– Что за дамы? Они хотя бы его знали? – огрызаюсь я. Не могу удержаться от грубого тона. Мать хмурится, и я начинаю испытывать легкое чувство вины. Но оно тут же проходит, когда она оглядывает церковь, чтобы убедиться, что никто из ее «друзей» не услышал моих неуважительных слов. – Да, Тереза. Некоторые знали. – Я бы тоже хотела помочь, – улыбнувшись, вступает в разговор Карен, когда мы выходим наружу. – Надеюсь, вы не против? Я так благодарна Карен за то, что она приехала. Она всегда такая добрая и чуткая и, похоже, пришлась по душе даже моей матери. – Очень мило с вашей стороны, – соглашается мать и уходит, помахав незнакомой мне женщине, стоящей среди небольшой толпы на лужайке у церкви. – Не возражаешь, если я тоже приду? Если нет, не проблема. Я знаю, Хардин здесь и все такое, но раз уж он сам мне позвонил… – говорит Зед. – Конечно, приходи. Ты столько проехал, чтобы добраться сюда. Ничего не могу с собой поделать, но при упоминании о Хардине начинаю обшаривать глазами парковку. Замечаю, что на другой стороне площадки Лэндон и Кен садятся в машину Кена. Насколько мне видно, Хардина с ними нет. Я была бы совсем не прочь перекинуться парой слов с Лэндоном и Кеном, но они сидели рядом с Хардином, а я не хотела, чтобы он остался в одиночестве. Во время похорон я ужасно волновалась, не придет ли ему в голову рассказать Кену правду о Кристиане Вэнсе прямо перед всеми присутствующими. Хардин чувствует себя несчастным, поэтому, скорее всего, захочет, чтобы кто-то другой ощутил то же самое. Я молюсь, чтобы у него хватило порядочности дождаться подходящего момента, чтобы раскрыть обидную правду. Знаю, что он порядочный. В глубине души Хардин неплохой человек. Просто ко мне относится плохо. Я поворачиваюсь к Зеду, который общипывает катышки со своей красной рубашки. – Хочешь обратно прогуляться пешком? Это недалеко, не больше двадцати минут. Он соглашается, и мы сбегаем прежде, чем моя мать успевает затолкать меня в свою маленькую машину. Сейчас мне невыносима мысль, что придется находиться с ней в тесном замкнутом пространстве. Мое терпение на исходе. Не хочется ей грубить, но каждый раз, как она поправляет свои идеально завитые волосы, я раздражаюсь все больше. Зед прерывает молчание спустя десять минут после начала прогулки по маленькому городку. – Хочешь поговорить? – Не знаю. Наверное, что бы я ни сказала, все будет бессмысленно. – Я качаю головой, не желая, чтобы Зед понял, какой безумной я стала за последнюю неделю. Он не спросил меня об отношениях с Хардином, и я ему за это благодарна. Не собираюсь обсуждать ничего, что касается меня и Хардина. – А ты попробуй, – подначивает Зед, тепло улыбаясь. – Я схожу с ума. – От злости или просто спятила? – дразнит он, игриво толкая меня плечом. Мы ждем, пока проедет машина, чтобы перейти улицу. – И то и другое. – Я пытаюсь улыбнуться в ответ. – В основном от злости. Это неправильно, если я злюсь на отца за то, что он умер? Мне не нравится, как звучат эти слова. Нельзя так думать, но чувства подсказывают иное. Злость лучше, чем пустота. Злость отвлекает. А я как раз отчаянно нуждаюсь в том, чтобы отвлечься. – В этом нет ничего неправильного, хотя как посмотреть. По-моему, тебе не следует на него злиться. Уверен: он не нарочно. – Зед смотрит на меня, но я отворачиваюсь. – Он точно знал, чем собирался заняться. Все, что его интересовало, – это кайф. Он не думал ни о ком, кроме себя и будущего удовольствия, понимаешь? – Я сглатываю чувство вины, нахлынувшей вслед за словами. Я любила отца, но нужно быть честной. Нужно дать волю чувствам. Зед хмурится… – Ну не знаю, Тесса. Вряд ли все было именно так. Я бы, наверное, не мог злиться на умершего, особенно если это был бы кто-то из моих родителей. – Я росла без него. Он ушел от нас, когда я была ребенком. Знал ли об этом Зед? Сомневаюсь. Я