— А что мой Поль-Эмиль? Вернется? — Да, скоро. — Завтра? — Попозже. — Когда же? — На Тихом океане тоже война… — И ее тоже ведут из Женевы? — недоверчиво спросил отец. — Все решается в Женеве, месье. — Какой город. Какой город! Кунцер растроганно посмотрел на отца. Больше он никогда его не увидит. Он не находил в себе ни слов, ни мужества объявить о своем отъезде. — Месье, вы не могли бы еще раз показать мне последние открытки от Поля-Эмиля? — Открытки? Открытки. Ну конечно! Отец просиял. Пошел к камину, взял в руки книгу, пересчитал открытки и долго зачарованно смотрел на них. — Ах Женева, ах сынок! Надо же, командует этой войной. С ума сойти. Знаете, я так им горжусь. Жалко, мать не дожила, не увидела… Интересно, в каком он звании, если за все это отвечает? По меньшей мере полковник, да? Полковник! Тсс-тсс… С ума сойти, такой молодой, а уже полковник. Какое у него будущее! Знаете, после такого он может и президентом стать, как вы думаете? Не сразу, конечно, позже, но почему бы и нет? Полковник. Он ведь полковник, да? А? А? Отец обернулся к собеседнику, но комната была пуста. — Вернер? Где вы, друг мой? Молчание. — Вернер? Он вышел в коридор. Входная дверь была открыта. — Вернер? — снова позвал отец. Ответом ему была тишина. На улице какая-то фигура бежала по бульвару в сторону Лионского вокзала — силуэт с чемоданом. Кунцер удирал. Он больше не немец, он больше не человек, он ничто. Канарису, его герою, хватило ума отправить семью в надежное место, за пределы Германии. А ему больше некого было укрывать, у него больше нет Кати, нет детей. В конечном счете он был рад, что не завел детей, — они бы так стыдились отца. Кунцер бежал по бульвару. Больше его никто не увидит. Через несколько дней союзники освободят Париж. Без разрушительных бомбежек, которых так боялся Пэл. 58 В конце августа Толстяк и Клод с трехцветными повязками на рукаве и револьвером на поясе гуляли в освобожденном Марселе, в порту. — Вдыхай запах моря! — кричал Толстяк. Клод улыбался. Они свое дело сделали. Скоро оба вернутся в Лондон. — Ну что, с УСО покончено? — спросил Толстяк. — Не знаю. Пока не покончено с войной, с УСО не покончено тоже. Толстяк кивнул. — А с нами? — Тем более не знаю, Толстяк. — Хочу снова увидеть Лору, хочу увидеть малыша! Надеюсь, это мальчик, как Пэл. Скажи, Попик… — Чего? — Даже если война все-таки кончится, можешь по-прежнему звать меня Толстяком? — Если хочешь… — Обещай. Это важно. — Тогда обещаю. Толстяк облегченно вздохнул и бросился бежать, радуясь как ребенок. За всю свою жизнь он не испытывал ничего подобного. Он выдержал подготовку УСО, выжил на заданиях, выжил на допросе в гестапо. Пережил избиения, страх, ужасы подполья; видел, что творят друг с другом люди-братья, но пережил и это. Наверно, это самое трудное — пережить катастрофу человечества, не отступить, выдержать. Удары что, это только удары: больно немного или много, а потом боль проходит. Так же и со смертью — это лишь смерть. Но жить Человеком среди людей — это ежедневное испытание. То мощное чувство счастья, какое испытывал сегодня Толстяк, было гордостью. — Мы ведь хорошие люди, а, Попик? — крикнул гигант. — Да. “Мы — люди”, — пробормотал кюре и грустно улыбнулся другу. Как Толстяк после всего, что совершил, мог сомневаться в том, какой он? Клод сел на скамейку и стал смотреть, как гигант кидается камушками в чаек. Вдруг чья-то тяжелая рука легла ему на плечо, и он резко обернулся: за его спиной стоял красивый мужчина в темной форме. Кей. — Черт возьми! — вырвалось у Клода. — Ты теперь чертыхаешься? — улыбнулся Кей. — Что ж, война пошла тебе на пользу. Клод вскочил, и мужчины крепко обнялись. — Но что ты тут делаешь? Да еще в форме! Класс какой! Кей указал пальцем на террасу, где сидели за столом какие-то солдаты. — Я тут с парнями из союзнических групп, мы сошли с небес, чтобы дать под зад последним немцам. Нас сюда десантировали прямо перед высадкой… Закончить фразу Кей не успел. Огромная масса обрушилась на него, как пушечное ядро, и с невероятной любовью сжала в объятиях. — Кей! Кей! — Толстяк! Толстяк, крепко держа друга за плечи, оглядел его. — Ишь ты, Кики, в форме! Каков красавчик! — Спасибо, Толстяк. Если тоже хочешь форму, у нас их полно. Представь, мы в УСО со своими контейнерами на парашютах по сравнению кое с кем жалкие слабаки: САС сбрасывают даже автомобили. Вот так, приятель! — Авто! Нет, ты слышал, Попик? Авто! Они хохотали, очумев от радости, а потом долго шли вдоль мола, утопая в бесконечном потоке слов. Кто с февраля бывал в Лондоне? Никто. А Лора? А ребенок? Они ничего не знали. Им хотелось скорее вернуться, скорее снова увидеть всех, по кому скучали, они задавали друг другу давно мучившие их вопросы. Они провели вместе вечер и решили не расставаться и на ночь. Кей оставил своих товарищей и пошел с Толстяком и Клодом в маки. Там было прекрасно: вокруг никого, теплые летние сумерки напоены ароматом сосен, в тишине слышалось лишь стрекотание цикад и кузнечиков. — Неплохо тут у вас, — сказал Кей. — Это наш райский уголок! — заявил Толстяк, гордый произведенным на Кея впечатлением. Клод показал Кею, где разместились партизаны, представил ему Трентье. Теперь Юг был свободен, многие бойцы разошлись по домам, но верный Трентье со своими людьми продолжал патрулировать окрестности: наблюдал за населением и охотился за вероятными коллаборационистами. Когда они проходили мимо ручья, Толстяк запустил руки в воду и вытащил железную бутыль. — Хочешь моей водички, Кики? Холодная, весь день в ручье. Лучшая вода во Франции. Кей церемонно отпил несколько глотков редкой воды. Потом они разожгли костер, шумели, возились, а в сумерках весело поели консервов из котелков. И говорили, говорили без устали. Клод раздобыл немного спиртного. Они выпили за свободу Франции, за свое возвращение в Лондон, за скорое, как они надеялись, окончание войны, за начало новой жизни. Позже Толстяк уснул у костра, сопя от удовольствия: теперь здесь был Кей, и он чувствовал себя в полной безопасности. Сегодня ему точно не будут сниться кошмары. Клод накрыл его одеялом. — И что с ним теперь делать? — прошептал он. — “Наш райский уголок”, как он сказал… Кей улыбнулся: — Да ладно. Разберемся с ним как-нибудь. Клод смотрел на счастливого спящего друга.