Вы часто виделись с Маргаритой? — Я живу с другой семьей уже двадцать лет. С матерью Маргариты я разошелся, когда ей было четырнадцать лет. — Значит, ей было тридцать четыре? — Да, седьмого апреля исполнилось. — Трауберг опять погрустнел. — Она умерла… — Я знаю, — не поняла Валандра, кого Лев Земович имеет в виду. — Я говорю о Кларе, матери Маргариты. — пояснил он. — Я, конечно, помогал им, но с Маргаритой мы виделись не часто… — Трауберг опять захрипел и потянулся за стаканом с водой. — Может, кофе? — Спасибо, не откажусь, — гость осушил стакан. Вершинина подняла трубку с рычага одного из трех стоящих перед ней телефонных аппаратов и набрала трехзначный номер. — Валера, — сказала она в трубку, — зайди, пожалуйста, на минутку. Валандра нажала на рычаг и, продолжая прерванный разговор, обратилась к посетителю: — Лев Земович, вы сказали, что давно живете с другой семьей. Кроме Маргариты дети у вас еще есть? — Сын, Марк. Он учится в университете, мечтает уехать в Америку. — Трауберг невесело усмехнулся. — А вы что же, против? — полюбопытствовала Вершинина. — Конечно! Если ты еврей и у тебя есть возможность вернуться на историческую родину, то негоже предпочитать ей страну ушлых и малокультурных янки. Или оставайся на земле, которая тебя взрастила, или — возвращайся на родину! — торжественно произнес Трауберг. Его глаза горели одновременно праведным негодованием и гордостью за свой маленький, но избранный народ. «Кредо так кредо!» — иронично заметила про себя Валандра. На пороге кабинета возник Толкушкин. — Валентина Андреевна… — раскрыл он было рот. — Валера, организуй-ка нам со Львом Земовичем кофе. — В один миг! — бодро отозвался Валера и, включив электрочайник, отправился мыть чашки. — А где работала Маргарита? — Преподавала историю в лицее, знаете, тот, новый, на Мальцева. — Да, да, шикарное здание. А она поддерживала отношения с братом? — Виделись они не часто, да я, откровенно говоря, не поощрял даже их эпизодических встреч. Сами понимаете, — Трауберг натолкнулся на полный недоумения взор Валандры, — взаимные претензии, зависть, размолвки… — Со стороны Маргариты, это понятно, но Марку-то что было завидовать, ведь вы жили с ним? — Я помогал Маргарите, я имею в виду материально… Вы же знаете, как эгоистичны дети, привыкшие к привилегированному положению в семье. Я говорю о тех, у кого нет ни брата, ни сестры, — пояснил Трауберг. — То есть вы хотите сказать, что Марк — именно такой ребенок? Но ведь он знал о существовании сестры. — Тем более, — оживился Трауберг, видно, не желая упустить случая поговорить на жизненно важную для него тему. — Маргарита — моя первая дочь, и Марк, привыкший к повышенному вниманию, мне кажется, неуютно себя чувствовал, когда речь заходила о его сестре. Вошел Толкушкин. Вода уже закипела. Он высыпал содержимое двух пакетиков «три в одном» в чашки и залил кипятком. — Спасибо, Валера, — поблагодарила его Валандра, когда он поставил чашки на стол. — Это все? — Толкушкин вопросительно посмотрел на свою начальницу. — Да, можешь идти. Толкушкин направился к двери. — Вы хотите сказать, что Маргарита теоретически и практически была как бы лишена дочерних и сестринских прав, но в сознании брата пребывала как постоянный намек, упрек в свой собственный адрес и даже как скрытая угроза? Именно поэтому вы не поощряли их отношений? — снова обратилась Валандра ко Льву Земовичу. — Да. Мне кажется, что у Марка всегда было какое-то чувство вины, от которого он хотел избавиться. — Трауберг беспокойно заморгал, — хотя, может, я преувеличиваю… — Значит, вы говорите, что Марк практически не общался с Маргаритой? — Можно сказать, что так. — Трауберг потупился. — Я считал, что так будет лучше для них обоих. Меньше раздражения, меньше обид… — А с кем общалась Маргарита на работе? Может, вы знаете каких-нибудь ее подруг, друзей, знакомых? — Вершинина сделала осторожный глоток кофе. — Точно я вам сказать не могу. Наверное, с учителями общалась, с коллегами… У меня ведь с дочерью не было особо теплых, доверительных отношений, хотя она была мне дорога. — Трауберг закашлялся. — Может, она все-таки говорила вам о каких-то конкретных людях? — Знаю, что она была дружна с преподавателем математики — Людмилой. Отчество ее мне не