Он запаниковал и попытался отпрянуть, но тело не слушалось его. Он как будто замер в этом мгновении, но ощущал зловещее спокойствие, почти отрешенность, и был готов к неизбежной участи, когда из каждого ствола в его сторону полетели пули. Оглушительные раскаты грома и звук дождя, барабанящего по железной крыше гаража, резко вырвали Доминика из сна. Именно этот гулкий, частый перестук в его сне преобразился в град пуль. Когда Доминик открыл глаза, вокруг было непроглядно темно, и он не сразу понял, где находится. На краткий миг подумал: а что, если это был не сон и этот мрак означает смерть? Пошарив вокруг, он наткнулся на свой телефон, включил на нем фонарик и осознал, что по-прежнему находится в машине Одри. Все мышцы и суставы болели, как после изнурительного приступа лихорадки. Во рту было сухо, тупая боль пульсировала в голове, переносице и плече — последствия его схватки с Беккой. На часах было 2:05 — он проспал девять часов. Но теперь ему нужно пошевеливаться — и делать это как можно быстрее. Раз уж его лицо и имя появились в СМИ, пройдет совсем немного времени, прежде чем полиция обнаружит этот гараж, арендованный на имя Джона Бингэма. Поскольку вход, он же выход, здесь один, то гараж станет для Доминика смертельной ловушкой. Одежда была грязной — испачкана не только его собственной кровью, но и кровью Бекки и Хелен. От него воняло потом, и, чтобы совершить последний отрезок своего путешествия, нужно было переодеться. Натянув свою грязную одежду, Доминик выбрался под ливень и на негнущихся ногах направился к большому металлическому ящику, мимо которого пробегал по пути к гаражу, — Армия спасения устанавливала такие для сбора материальных пожертвований бездомным. Ящик был переполнен, вещи свешивались из-под крышки. Доминик обошел ящик с задней стороны, выбил стержни, державшие петли, и залез под крышку. Из вещей, сваленных в ящике, он выбрал футболку, рубашку, пиджак, джинсы и пару кроссовок. Вернувшись в гараж, переоделся во все это и направился к круглосуточной заправочной станции, расположенной в трех улицах от гаража. В магазине при станции набрал в корзину бутылок с негазированной водой, добавил некоторое количество предметов гигиены, потом выскочил за дверь, прежде чем кассирша, сидящая за плексигласовым щитом, успела поднять голову от мобильного телефона и заметить его. Небо над головой разорвала очередная молния, когда Доминик в последний раз вернулся в гараж. Используя одноразовую бритву и зеркальную сторону компакт-диска, он побрился в первый раз с тех пор, как изображал Меган перед Беккой и ее коллегой. При помощи маникюрных ножниц из аптечки первой помощи преобразил свои волнистые волосы в короткую стрижку, затем надел очки для чтения с увеличивающими линзами и спрыснул дезодорантом позаимствованную в ящике одежду, от которой исходил затхлый запах. Оставалось почистить зубы — и он готов ехать. Но когда Доминик повернул ключ в замке зажигания, ничего не произошло. Попробовал еще раз, потом еще, а затем прекратил попытки. Он наконец-то вспомнил, что уснул, включив кондиционер и вентиляцию. Должно быть, это разрядило аккумулятор. В ярости Доминик ударил кулаками по рулевому колесу, потревожив больную ключицу. Он с самого начала планировал взять машину Одри и именно поэтому потратил на ее восстановление столько денег. А теперь из-за собственной беспечности придется бросить ее… У Доминика было такое ощущение, будто он подвел саму Одри. Тридцать минут спустя Доминик укрылся под навесом возле шоу-рума кухонной мебели. Он ждал, и наконец подъехал нужный автомобиль. «Фольксваген Поло» второго поколения был достаточно старым, чтобы его дверцы не запирались автоматически при включенном зажигании, и достаточно обычным, чтобы не выделяться среди других. Здоровой рукой Доминик распахнул дверцу и семь раз ударил водителя по голове и лицу, сбив с него очки — они улетели куда-то под пассажирское кресло. Потом перегнулся через оглушенного парня, расстегнул его ремень безопасности, вытащил водителя из машины и бросил его на пустой дороге. Отъезжая прочь, с радостью отметил, что бензобак полон на три четверти. Топлива было вполне достаточно, чтобы добраться до места назначения. Дождь и гром начали ослабевать, когда он навеки оставил свою прежнюю жизнь в Лондоне и вырулил на трассу М20. Включив радио, прощелкал несколько радиостанций, прежде чем остановиться на ночной волне, передававшей песни о любви. «Someone Like You» певицы Адель застала его врасплох. Он вспомнил, как Одри, любившая эту песню, прослушивала альбом