* * * Бомбежки. Союзники по всей Европе наносили удары с воздуха, чаще всего при поддержке агентов на земле. Кея в феврале перебросили в Швейцарию. Он направился в окрестности Цюриха наблюдать за заводами в северной части города: подозревали, что они помогают военной промышленности Германии. В середине марта королевские ВВС разбомбили военные предприятия фирмы “Эрликон”. Потом он побывал в Ренне и в Руане, где встретился с неким Риаром. В первые дни апреля воздушные силы США, в свою очередь, нанесли удар по заводам “Рено” в Булонь-Бийянкуре, где изготавливали танки для вермахта. Клод тоже поработал агентом на земле. В конце марта его послали в Бордо, он участвовал в подготовке бомбардировок. * * * Толстяк разъезжал по городам на Северо-Западе, где дислоцировались крупные гарнизоны вермахта, и благодаря своей доброжелательности и зубоскальству приобрел множество друзей, особенно среди немецких солдат. Он встречался с ними в кафе, говорил о войне, пожимая плечами с простодушным видом, как о чем-то самом что ни на есть заурядном. Его очень любили. Он был из тех славных, верных парней, с которыми приятно быть рядом: можно не опасаться, что он затмит тебя в женских глазах. Толстяк занимался черной пропагандой — той, что ведут в рядах противника без его ведома. Он наводил разговор на музыкальные темы — немцы весьма ценили музыку, — а потом советовал кое-какие хорошие местные радиостанции на немецком. Музыку там крутили завлекательную, паузы заполнялись качественно; он ругал себя, что плохо знает язык и не может оценить их по достоинству. Да, ему не терпится, чтобы вся Европа заговорила наконец по-немецки — французский такой некрасивый. И он превозносил “Радио Атлантик” или “Зольдатензендер Кале” — немецкое радио для немецких солдат с отборными развлекательными программами; помимо музыки, там давалась сводка важнейших новостей, которые повторяли и все прочие немецкие станции. Даже самый недоверчивый слушатель не замечал в потоке правдивой информации растворенную в нем ложь. И вряд ли мог вообразить, что его новая любимая программа звучит из лондонской студии. * * * Она служила пианисткой на севере страны. Ей не нравился Север — скверные места, печальные, мрачные. На самом деле она не любила Францию, решительно предпочитая ей более цивилизованную, гармоничную Великобританию. И англичан она любила, любила их кисло-сладкий нрав, смесь вспыльчивости и мягкости. Она уже долгие месяцы сидела взаперти в крошечной квартирке, чаще всего в одиночестве — беспрерывно обеспечивала связь между Лондоном и двумя местными ячейками; общалась только с двумя ответственными от ячеек и тремя агентами УСО. Пять человек — и все. Ей было скучно. Хорошо хоть во время сеансов связи с Лондоном с ней находился еще один агент: стоя у окна, отслеживал на улице подозрительные автомобили. Абвер расставлял во всех городах машины с системой радиопеленгации и посредством триангуляции засекал передатчики. Несколько пианистов уже попались. Передача была сложным искусством — она требовала времени, но должна была быть достаточно краткой, чтобы ее не локализовали. По вечерам, оставшись одна, она нередко смотрела в окно — так делал Пэл. Стояла долго, погасив свет, чтобы не задергивать шторы и без помех растворяться в сиянии ночи. Потом расчесывала, разглаживала длинные светлые волосы красивой щеткой. Закрывала глаза. Как бы ей хотелось, чтобы он был здесь, чтобы обнимал ее, чтобы эта щетка была его рукой. Будь проклято одиночество, что наваливалось на нее каждый вечер перед сном. Чтобы забыться, она думала об Америке. * * * Пэл вернулся на юг Франции, он теперь хорошо знал местные ячейки Сопротивления. Разные течения в нем объединились, сорганизовались. Он снова встретился с несколькими агентами УСО. Работы хватало. Переброску грузов он уже подготовил. Поставки совершались в несколько этапов, обычно сериями по двенадцать, пятнадцать или восемнадцать контейнеров, прошедших через упаковочные пункты, со стандартным набором оружия. Так, в первой серии из двенадцати контейнеров прибыло около сорока ручных пулеметов “Брен” с тысячей патронов и сорока восемью пустыми обоймами к каждому, ружья со ста пятьюдесятью патронами к каждому, полсотни “Стэнов” с тремястами патронами и восьмьюдесятью пустыми обоймами, пистолеты с боеприпасом, гранаты, взрывчатка, детонаторы, большой запас клейкой ленты и около десяти тысяч патронов — “9×19 Парабеллум” и “303.