— Не волнуйся, станет как прежде. Время лечит. — А Толстяк вернется наконец? Я за него волнуюсь, так хочется, чтобы он был здесь! — Наверно. Не волнуйся… Хватит с тебя потрясений. — Я бы еще пригласила отца Пэла. Он даже не знает, что у него есть внук… И, по-моему, даже не знает, что его сын погиб. Пора ему сказать. Франс грустно кивнула и погладила дочь по голове. По тротуару возле дома ходил Ричард, возил коляску с Филиппом. * * * Он молился каждый день. По утрам и по вечерам ходил в церкви, часами сидел на жестких, неудобных скамьях под пустынными заледенелыми сводами и молил, чтобы ему дано было все забыть. Он хотел снова стать Клодом-семинаристом, в крайнем случае Клодом-кюре, Клодом из Уонборо, которого все считали непригодным к войне. Хотел снова стать священником. Хотел заточить себя в монастыре. Хотел стать траппистом и навек замолчать. Да, пусть Господь направит его в кельи молчальников, чтобы он смыл с себя грехи и ожидание смерти перестало быть таким невыносимым. Да, он, быть может, еще спасет свою душу; быть может, она еще не совсем погибла, ведь он хранил целомудрие. Он убивал, но остался невинным. Пусть Господь заточит его в горах — он хотел исчезнуть, ведь он ничтожество, умеет причинять только зло. А теперь его больше всего мучило, что он оскорбил Толстяка, единственного Человека из них всех. Он знал, какую цену придется заплатить за это: кто оскорбляет Человека, у того нет будущего; кто оскорбляет Человека, тот никогда не узнает искупления. Клод часто жалел, что не погиб на войне: он завидовал Эме, Пэлу и Фарону. Ему было стыдно находиться рядом с Лорой, он был ее недостоин. В конце концов она тоже убежит. И Филиппа он больше не хотел видеть: Пэл, его отец, был Человеком, он никого не бил, никогда не предавал, никому не причинил ни малейшего зла. Филипп, в свой черед, тоже станет Человеком, а значит, человечество не погибнет. Главное — не заразить мальчика. Да, он уедет далеко сразу, как только сможет. А пока он уходил из квартиры в Блумсбери на заре и возвращался к ночи, чтобы не встречаться ни с Лорой, ни с Филиппом. В изломах ночи до него нередко доносились рыдания Кея в соседней комнате: тот тоже терзался собственным существованием. Бывало, он выпивал, но редко: ему хотелось каяться и страдать. * * * Немцы пока не капитулировали, УСО еще действовало, но Секция F доживала последние дни. На Портман-сквер и в отдельных кабинетах Бейкер-стрит паковали коробки. В Париже, в отеле “Сесиль”, открыли офис УСО для помощи вернувшимся агентам-французам. К тому же надо было связаться с семьями погибших. Лора поделилась со Станисласом своим намерением найти в Париже отца Пэла. — Он в курсе про сына? — спросила она. — Не знаю. — Теперь ему надо знать. — Да. — Я покажу ему Филиппа, это смягчит его горе. — Наверняка… Но торопиться некуда, поедешь, когда почувствуешь, что готова. — Я хочу, чтобы он увидел Филиппа… Хочу с ним поговорить… Мне столько надо ему сказать… Но как, как я скажу ему про Пэла, если он ничего не знает? — Если хочешь, могу сначала я к нему пойти, — предложил Станислас. — С Доффом. Чтобы все сделать как надо. От имени УСО. С военными почестями и всем прочим, пусть отец знает, каким героем был его сын. Она уткнулась лбом в плечо старого летчика. — Очень хочу, — грустно сказала она. — Как ты думаешь, он захочет приехать в Сассекс? Может, поживет немножко в Англии, побудет с Филиппом. Так ведь будет хорошо, правда? — Замечательно, — успокоил ее Станислас. — Все будет хорошо. 62 Они были в Дьеппе, в маленькой гостинице у самого моря, в номере на третьем этаже. Саския смотрела в окно на волны, ласкающие песок, Толстяк сидел на кровати. Они приехали сюда несколько дней назад. — Мне скучно, — сказала она, не сводя глаз с пляжа. Он досадливо поморщился: — Но здесь мы вдали от людей. Тебе разве не хочется быть подальше от людей? — Хочется. Но, по-моему, я видела в столовой крысу… — Не бойся их. Крысы тебе ничего не сделают. — Я бы на пляж сходила… — Нельзя… Там мины. Она вздохнула. Она была прелестна, нетерпение украшало ее; ему хотелось прижать ее к себе, крепко обнять. Он не решался. — Как хочется побегать по песку! — внезапно воскликнула она в буйном приливе жажды жизни. Он улыбнулся ей и подумал: “Милая, милая Саския”. — Ты можешь поехать в Англию. Там нет мин на пляжах… — Англия — красивая страна? — Самая красивая. — Там же все время дождь, нет? Не люблю дождь… — Дождей там много. Но это неважно: там хорошо жить. Ведь когда счастлив, дождь — это пустяки. Лицо у нее снова стало грустным: — Мне хочется повидать родителей. И сестру… Хозяин гостиницы сказал Толстяку, что люди, депортированные в немецкие лагеря, стекаются в парижскую гостиницу “Лютеция”. Если родителей и сестру Саскии арестовали и депортировали и если они еще живы, их можно найти в “Лютеции”. Толстяк пока не говорил об этом Саскии, ему так хотелось, чтобы они остались здесь, вместе. Но как скрыть от нее, что в Париже она, быть может, найдет родных? Он встал и подошел к ней. — Знаешь, Саския, давай поедем в Париж. Наведем справки о твоих родных… Я знаю одно место. — О, да! Я так хочу! Она заплясала от радости и повисла у него на шее: скоро она увидит своих! Счастливый ее счастьем, он взял ее за руку и предложил пойти подышать воздухом. Они дошли до самой кромки пляжа, где не было мин. Она сняла туфли и осторожно шла босиком по песку, нагретому проглядывающим сквозь облака солнцем. Ее белокурые волосы — великолепные волосы — развевались на ветру. Она не отпускала руку Толстяка. — Однажды я отвезу тебя на прекрасный английский пляж, — сказал он. Она улыбнулась и кивнула смеясь. Она сделает все, что он захочет, ведь он спас ее от позора и скоро отвезет к родным. Они жили здесь вместе уже несколько дней. Он не прикасался к ней, но все время смотрел на нее. Смотреть не запрещено. Она такая нежная, такая милая. Уже несколько дней он любил ее. Той же любовью, какой когда-то любил Мелинду. И, быть может, Каролину. Он ощущал невероятную радость: он еще может любить! Не все еще кончено, ничто никогда не кончается. Он снова оживал, снова мог мечтать. Пусть у него нет Филиппа, зато будет Саския. Она придавала смысл его жизни. Он любил ее, но поклялся себе ни словом не обмолвиться об этом. Никогда. Или не раньше, чем она сама скажет. Они будут любить друг друга на пляжах Англии. 63 Прошло две недели, настала середина ноября. Лора с Филиппом в сопровождении Станисласа и Доффа приехали в Париж на поиски отца. Они поселились в маленькой гостинице возле Ле-Аль: Станислас и Дофф в одном номере, Лора с сыном — в другом. Станислас добыл в Лондоне адрес Пэла. Все трое, сидя в комнате Лоры, смотрели на карманном плане города, как туда попасть. Улица Бак. Ничего сложного. — Пойдем завтра, сейчас уже слишком поздно, — решил Станислас, желая оттянуть минуту ужасного известия. Все согласились.