на повторе в течение всего их отпуска во Франции. Но в тот вечер, когда он застал ее в тускло освещенном патио танцующей медленный танец с Батистом, все изменилось… За несколько дней до этого, играя в прятки с детьми Батиста, Доминик нашел одного из них под верстаком в гараже. Направляясь к выходу, он заметил бутылку антифриза. Его мобильный телефон в этой французской глуши давал лишь ограниченный доступ в интернет, но Доминик все равно «нагуглил», что потребуется лишь относительно небольшая доза антифриза, подлитая в любимое вино Батиста, чтобы положить быстрый конец его отпуску. Почти неделю Доминик боролся со своей совестью, пока не заметил, что соперник, прячась в оранжерее, фотографирует ничего не подозревающую Одри, сидящую у бассейна в купальнике. В отместку Доминик добавил яд не в одну, а в две бутылки — просто чтобы удостовериться, что дело будет сделано наверняка. В тот же вечер, к радости Доминика, Батист опустошил первую бутылку шираза в одиночку. Естественный сладкий вкус антифриза маскировал горькие последствия. А поскольку Батист был жадным, то и вторую бутылку практически прикончил, ни с кем не делясь. На следующее утро он пропустил завтрак из-за сильной боли в желудке — его тело пыталось бороться с этиленгликолем в крови. Вскоре после того как начались галлюцинации, Батиста на носилках погрузили в машину «Скорой помощи», и на его лице уже не было того выражения самодовольства, которое Доминик так ненавидел. Пока остальная семья по очереди дежурила у больничной койки, Доминик провел остаток отпуска, занимая ребятишек — и посредством этого проживая детство, которого был лишен. Еще он пропустил винные бутылки через два цикла мытья в посудомойке и только затем бросил их в ящик для стеклянного вторсырья. Когда прибыла жандармерия, дабы расследовать случай отравления, никаких улик уже было не отыскать. Это могло случиться в любом из множества ресторанов, которые Батист посещал во время своего пребывания здесь. В последующие месяцы Одри каждый пятничный вечер прямиком из детского сада, где продолжала работать, отправлялась прямо на вокзал Сент-Панкрас, чтобы сесть на скоростной поезд «Евростар». Она ездила в Париж, чтобы помочь с детьми матери и сестре, пока Батист находился в больнице. Хотя доказать это было невозможно, однако Кристина винила стресс в том, что у нее случился выкидыш. Одри возвращалась домой, к Доминику, только вечером в воскресенье, совершенно разбитая. Он придерживал язык, хотя его все сильнее раздражало то, что она ставит семью превыше его. В конце концов Доминик придумал способ снова стать для Одри главным приоритетом. У них должен быть общий ребенок. Одри забыла принять противозачаточные таблетки в предписанной последовательности, и в тот вечер он соблазнял ее алкоголем и вкусным домашним ужином, но сначала она отмахивалась от его заигрываний. В конце концов сдалась, но настояла на том, чтобы он надел презерватив — не зная, что Доминик заранее проколол латекс в нескольких местах. Неделю спустя, когда она так и не нашла времени дойти до аптеки, он повторил уже испытанный метод соблазнения. А через месяц проснулся оттого, что Одри тошнило над унитазом. Тест на беременность подтвердил его ожидания. Поездки Одри в Париж сделались более редкими, и Доминик с гордостью смотрел, как округляется ее живот. Они строили планы на будущее. Доминик в восторге записал их на все доступные курсы для будущих родителей. Старался, чтобы эти курсы приходились на выходные — это мешало Одри ездить куда бы то ни было. Ей пришлось ограничиться сообщениями — родные писали ей о том, что Батист ждет донора на пересадку печени. Узнав, что будущий ребенок — сын, Доминик был на седьмом небе от счастья. Одри решила назвать его Этьеном, в честь своего покойного дедушки. Тот день, когда Доминик ушел на работу, оставив дома мобильный телефон, стал роковым. Вернувшись, он увидел, что Одри сидит за обеденным столом; покрасневшие глаза резко выделялись на ее бледном лице. Первой его мыслью было, что она потеряла ребенка, и внутри у него разверзлась холодная бездна. — На моем айпэде сел аккумулятор, и я взяла твой телефон, чтобы выйти в Сеть, — начала Одри. Она тщательно выбирала слова, как будто отрепетировала их заранее. — Я хотела ввести в поле поиска «антацид», но автозамена завершила «ант» как «антифриз». Судя по истории в твоем мобильнике, ты делал запросы «сколько антифриза нужно, чтобы убить человека», и «симптомы отравления антифризом». Она сделала паузу, и между ними повисло тяжелое молчание. Сердце Доминика