– Единственное, чему могут научить нас датчане, Эрслинг, – сказал он, – это умирать. Он не любил меня, но мне он нравился. По вечерам, когда мы набивались в какой-нибудь трактир Гемптона, я подсаживался ближе, чтобы послушать его насмешливые разговоры. Он насмехался даже над нашими судами. – Двенадцать, – говорил он, – а сколько приведут датчане? Никто не отвечал. – Две сотни? – спрашивал он. – А у нас двенадцать! Как-то вечером Брида втянула его в беседу о сухопутных сражениях, в которых он участвовал, и он рассказал о холме Эска, о том, как датский клин был смят одним человеком с топором – подразумевалось, что самим Леофриком. Он рассказал, как тот человек держал топор за середину топорища, потому что так легче вынимать его после удара; как щитом сдерживал врагов слева; как убивал их одного за другим справа; как потом схватил топор за конец топорища и принялся наносить ужасные удары, от которых ряды датчан сломались. Увидев, что я слушаю, он привычно фыркнул. – Уже бывал в клине, Эрслинг? Я поднял один палец. – Он тоже сломал строй противника, – сказала Брида. Мы с ней жили в конюшне при этом трактире. Леофрику Брида нравилась, хотя он отказывался пускать ее на борт "Хеахенгеля", считая, женщина приносит кораблю несчастье. – Он смял клин, – повторила Брида. – Я сама видела. Он посмотрел на меня, не зная, верить ли в это. Я ничего не сказал. – И с кем вы бились, – спросил он после паузы, – с монашками? – С валлийцами, – ответила Брида. – Ах, с валлийцами! Черт, убить их ничего не стоит! То была неправда, зато у него появилась возможность понасмехаться надо мной. А на следующий день во время учебного боя на деревянных палках он постарался встать напротив меня и сбил меня с ног, словно я был приставучей собачонкой, оставив ссадину на моей голове и совершенно меня ошеломив. – Я тебе не валлиец, Эрслинг, – заявил он. Мне страшно нравился Леофрик. Прошел год. Мне исполнилось восемнадцать. Великая датская армия не явилась, но стали приходить их корабли. Датчане снова сделались викингами, их суда появлялись по одному, по два, чтобы грабить англосаксонские берега, убивать, жечь и насиловать, но в тот год у Альфреда были наготове собственные суда. И мы вышли в море. Глава 8 Зимой, весной и летом 875 года мы ходили вдоль южного побережья Уэссекса. Нас разделили на четыре флотилии, Леофрик командовал "Хеахенгелем", "Керуфином" и "Кристенликом" – то есть "Архангелом", "Херувимом" и "Христианином". Названия эти выбрал Альфред. Хакка, возглавлявший весь флот, ходил на "Евангелисте", вскоре снискавшем репутацию несчастливого, хотя единственное несчастье этого судна заключалось в том, что на его борту находился Хакка. Он был неплохим человеком, щедрым на подарки, но корабли ненавидел и хотел воевать на твердой земле. Для "Евангелиста" это означало, что он вечно стоял в порту Гемптона на бесконечном ремонте. В отличие от "Хеахенгеля". Я работал веслом, пока тело не начинало неметь, а руки не дубели, зато благодаря гребле я нарастил мускулы, очень крепкие мускулы. Теперь я был большим, высоким и сильным, а в придачу задиристым и нахальным. Больше всего мне хотелось испытать "Хеахенгелъ" против какого-нибудь датского корабля, но наш первый бой обернулся настоящей катастрофой. Мы очутились у побережья Суз Сеакса – чудесного побережья с одинокими белыми утесами. "Керуфин" с "Кристенликом" ушли далеко в море, а мы скользили вдоль берега в надежде заманить в устроенную нами засаду какой-нибудь корабль викингов. Ловушка сработала, только викинги нас обставили. Их судно было меньше, гораздо меньше; мы преследовали их наперекор приливной волне, нагоняя с каждым взмахом весел, но потом они увидели идущих с юга "Керуфина" и "Кристенлика": солнце вспыхивало на их мокрых веслах, носы взбивали волны в белую пену. И тогда датский рулевой развернул судно, словно оно болталось на веретене, и теперь сильный прилив помогал датчанам, идущим нам навстречу. – На них! – проревел Леофрик правившему судном Верферту, но тот свернул в сторону, испугавшись столкновения. Я видел, как весла датчан скользнули в уключины, когда их корабль приблизился, а затем он промчался мимо, ломая наши весла одно за другим, – весла вдвигались в уключины с силой, способной переломать человеку ребра. Датские лучники, а на их борту было пятеро, начали стрелять. Одна стрела впилась в шею Верферту, палуба под ним была залита кровью. Леофрик ревел в бессильной ярости, а датчане, снова выдвинув весла, как ни в чем не бывало мчались прочь на быстро уходящей волне, в то время как мы бессильно качались на воде. – Ты когда-нибудь управлял кораблем, Эрслинг? – поинтересовался Леофрик, оттаскивая в сторону мертвого Верферта. – Да. – Тогда берись за рулевое весло. Мы дотащились до дома на уцелевших веслах, получив два урока: на борту