Клод скоро отправится на Юг, в партизанский отряд. Толстяка в начале февраля сбросят с парашютом на Севере. Ему предстояло работать в ячейке черной пропаганды, задачей которой было сбить немцев с толку и убедить их, что союзники скоро высадятся в Норвегии. Кея включили в союзническую группу, Риара тоже. Оба готовились перед отправкой на задание пройти специальное обучение в Мидлендсе. Доффа, который порой проводил вечера в Блумсбери, вычислило гестапо — в Бордо, в ноябре. Ему удалось скрыться и вернуться в Англию целым и невредимым. Служба безопасности УСО решила не посылать его больше во Францию; в начале месяца его отправили в Отдел контрразведки УСО. Контрразведка в это время действовала как никогда активно. Нужно было помешать вражеским шпионам узнать тайну высадки, в том числе распространяя ложную информацию через задержанных в Великобритании агентов абвера. Их заставляли поддерживать связь с Берлином. Таким образом УСО заваливало абвер сообщениями, которые само диктовало пленным шпионам. Прием был хорош, но, если к нему прибегали англичане, значит, немцы действовали так же, в этом сомневаться не приходилось. Лора наконец решилась известить Портман-сквер о своей беременности, а потом собрала вечером своих боевых товарищей в гостиной в Блумсбери. “Я беременна от Пэла”, — сказала она со слезами на глазах. Станислас, Кей, Риар, Дофф, Клод и Толстяк чуть не задушили ее в объятиях — Сын воскрес! Толстяк, страшно гордый, что уже знает эту новость, рассказывал всем, как ему удалось держать язык за зубами. Растроганные агенты принялись строить планы: кто научит ребенка читать, кто ловить рыбу, играть в шахматы, стрелять и обращаться со взрывчаткой. Ближе к ночи Лора зашла в комнату к Кею. Тот занимался гимнастикой. — Я немножко боялась, не знала, как вы отреагируете, — призналась она. Он встал, натянул рубашку на обнаженный торс и накачанные мускулы. — Почему? — Потому что Пэл умер. — Но это значит, что немцы его не победили. В этом весь Пэл — никогда не сдаваться. Ты его так любила… — Я и сейчас его люблю. Кей улыбнулся: — Его ребенок значит, что вы никогда не расстанетесь. Даже если однажды ты встретишь кого-то еще… — Никого еще не будет никогда, — сухо оборвала она. — Я сказал “однажды”. Ты молода, Лора. Любить можно не один раз, но иначе. — Не верю. Кей обнял ее, чтобы подбодрить и прекратить ненужный разговор. — А что твои родители? — Я им еще не говорила. Кей перевел взгляд на живот Лоры: если не знать, то ничего и не видно. — Я еще не готова им сказать, — добавила она. Кей понимающе кивнул. * * * Администрация УСО направила Лору в “Нортумберленд-хаус” на психиатрическое освидетельствование, чисто формальное в свете последних событий. Ее предполагалось устроить на Бейкер-стрит. Войдя в нужный кабинет, она невольно улыбнулась. Перед ней сидел человек, который ее завербовал, — доктор Каллан. Он узнал ее сразу: имя он, как всегда, забыл, но прекрасно помнил эту милую юную женщину. Она стала еще красивее. — Лора, — представилась она, избавив его от необходимости спрашивать, как ее зовут. — Ах вот как… — Столько времени прошло. Я теперь в звании лейтенанта. Каллан посмотрел на нее с уважением, усадил и быстро проглядел какую-то бумагу на столе. — Освидетельствование? — Да. — Что случилось? — Чертова война, месье. В сентябре погиб один агент. Мой… жених. Мы… в общем, я от него беременна. — Как его звали? — Поль-Эмиль. Мы называли его Пэл. Каллан уставился на Лору: на него сразу нахлынули воспоминания. Тот выводок курсантов был у него последним, после чего он перешел на другую работу; впрочем, на его место взяли какого-то писателя. Имен тех курсантов он не помнил, но одно сохранилось в его памяти — Поль-Эмиль. Сын. Тот, что читал стихи, стихотворение об отце, когда они гуляли вместе по какому-то проспекту. Его он запомнил навсегда. — Поль-Эмиль… — повторил Каллан. — Вы его знали? — спросила Лора. — Я их всех знаю. Всех вас знаю. Иногда забываю имена, но все прочее помню. И помню, что те, кто погиб, погибли отчасти из-за меня. — Не говорите так… Никакого освидетельствования в тот вечер