сначала замерло, потом забилось с удвоенной частотой. Это была дурацкая ошибка — не замести следы, и с тех пор эту ошибку он ни разу не повторял. — Я «гуглил» это, когда Батист попал в больницу и тесты показали, чем он отравлен, — объяснил он. Одри всмотрелась в лицо любовника, выискивая признаки лжи. — Честное слово, дорогая, — добавил Доминик. — Да, мы с ним не любили друг друга, но ты действительно считаешь, что я мог бы причинить ему вред? Или кому-либо другому? Ее лицо оставалось каменным, и ему стало не по себе. — Батиста увезли в больницу в субботу, двадцать шестого августа, — сказала Одри. — А твой телефон утверждает, что ты проводил этот поиск в среду, двадцать третьего. Мозг Доминика лихорадочно перебирал возможные варианты. Можно было сказать правду и принять все последствия — или же продолжать лгать и надеяться, что она решит поверить ему. И хотя Одри не была доверчива и неплохо разбиралась в технологиях, он выбрал последний вариант, с растущим отчаянием возразив: — Помнишь, как мы приехали во Францию и мой телефон никак не мог найти сеть? Сколько ему понадобилось, чтобы поймать сигнал, — три дня? Наверное, из-за этого на нем сбились часы и календарь. — С того момента, как Батист попал в больницу, и до постановки диагноза прошло три дня. Почему ты заподозрил именно отравление антифризом, а не что-то другое? — Она стояла, сложив руки на груди и холодно глядя на Доминика. Они напоминали две шахматные фигуры на противоположных сторонах доски, каждая из которых ждет, пока другая сделает ход. Одри начала действовать первой — она швырнула в Доминика его телефоном. Тот отскочил от плеча, ударился о каминную доску и упал на пол. Доминик шагнул к Одри, и она дала ему пощечину. В ответ он схватил ее за плечи и, прижав к стене, взмолился: — Ты должна мне поверить… — Ты лжец! — крикнула она. — Больной, сумасшедший лжец! Ее слова причинили ему такую боль, какую никогда не причиняла ни одна другая женщина. — Прошу тебя, Одри… — Отпусти меня, или я закричу на весь чертов дом. Доминик неохотно повиновался, и Одри метнулась в спальню. Он последовал за ней и увидел, что она вытаскивает из-под кровати чемодан и начинает набивать его своими вещами. — Ты не оставишь меня, — сказал он. — Взгляни на меня, — парировала она. — Ты говорил мне о дурных делах твоей матери… Так вот, ты ничем не лучше ее. Я не собираюсь делить с тобой дом и ребенка. Мы уедем как можно дальше от тебя. — Нет! — закричал Доминик. — Ты не можешь забрать моего ребенка. — Могу и заберу. Доминик почувствовал, как вокруг него сгущается красный туман. Впервые за много лет он был не в состоянии его контролировать — а на глазах у Одри такого с ним вообще никогда не случалось. Он сграбастал ее за плечи и встряхнул, заставляя одуматься. Прорычал: — Ты не сделаешь то же, что все остальные. Никто больше не посмеет покинуть меня. Затем схватил ее одной рукой за подбородок и сжал ее щеки так крепко, что они сошлись у нее во рту. В этот момент он любил ее так сильно, что предпочел бы убить, нежели позволить жить вдали от него. Но когда увидел в ее глазах тот же страх, который видел в глазах Кэлли, когда встречался с ней в коридорах общежития, то отпустил Одри. Она сдержала свое обещание и закричала, умолкнув лишь тогда, когда Доминик с силой толкнул ее к стене. Она упала на пол, неловко, с хрустом подвернув под себя запястье. Только тогда он осознал, как далеко зашел. Остаток ночи он отказывался позволить ей поехать в травмпункт, чтобы врачи могли осмотреть ее запястье, — боялся, что если она выйдет из дома, то не вернется. Все это время пытался убедить ее, что он не в ответе за смертельно опасное состояние Батиста. К рассвету Одри все-таки сдалась и сослалась на то, что у нее из-за беременности шалят гормоны, потому она ведет себя так неразумно. В итоге, убежденный, что они достигли понимания, Доминик предложил сходить в аптеку и купить болеутоляющее. Но когда он вернулся всего пятнадцать минут спустя, Одри исчезла. Единственной вещью, оставшейся от нее, было платье, которое он купил ей на день рождения, — оно так и висело в ее части почти пустого гардероба. А на комоде лежало подаренное им серебряное кольцо. В последующие дни и недели Доминик неустанно звонил на мобильник Одри, все сильнее беспокоясь о том, куда могла отправиться она с их нерожденным ребенком. Он оставлял десятки голосовых и текстовых сообщений; иногда, в минуты грусти и одиночества, умолял ее вернуться, в других случаях, теряя контроль над своей яростью, угрожал ей. Он даже не знал, читала ли она