Бритиш”. Союзники, открыв фронт в Италии, быстро продвигались вперед; когда они появятся в регионе, им будет важна любая поддержка. Одной из главных задач Пэла было обучить бойцов обращению с оружием. Он разъяснил им некоторые тактические приемы боя и научил пользоваться простыми взрывчатыми веществами, хотя сам немного “плавал” в этой теме. Страшась собственных уроков, каждый раз клялся себе, что этот последний. Но они должны уметь как можно чаще атаковать, наводить ужас, отрезать от основных сил. Пэл любил учить, любил быть носителем знания, и надеялся, что ученики глядят на него так же, как он сам смотрел на инструкторов в центрах УСО. Раз в месяц, если позволяла ситуация, Пэл ненадолго пропадал. На пару дней, не больше. Не отвечал на вопросы, даже если их задавал агент УСО, напускал на себя тот давно отработанный таинственный и недовольный вид, какой без грубости и смущения мог положить конец любому разговору. У каждого свои инструкции. Тайна есть тайна. К тому же люди слишком много болтают. Не британские агенты, а бойцы Сопротивления. Он сделал главам ячеек внушение: их люди выбалтывают слишком много, зачастую невольно. Намекнул близкому другу, поделился с супругом — и вся сеть может оказаться под ударом. Ячейки должны быть маленькие, чтобы никто никого не знал, по крайней мере исполнители. Нужно вычистить из рядов болтунов, неумех и мифоманов. В общем, он уезжал. В Марселе или в Ницце садился в поезд до Лиона. С февраля, когда он вернулся во Францию, побывал там шесть раз. Встречался с Мари. Это было рискованно, противоречило правилам безопасности, которые он всем без конца вбивал в голову, но это было необходимо. Слегка влюбленная Мари по-прежнему отвозила его почту в Париж. Пэл брал очередную открытку из женевского набора и писал отцу. Сообщал, что все в порядке. Встречи с Мари назначались по телефону. Просто разговор, слова не играли роли: если звонит, значит, завтра появится. У них было три места встречи, и Пэл произносил одну из условных фраз, уточняя которое. Они встречались, немного гуляли вместе, шли обедать; он расточал обаяние, играл на своей таинственности, на своем статусе. Потом где-нибудь в переулке делал вид, будто целует ее, и незаметно опускал в ее сумку драгоценный конверт, шепнув: “Адрес тот же”. Она соглашалась — влюбленная, очарованная, покорная. Она не знала, что в этих конвертах, но, судя по регулярности, что-то крайне важное. Назревали серьезные события, это ей было известно. К тому же она читала газеты, читала о бомбежках и задавалась вопросом, не Пэл ли их виновник. Может, он в своих сообщениях даже отдает приказ. Может, она главная пружина, что приводит в действие эти потоки огня? Эта мысль вызывала у нее дрожь возбуждения. Пэл продолжать лгать. Внушал, что речь о военных действиях, ронял порой неоконченную, полную недомолвок фразу. Она трепетала — он знал. Конечно, ему самому было противно так себя вести, но по крайней мере он, заставляя ее тратить время, не подвергал ее ни малейшему риску. Милая француженка, документы в полном порядке, а в открытках невинный текст, к тому же они даже не датированы. Если ее выследят и обыщут, у нее не будет никаких проблем. Может, сказать ей правду? Нет, не поймет. Ему не нравилось ее использовать, не нравилось ей лгать, но приходилось хранить тайну, чтобы она все так же исправно служила ему почтальоном. 