Он уставился на Риара: — А ты был в курсе? Тот лукаво улыбнулся: — Возможно… — Каким образом? — Дофф. Как-то он в этом замешан. Однажды вечером надрался и пересказал мне всю операцию. Когда Дофф бухает — он болтает. Поверь, попадись он бошам, им стоит только как следует ему налить, и он сдаст все УСО. Агенты засмеялись. Опасно: дело было серьезное. Но уж таков Дофф. — Утром я получил подтверждение, что операция прошла успешно, — добавил Риар. — Как? — Поменьше спрашивай. Я и название операции не должен был тебе говорить. Так что заткнись, ладно? — Могила. Риара позабавило, какую власть он до сих пор имеет над этим юношей, а ведь тот вскоре станет куда лучшим агентом, чем он сам. Он вполне мог поделиться с ним кое-какими конфиденциальными сведениями, ведь “Гидра” уже состоялась. Они снова выпили за скорое окончание войны. — И куда ты теперь? На задание? — спросил Риар. Пэл улыбнулся: задание было выполнено. — Меня отзывают в Лондон за новыми инструкциями. Здесь мои ячейки обучены и вооружены. Очень бы не помешало увольнение… — Сентябрь в Лондоне… Лучшее время года, — мечтательно отозвался Риар. Они поздравили друг друга. Война шла полным ходом. Они верили. Риар промокнул стекавший со лба пот, и они отправились ужинать. 31 Кунцер осторожно повесил трубку. Потом взял телефон и в ярости швырнул его на пол. Сел в кожаное кресло и закрыл лицо руками. О Кате никаких вестей. В дверь постучали, и он машинально вскочил. Это был Пес из соседнего кабинета. Пса звали как-то иначе, но Кунцер окрестил его так за скверную привычку совать свой нос в чужие кабинеты, вынюхивать, словно спаниель в поисках фазана. Он явился на шум — просунул мордочку в приоткрытую дверь и заметил валяющуюся на полу трубку. — Пенемюнде, да? — грустно спросил Пес. — Пенемюнде, — кивнул Кунцер, чтобы он ни о чем не догадался. Пес закрыл за собой дверь, и Кунцер вполголоса ругнулся: “Сам ты Пенемюнде! Грязный бош!” Август был месяцем неудач. Накануне ночью королевские ВВС нанесли ужасающий удар по Пенемюнде, секретной базе, где вермахт и люфтваффе развернули ракеты “Фау-1” и “Фау-2”, тысячи которых должны были обрушиться на Лондон и на все порты Южной Англии. Теперь Пенемюнде была почти целиком разрушена, ракетам конец. По сведениям люфтваффе, в операции приняли участие шестьсот бомбардировщиков. Шестьсот! Откуда эти чертовы британцы узнали? Как смогли так точно нанести удар? Одновременно случилось нечто худшее, чем Пенемюнде: операция “Цитадель”, проведенная ставкой вермахта против советской армии в Курске, провалилась. Немцы завязли. Если Советы победят, им откроется прямая дорога на Берлин. Боже, что будет с Берлином? Они предадут город огню и мечу. Уже в начале месяца из-за бомбежек из Берлина и Рура пришлось эвакуировать гражданское население. Королевские ВВС и ВВС США ни на миг не прекращали свой дьявольский танец. Сознательно целили в семьи, в женщин и детей. Куда деваться детям, бедным малышам, если вокруг война? Кунцер достал из кармана фотографию и стал смотреть на нее. Катя. Англичане не люди, Гамбург бомбили непрерывно — пять дней и пять ночей. Тонны бомб, город стерт с лица земли. Это преступление. Ах, если бы он предвидел, то велел бы Кате бежать. Почему абвер ничего не знал об этой операции? Ведь они внедрили людей в самые верха в Лондоне. Если бы он знал, он сумел бы предупредить любимую… Милая Катя, почему она не уехала как можно дальше? В Южную Америку. В Бразилии ей было бы хорошо. А теперь никаких вестей о ней. Он еще раз вгляделся в фото и поцеловал его. Сперва ему стало стыдно. Но больше у него ничего не осталось, только это. Либо целовать картонку, либо не целовать вообще никогда. Он поцеловал фотографию еще раз. Бомбежка Пенемюнде была вполне в