эти сообщения, слушала ли их. Доминик спросил Памелу, соседку снизу, не видела ли она отъезд Одри, и хотя та сказала, что не видела, его это не убедило. Он перевернул всю квартиру вверх дном в поисках каких-либо следов, пока на пороге не появились полицейские, которых вызвал кто-то из соседей, заподозривших ограбление. Когда Доминик обратился в детсад, где работала Одри, ему сообщили, что она ушла на больничный на неопределенный срок. Потом он приехал в парижский дом ее родителей, но ему сказали, что Одри здесь нет, и, если он когда-либо снова посмеет сюда явиться, его вышвырнут прочь. Их явно предупредили о том, что между ним и их дочерью случилось что-то серьезное, но не сказали о том, что он сделал с Батистом, иначе в дело уже вмешалась бы полиция. Тоска Доминика по любви всей его жизни с каждой неделей делалась все более глубокой. Он закрывал глаза и вспоминал, каким бархатистым был живот Одри во время беременности, когда она втирала в растяжки масло. Вспоминал, как менялся ее запах, становясь более насыщенным по мере того, как в ней росла другая жизнь. Недели перерастали в месяцы, и этот запах постепенно выветрился из квартиры. За два месяца, прошедших после исчезновения Одри, Доминик так ни разу и не появился в строительной компании, где работал. Он написал своему начальнику Люку короткое письмо с заявлением об увольнении и игнорировал поток ответных сообщений с угрозами подать в суд за нарушение контракта. Сбережений Доминика хватало на то, чтобы жить, не работая, а потребность найти Одри переросла в одержимость. Только спустя девять долгих месяцев после предполагаемой даты рождения их ребенка в почтовом ящике каким-то чудом возникло письмо, адресованное Одри, — от ее банка. Из-за административной ошибки и сбоя данных письмо отправили по старому адресу, написанному на конверте, но в правом верхнем углу самого письма был проставлен другой, новый адрес — где-то в Западном Лондоне. Через час Доминик уже стоял у ее дверей, не зная, что сказать. Он решил просто вверить себя ее милосердию. Потом, увидев, как искренне он раскаивается, она обязательно впустит его в дом, покажет ему его сына, и они начнут заново строить свою жизнь как одна семья. Он постучался, и, когда дверь приоткрылась и Одри выглянула в щель, Доминику показалось, что у него сейчас подломятся ноги. Он улыбнулся ей — но улыбка осталась без ответа. — Non! — крикнула Одри в панике от его появления. — Éloigne-toi de moi[35]. Она захлопнула и заперла дверь прежде, чем он успел хотя бы ступить на порог. — Одри, прошу тебя, я просто хочу поговорить. — Убирайся, — отозвалась она. — Оставь нас в покое. «Нас», — подумал Доминик. Все, что отделяло его от его сына, — это дверь и упрямство Одри. — Я просто хочу объяснить. Там, во Франции, я не мог мыслить ясно. Мысль о том, чтобы потерять тебя из-за Батиста, была невыносима, поэтому я сделал то, что сделал. Ты должна меня простить. — Я звоню в полицию, — крикнула Одри. Доминик напрягся всем телом, услышав в квартире младенческий плач, — он был так мучительно близок к тому, чтобы увидеть своего сына. Бросился к окну квартиры и сквозь матовое стекло смог едва-едва различить луч света, пробивавшийся в дверной проем. Снова постучал в дверь, и, когда Одри не ответила, начал колотить по двери ладонями, потом кулаками. Он чувствовал, как закаленное стекло дрожит в раме. В крайнем случае он мог его разбить. В конце концов входная дверь отворилась, и Доминик на какое-то время лишился слов, снова превратившись в тихого маленького мальчика, напуганного яростью матери. — Как ты меня нашел? — спросила Одри. — Все, что имеет значение, — я здесь, — ответил он. — То, что я сделал… я знаю, что это неправильно, но я сделал это ради нас. — Не лги себе, — возразила Одри, окидывая взглядом улицу за его спиной. — Ты сделал это из-за поврежденной психики. Потому что в глубине души ты плохой, сломанный человек. — Это не так, клянусь тебе. Я просто хочу увидеть нашего малыша. Я и так уже лишился очень многого. Это нечестно. — Ты — ревнивый манипулятор, и я тебя даже близко к нему не подпущу. — Я изменился, честное слово, — умолял Доминик. — Просто позволь мне доказать это. — Нет. — Ты должна! — закричал он и ударил ладонями по двери — снова и снова. Неожиданно у него за спиной возникли двое полицейских в форме — женщина и мужчина. Доминик почувствовал облегчение: теперь ему нужно было лишь убедить их в том, что он действует из лучших побуждений, и тогда они уговорят Одри поверить ему. — Отойдите от двери, — приказала женщина-офицер.