известно… Та при мне несколько раз звонила Маргарите домой… — А еще? Дворовые друзья, подруги… — Да нет. В детстве, может быть, такие и были. Вообще-то Марго была довольно скрытной, вечно, как ее мать мне говорила, копалась в себе. В подростковом возрасте, а наш развод с Кларой пришелся как раз на этот трудный и ответственный период. Маргарита не была неуемной и раздражительной, как другие дети. Она ни в чем нам не противоречила, да и к разводу отнеслась на удивление спокойно. Хотя мы с Кларой насчет этого не обольщались. — То есть? — Были почти уверены, что она переживает в душе, только вида не показывает. — Этакая пай-девочка? — Не то чтоб уж совсем мы не знали с ней хлопот, но по сравнению с другими детьми Марго была послушным ребенком. Правда, потом Клара начала мне жаловаться на нее. В двадцать один Марго влюбилась в какого-то разгильдяя, учившегося на инязе, стала нервной, нетерпимой, начала противоречить и даже из дома несколько раз уходила. Когда я пробовал вмешиваться, она меня не слушала, смотрела на меня как на пустое место… Хотя Марк в этом плане свою сестру переплюнул. — Что, совсем не слушается? — Вбил себе в голову эту Америку — никакого сладу с ним нет! Машину он все просил у меня… Так я ему не купил — вдруг продаст, да и рванет в свою Америку, никому ничего не сказав, кто его знает? — Трауберг хитро прищурился. — Я ведь ему ни в чем не отказываю. Когда сам за границей бываю, покупаю ему и одежду, и технику… Но денег в руки не даю. Вот он и бесится, все грозится уйти из дома. Я ему говорю: Марк, сейчас не времена хиппи, и в родне у нас привыкли к приличиям… Ох, не знаю, что с ним дальше делать буду. — Трауберг снова вынул платок и промокнул лоб. — А что же стало с тем, как вы выразились, разгильдяем, в которого влюбилась Маргарита? — поинтересовалась Валандра. — В Англию по окончании университета свалил. Английский-то он знал, видать, не плохо, если ему там стажировку предложили… — А что же Маргарита? — Да как-то поостыла она к нему, разочаровалась… Он ей здорово досаждал своими похождениями да пьянками. Потом он, правда, завязал, за ум взялся. Ой, да все равно ничего путного у них бы не вышло. У нас есть одно негласное правило: выходить замуж только за своего. — И сколько длилось Маргаритино увлечение? — Два года, хотя точно сказать не могу. Андрей ведь ей из Англии писал, приглашал, но Марго отказалась ехать к нему да и вообще вскоре перестала на его письма отвечать. А однажды, когда он позвонил (она сама мне об этом сказала в порыве откровения), повесила трубку в середине разговора. — Она не жаловалась на свою работу? — Да нет, даже наоборот — ей она очень нравилась! Она все методы какие-то новые внедряла, всерьез поговаривала о научной карьере. Она ведь после учебы на истфаке в аспирантуру поступила, но потом бросила. А недавно опять решила попробовать свои силы в науке. Вот только… — Трауберг закрыл лица руками. — Успокойтесь, — сказала Вершинина, чувствуя себя полной дурой: о каком покое могла идти речь, когда твой ребенок погиб?… — Извините, — Трауберг хлебнул полуостывший кофе и отрешенно уставился в окно — там, на синеве неба, курчавилась и росла густая облачная пена. — Сегодня дождь обещали, — тихо проговорил он, точно на эту мысль о дожде делал ставку как на лекарство от душевной муки. «Его гнетет еще и то, что он не особенно много уделял внимания дочери», — проницательно подытожила Вершинина. — Вы не знаете, в последнее время она с кем-нибудь встречалась? Я имею в виду отношения с противоположным полом. — Не зн-а-ю, — протянул Трауберг, все еще находясь во власти своих невеселых дум. — В последнее время мы виделись с ней реже, чем когда-либо. — А когда умерла мать Маргариты? — Семь лет назад от рака. — И с тех пор Маргарита жила одна? — Одна. Может, у нее и были какие-нибудь временные связи, но мне об этом ничего не известно. Правда, один раз я встретился у нее с одним парнем, который, кстати, у меня тоже доверия не вызвал. — Она представила вам его? — Его звали Виталием, они познакомились в кафе… — И чем же он вам не понравился? — полюбопытствовала Валандра, покончив с кофе и закурив. — Вертлявый какой-то, подвижный чрезмерно и болтал без умолку. Но не дурак, — авторитетно заявил Лев Земович.