необходимо иметь запасные весла и лучников. Вот только олдермен Фреола, командир хамптонскирского фирда, заявил, что лишних лучников у него нет, их и так слишком мало. – На корабли и без того ушло слишком много воинов, – сказал он, – и вообще, лучники вам ни к чему. Хакка, его брат, посоветовал нам не приставать к олдермену по пустякам. – Просто мечите копья, – посоветовал он. – Мне нужны лучники! – настаивал Леофрик. – Нету! – сказал Хакка, разводя руками. Отец Виллибальд решил написать письмо Альфреду. – Он меня послушает, – сказал он. – Ну напишешь ты ему, и что потом? – угрюмо спросил Леофрик. – Ясное дело, он пошлет лучников! – радостно сообщил отец Виллибальд. – Письмо, – сообщил Леофрик, – попадет к его чертовым секретарям. Все эти секретари – монахи, и они складывают все письма в кучу, которая убывает очень медленно. Когда Альфред наконец увидит письмо, он попросит совета, и два его проклятых епископа скажут свое слово, а потом король напишет нам, желая узнать подробности, и так будет тянуться до самого Сретенья... Но к тому времени мы уже будем лежать мертвыми, с датскими стрелами в спине. Он сверкнул на Виллибальда глазами. Я начал любить Леофрика еще больше. Он увидел, что я радостно скалюсь, и спросил: – В чем дело, Эндверк? – Я добуду тебе лучников, – сказал я. – Как? С помощью монетки из сокровищ Рагнара: мы принесли ее на рынок в Гемптоне, сказав, что золотая монета со странными надписями достанется лучшему стрелку, который через неделю, считая с этого дня, выиграет состязание лучников. Монета стоила больше, чем многие люди зарабатывали за год. Леофрику было любопытно, откуда она взялась, но я наотрез отказался рассказать об этом и просто расставил мишени. По всем окрестностям разлетелась весть, что дешевые стрелы могут принести драгоценное золото, и больше сорока человек явились на испытание. Мы просто загнали двенадцать лучших лучников на борт "Хеахенгеля" и еще по десять – на "Керуфина" и "Кристенлика", а затем вышли в море. Те, что угодили к нам на борт, естественно, возмущались, но Леофрик рыкнул на них, и они вдруг решили, что всю жизнь мечтали только о том, чтобы ходить вместе с нами под парусом вдоль уэссекского побережья. – Из того, что выходит из козлиной задницы, – заявил мне Леофрик, – ты не самое бесполезное. – Когда вернемся, у нас будут неприятности, – предупредил я. – Ясное дело, будут, – согласился он. – За нас возьмутся и шериф, и олдермен, и епископ, и все они, вместе взятые. Он вдруг захохотал, что случалось крайне редко. – Так что придется сначала убить нескольких датчан. И мы это сделали. Совершенно случайно мы повстречались с тем самым кораблем, который так нас опозорил, и викинги попытались повторить прежний трюк, но на этот раз я развернул "Хеахенгеля" им навстречу, наш нос ударил им в корму, наши двенадцать лучников начали стрелять по датским гребцам. "Хеахенгель" опрокинул датское судно набок, наполовину затопил и лишил возможности уйти. Леофрик повел людей в атаку, и вода окрасилась кровью викингов. Двоим из наших удалось связать корабли друг с другом, дав мне возможность оставить рулевое весло. Не удосужившись надеть шлем и кольчугу, я прыгнул на вражеский борт со Вздохом Змея в руке и присоединился к свалке. В средней части палубы щиты стучали о щиты, летали копья, мелькали мечи и топоры, стрелы проносились над головами, люди кричали, люди умирали... Ярость битвы, радость песни клинка – и все кончилось раньше, чем к нам успели подойти "Керуфин" с "Кристенликом". Как же я это любил! Быть молодым, быть сильным, иметь славный меч и остаться в живых. В команде датчан было сорок шесть сильных мужчин, и все, кроме одного, погибли, да и тот уцелел лишь потому, что Леофрик ревел, что надо взять кого-нибудь в плен. Погибли и трое наших, а шестеро были тяжело ранены и умерли уже на берегу. Но мы захватили корабль викингов и привели с собой в Гемптон. Под его залитой кровью палубой обнаружился сундук с серебром, который датчане похитили в монастыре на острове Уихт. Леофрик щедро одарил лучников, поэтому, когда мы высадились на берег и шериф потребовал, чтобы мы их отпустили, всего двое захотели уйти; остальные увидели, что им предоставляется шанс разбогатеть, и остались. Пленника звали Хрой. Его лорд, погибший в бою, звался Туркиль и служил Гутруму, который сейчас находился в Восточной Англии и называл себя королем этой страны. – Он по-прежнему носит в волосах костяшку? – спросил я. – Да, лорд, – ответил Хрой. Он назвал меня лордом не потому, что я был олдерменом, об этом он просто не знал. Он назвал меня так потому, что не хотел, чтобы я убил его, закончив допрос. Хрой полагал, что Гутрум в этом году не нападет. – Он дожидается Хальфдана, – пояснил он. – А где Хальфдан? – В Ирландии, лорд. – Мстит за Ивара? – Да, господин.