правилах войны, но стереть с лица земли Гамбург… Кунцер знал только одно — союзники окрестили атаку на Гамбург операцией “Гоморра”. Гоморра. Он встал, взял со стола пустую вазу и перевернул: из вазы выпал железный ключ. Он открыл верхнюю дверцу большого шкафа, запертую на замок. Внутри были книги. В том числе запрещенные. Он не выносил, когда жгут книги. Есть солдаты, враги — их можно изничтожать любыми способами. А есть то, чего касаться ни в коем случае нельзя: дети и книги. Он оглядел корешки, вытащил старую Библию. Полистал и вдруг замер: вот оно, нашел. Он запер дверь кабинета на ключ, задернул шторы. И, стоя спиной к приглушенному бархатом свету, стал читать вслух: И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба, и ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и произрастания земли. Жена же Лотова оглянулась позади его, и стала соляным столпом. И встал Авраам рано утром и пошел на место, где стоял пред лицем Господа, и посмотрел к Содому и Гоморре и на все пространство окрестности и увидел: вот, дым поднимается с земли, как дым из печи[13]. 32 Она смотрела на конверт, который дал ей Пэл. Она сидела у себя в комнате, в Лионе, у родителей, держала в руках конверт, смотрела и не знала, что с ним делать. Они виделись накануне. Мари, как всегда, принарядилась в надежде понравиться молодому агенту. Как всегда, он повел ее обедать. Ей нравилось быть с ним наедине. В этот раз они ели в тени, на террасе; она надела свое самое кокетливое летнее платье, накрасилась, достала красивые серьги, которые берегла для важных случаев. За обедом положила руки подальше на стол, поближе к его рукам, чтобы он коснулся их, взял в свои. Он так и не коснулся. Хуже того, отодвинул свои. После кофе они немного прошлись. Совершили обычный ритуал: он, сделав вид, что целует ее, незаметно сунул ей в сумку письмо и шепнул: “Адрес тот же”. Она нежно улыбнулась, прильнула к нему, чтобы поцеловал по-настоящему, но он опять остался бесстрастным. Почему он ее не целует? Теперь она уже разозлилась. Вечно одна и та же канитель и никаких поцелуев! Письмо она взяла, хоть и неохотно: война требует. Но поклялась себе, что в следующий раз ни за что не станет это делать бескорыстно, хоть за самые красивые глаза во всей Франции! Он должен хоть раз прикоснуться к ней либо дать обещание на будущее. Невелика цена за тот риск, какому она себя подвергает! Она все-таки взяла письмо, покорно, как служанка, не возмутилась. И когда он ушел, возненавидела сама себя — она уродина, уродина-почтальонша. Всю ночь она переживала свой позор. Хотела было вскрыть конверт, но не решилась, прикладывала его к лампе, но на просвет ничего не было видно. Чем больше она думала о Пэле, тем больше сердилась на него. Он ее отвергает. А она влюблена. Он не имеет права так с ней обращаться, он просто подлец. Сидя на кровати, она мстительно улыбнулась. Нет, это письмо она не доставит. И другие доставлять не будет. По крайней мере до тех пор, пока он ее не захочет. 33 Пэл вернулся в Лондон уже в начале сентября. Добрался быстро: транзит в Испании оказался совсем коротким. Все в той же гостинице. Однажды под вечер он вдруг увидел громадную нервную фигуру. Фарон. Взвинченный, как всегда. Делать обоим было нечего, и они провели время вместе. Пэл решил, что тот в конечном счете неплохой парень. К его удивлению, великан, которого вызвали в Лондон отчитаться о задании, был явно недоволен передышкой: сказал, что обошелся бы без нее, пусть бы его послали прямо в Париж. Вместо этого пришлось проехать полстраны, скрываться в Испании и возвращаться обратно к ростбифам — пустая трата времени, денег и сил, он бы за это время уже взорвал парочку поездов… Он терпеть не мог подчиняться приказам из