29 Он пересчитал открытки. Восемь. Всего пришло восемь штук. Восемь открыток из Женевы. С февраля он получил шесть. Одна в месяц, в безупречном ритме. Самые прекрасные месяцы в его жизни. Приходили они всегда одинаково: в конверте, без марки и адреса, безымянная рука опускала их в почтовый ящик. Но чья это рука? Поля-Эмиля? Нет, если бы Поль-Эмиль регулярно бывал в Париже, он бы зашел сам. Сын наверняка сидит в Женеве и совершенно прав. С момента отъезда мальчика отец еще никогда не был так счастлив: все эти открытки — словно сам Поль-Эмиль с ним рядом. Теперь он больше ел, лучше выглядел, немножко пополнел. Дома часто пел, а на улице насвистывал. Великолепные открытки. Отборные. Женева была именно такой, какой он ее себе представлял. Красивый город. А текст каждый раз очень короткий и почти одинаковый. Всегда без подписи, но ему ли не узнать почерк. Милый папа, Все хорошо. До совсем скорой встречи. Целую. Каждый вечер после ужина он перечитывал их все в хронологическом порядке. Потом собирал, постукивая, чтобы лежали ровно, и снова прятал в тайник. Под обложку большой книги, что лежала на камине. Сверху на переплет он ставил позолоченную рамку, в которой сияло лицо сына на его последнем фото. Располагал точно посередине книги вместо пресса, чтобы открытки не покоробились. И, закрыв глаза, представлял себе Поля-Эмиля, знаменитого банкира, разгуливающего в дорогом костюме по мраморным коридорам крупного банка. Самого красивого банкира, самого гордого мужчину. 30 В середине августа Пэл встретился с Риаром в знойной Ницце в гостинице, где тот жил; он возвращался из Лиона, передав Мари новый конверт. В маленьком номере, до ужаса напоминавшем Берн, Пэл с интересом наблюдал, как истекающий потом Риар возится с миниатюрным фотоаппаратом — новым продуктом экспериментальных станций УСО. Пэл улыбнулся: все осталось по-прежнему. Они столкнулись случайно, в ходе одной из операций с участием двух ячеек, и договорились повидаться в Ницце просто ради удовольствия. — Наслышан о тебе, — говорил Риар, не отрываясь от своего занятия. — Впечатлил ты Сопротивление своими трудами. — Да ладно, делаем, что можем. — А еще я видел твоего лондонского соседа… Такого высокого и рыжего. — Кея? — просиял Пэл. — Эх, славный Кей! Как у него дела? — Хорошо. Тоже хороший агент. Чертовски энергичный! Пэл кивнул, порадовавшись добрым вестям. Тяжелее всего ничего ни про кого не знать. Иногда он думал, что Станислас прав, нельзя им было привязываться друг к другу. Он старался поменьше об этом думать. Думать — дело скверное. — Что слышно про Адольфа? — спросил он. — Доффа? У него все неплохо. По-моему, он сейчас в Австрии. — Он фриц? — Более или менее. Оба прыснули. Heil Hitler, mein Lieber, — весело пробормотал Сын, выбросив руку в нацистском приветствии. Риар сосредоточенно ставил на место крошечный объектив, который умудрился отвинтить по неловкости. Но не преуспел — аппарат был сломан. В утешение он ухватил бутылочку ликера, которая охлаждалась в раковине, наполнил на треть стаканчик для зубных щеток, протянул Пэлу, а сам стал пить прямо из горлышка. — Ты в курсе насчет сегодняшней ночи? — спросил он после пары глотков. — Сегодняшней ночи? Нет. — Это государственная тайна… — Государственная тайна! — охнул Пэл, сделав вид, что зашивает себе рот. Риар втянул голову в плечи, словно прикрывая свои слова; голос его был еле слышен, Пэлу пришлось подойти к нему вплотную. — Сегодня ночью прошла операция “Гидра”. Боши в ярости, причем наверняка сделают все, чтобы никто о ней не узнал. — Операция “Гидра”? — Чумовая хрень, — улыбнулся Риар. — Расскажи! — Стало известно, где развернута база немецких ракет. Новейшее оружие, может, они бы и войну им выиграли. — И? — Ночью с юга Англии вылетели сотни бомбардировщиков и стерли базу с лица земли. Сотни самолетов, представляешь? Думаю, ракет больше не будет. Пэл был в восторге. — Ну и ну! Вот так черт! Восторг!