не было: Каллан счел его пустой тратой времени. Это была здоровая и смелая женщина. Говорили они только о Пэле. Она рассказала, как они встретились, как учились, рассказала об их первой ночи в Бьюли и том, как они любили друг друга в Лондоне. Из “Нортумберленд-хауса” она вышла поздно, хотя визит должен был продлиться от силы час. Лору признали годной к службе и перевели в штаб на Бейкер-стрит, в Службу шифра — кодированной связи с Секцией F. В соседнем кабинете оказались норвежки из Локейлорта. * * * Дней десять спустя Клод отбыл во Францию. Настал февраль, операция “Оверлорд” должна была начаться уже через несколько месяцев. Год для Секции F начался не лучше, чем кончился предыдущий: вплоть до середины января бесконечные грозы создавали серьезные помехи для воздушных операций; агентов, переброшенных на север Франции, встретило гестапо. Гестапо наводило страх, его служба пеленгации оказалась чрезвычайно действенной. В преддверии “Оверлорда” командование УСО собиралось начать операцию “Ратвик” — уничтожение гестаповских кадров по всей Европе, но Секция F в ней не участвовала. Затем настал черед Кея и Риара покинуть Лондон. Прежде чем влиться в группу коммандос под Бирмингемом, в Мидлендсе, их отправили в Рингвэй на короткий курс повышения квалификации — техника прыжков с парашютом слегка изменилась. Теперь прыгали с “ножным мешком”: груз для задания помещали в холщовый мешок, привязанный к ноге парашютиста веревкой длиной в несколько метров. В момент прыжка, пока мешок летел вниз, веревка натягивалась, а как только он падал на землю, ослабевала, давая сигнал агенту, что он вот-вот приземлится. Наконец объявили об отправке и Толстяку. Он приготовился к незыблемому, ставшему уже почти привычным ритуалу: последний вызов на Портман-сквер, затем отъезд в транзитный дом и ожидание взлета бомбардировщика с аэродрома Темпсфорд. Время вылета зависело от метеоусловий. Он не боялся ехать, но опасался оставлять Лору одну: как он защитит ее и ребенка, если его не будет рядом? Конечно, оставался Станислас, но сможет ли старый летчик любить ребенка так, как решил любить он? Важно любить его уже сейчас. Успокаивала только мысль о том, что в Дофф тоже в Лондоне. Толстяк очень любил его, тот напоминал ему Пэла, только постарше. Доффу было, наверно, около тридцати. Накануне отъезда, складывая чемодан в Блумсбери, Толстяк давал Доффу последние указания — теперь тот был своим. — Береги Лору пуще глаза, малыш Адольф, — торжественно произнес Толстяк. Дофф кивнул, с любопытством глядя на гиганта. Лора теперь была на четвертом месяце. — Почему ты никогда не зовешь меня Доффом? — Потому что Адольф — красивое имя. И нечего его менять из-за того, что говнюк Гитлер у тебя его спер. Знаешь, сколько народу в вермахте? Миллионы. Уж поверь, там есть все имена на свете. А если прибавить всех коллаборационистов да милицию, то уж точно никого не останется. И что теперь, зваться именами, которые никто не испачкал, вроде Хлеба, Салата или Подтирки? Тебе бы понравилось, если б твоего сынка звали Подтиркой? “Ешь суп, Подтирка! Подтирка, ты уроки сделал?” — Тебя же называют Толстяком… — Это совсем другое дело — это боевое имя. Ты как Дени и Жос, откуда тебе знать… Тебя не было с нами в Уонборо. — Ты не заслужил, чтобы тебя звали Толстяком. — Я же говорю, это боевое имя. — А какая разница? — После войны с этим будет покончено. Знаешь, почему мне так нравится война? — Нет. — Потому что когда все это кончится, у нас у всех будет второй шанс на жизнь. Дофф сочувственно посмотрел на тучного друга. — Береги себя, Толстяк. И давай возвращайся скорей, ты будешь нужен ребенку. Будешь ему немножко отцом… — Отцом? Нет. Или уж тогда тайным отцом, который бдит в тени. Никак не больше. Ты меня вообще видел? Волосы мои видел и двойные подбородки? Я же буду не отец, а цирковое животное. Мой ненастоящий ребенок станет меня стыдиться. Нельзя быть стыдным отцом, с ребенком так не поступают. Они помолчали. Толстяк смотрел на Доффа — какой красавец! И тяжело, с сожалением вздохнул. Хорошо быть таким, как он. Куда легче иметь дело с женщинами.