Лондона словно комнатная собачка. Он считал себя выше других агентов и хотел признания. К тому же он ввел новые методы боя, о них скоро будут говорить в учебных центрах, но он их не раскроет, если Генеральный штаб опять заставит его мотаться туда-сюда, как флюгер. Пускай мотаются всякие неуверенные в себе Клоды и Толстяки, а он перешел в высшую лигу. Отчитываться перед бюрократами, таскаться в Лондон, где с тоски подохнешь? Даже не смешно. Глухой ночью самолет “Гудзон” королевских ВВС высадил их на английской земле. Когда шасси коснулось земли, Пэл ощутил сладостный, блаженный покой. Он семь месяцев выполнял разные задания во Франции без единого перерыва. И вконец вымотался. Юг, вечно этот Юг. Его посылали только на Юг. Чем больше он туда ездил, тем чаще приходилось возвращаться, встречаться со своими контактами — какой-то замкнутый круг. Он хотел, чтобы его послали в Париж. Хоть один раз. Он покинул Париж ровно два года назад, он два года не видел отца. Ему казалось, что все сильно изменилось. Шрам на его раздавшейся груди стал куда меньше. Пэла и Фарона накормили горячим в каком-то закутке аэродрома и отправили на автомобиле в Лондон. Едва оказавшись на кожаном сиденье, оба уснули. Фарону снилась “Лютеция”, а Пэлу — Лора. Он надеялся, что она тоже вернулась, ему до смерти хотелось покрепче ее обнять. Когда Пэл открыл глаза, машина ехала по столичным пригородам. Фарон еще спал, впечатавшись лицом в стекло. Шофер вез их на Портман-сквер отчитываться о пребывании во Франции. Разгоралась заря, синий рассвет, как в тот январский день полтора года назад, когда он и остальные курсанты вышли на лондонском вокзале, вернувшись из центра в Локейлорте. На него нахлынули воспоминания. — Высадите меня в Блумсбери, — велел он шоферу. — Мне велено отвезти вас на Портман-сквер… — Знаю, но мне надо заскочить в Блумсбери. И сразу приеду на Портман-сквер на метро. Вам ничего за это не будет, обещаю. Шофер с минуту колебался. Ему не хотелось ни нарушать приказ, ни спорить с этим молодым агентом. А что скажет вздорный исполин, спящий на заднем сиденье? — Куда в Блумсбери? — спросил он. — К Британскому музею. — Я вас подожду. Только давайте побыстрее. Пэл коротко кивнул, не поблагодарив шофера. Так поступил бы Риар. * * * У двери квартиры он с трепетом приподнял коврик. Ключ был на месте, спрятанный за металлической рамкой. Он вставил его в замочную скважину и медленно приоткрыл створку. На миг закрыл глаза, представил спорящих Толстяка и Клода, ждущую его Лору, услышал веселый шум. Включил свет в прихожей. Пусто. Герани Клода засохли, мебель покрылась слоем пыли. Давно сюда никто не заходил. Разочарованный, он медленно, печально обошел комнаты. Нашел на совершенно пустой кухне полпакета крекеров Толстяка и съел один. Потом направился в спальни, темные, безнадежно нежилые. Подошел к своей кровати, лег, понюхал одеяло, пытаясь почувствовать запах Лоры… Как же ему не хватало Лоры! Но даже запахи все выветрились. Он уныло зашел в комнату Толстяка, увидел на ночном столике его учебник английского. Открыл наугад и, даже не взглянув на страницу, стал повторять, как молитву: I love you. Бедный Толстяк, что с ним теперь? Вдруг Пэл оторвался от своих мыслей — в квартире кто-то был. Шофер? — Есть тут кто? — гаркнул он. Нет ответа. — Фарон? — крикнул он снова. Молчание. Потом послышался стук шагов по паркету, и в дверном проеме появился улыбающийся Станислас. — Агент Пэл… Неплохо выглядите. — Стан! Пэл ринулся к старому товарищу и обнял его изо всех сил. — Стан! Стан, хороший мой! Как же давно все было! — Давно… Семь месяцев. Семь долгих месяцев. Я считал дни. Считал каждый проклятый день, что Господь заставил меня жить в тревоге, вдали от вас. Считал и считал.