привыкла общаться с Хардином, который знает обо мне все, и иногда забываю, что другим людям известно обо мне только то, что я позволяю им узнать. – Может быть, он ушел, потому что считал, что так будет лучше для тебя и твоей мамы? – говорит Зед, пытаясь меня успокоить, но у него ничего не получается. От его слов хочется закричать. Я устала слушать одну и ту же отговорку. Все люди, которые якобы хотят для меня лучшего, оправдывают бросившего нас отца и убеждают, что он сделал это для моего же блага. Какой самоотверженный человек, бросивший жену и дочь на произвол судьбы! – Не знаю, – вздыхаю я. – Давай просто не будем больше об этом. И мы не разговариваем. Молчим до самого дома матери, и я пытаюсь не обращать внимания на раздражение в ее голосе, когда она начинает выговаривать мне за то, что я так долго добиралась до дома. – К счастью, Карен помогла, – замечает она, когда я прохожу мимо нее на кухню. Зед стоит, переминаясь с ноги на ногу, не зная, чем помочь. Мать тут же сует ему в руки коробку крекеров и, открыв крышку, молча указывает на пустое блюдо. Кен и Лэндон уже получили задание нарезать овощи и разложить фрукты на лучшие мамины подносы – те, которыми она пользуется, чтобы произвести впечатление. – Да, к счастью, – бормочу я себе под нос. Мне казалось, что весенний воздух поможет остудить злость, но нет. В крошечной кухне слишком мало места, слишком душно, а разряженные, пытающиеся кому-то что-то доказать женщины все прибывают. – Мне нужно подышать. Скоро вернусь, оставайся здесь, – говорю я Зеду, когда мать убегает за чем-то в коридор. Я благодарна ему за то, что он проделал такой долгий путь, чтобы побыть со мной, но не могу избавиться от неприятного осадка после нашего разговора. Нужно проветрить голову, и тогда я взгляну на все по-другому. Но сейчас я хочу побыть в одиночестве. Задняя дверь скрипит, когда открывается, и я проклинаю себя, надеясь, что мать не помчится во двор, чтобы затащить меня обратно в дом. Солнце отлично поработало над толстым слоем грязи в теплице. Пол еще наполовину влажный, но мне удается найти сухой пятачок. Меньше всего хочется угробить дорогущие туфли на высоких каблуках, которые матери не по карману. Краем глаза я замечаю какое-то движение и чуть было не ударяюсь в панику, но из-за стеллажа выходит Хардин. Вокруг его ясных глаз темные круги, кожа бледная. Привычный румянец и легкий загар исчезли, уступив место нежному, призрачному цвету слоновой кости. – Прости, не знала, что ты здесь, – торопливо извиняюсь я, делая шаг назад. – Я уже ухожу. – Нет, все в порядке. Это же твое убежище, верно? – Он чуть заметно улыбается, но даже его крошечная улыбка кажется более искренней, чем бесчисленные фальшивые оскалы, виденные мной сегодня. – Да, но мне все равно нужно в дом. Я хватаюсь за ручку сетчатой двери, но он бросается вперед, чтобы помешать мне ее открыть. Как только его пальцы касаются моих, я отдергиваю руку. Из-за моей реакции он резко втягивает воздух, но, быстро придя в себя, сжимает дверную ручку, чтобы я точно не сбежала. – Скажи, почему ты пришла сюда, – тихо требует он. – Просто… – Я пытаюсь подобрать слова. После разговора с Зедом не хочется обсуждать мои ужасные мысли о смерти отца. – Ни из-за чего. – Тесса, расскажи мне. – Он знает меня достаточно хорошо, чтобы понять, что я лгу, и я знаю его достаточно хорошо, чтобы понять, что он не даст мне уйти из теплицы, пока я не скажу правду. «Но могу ли я ему доверять?» Я окидываю его взглядом и невольно замечаю новую рубашку. Должно быть, он купил ее специально, чтобы надеть на похороны, потому что я знаю все его рубашки и футболки, а одежда Ноя никак не могла подойти ему по размеру. Да он и никогда бы к ней не притронулся… Черный рукав новой рубашки надорван у манжеты, чтобы пролез гипс. – Тесса, – продолжает настаивать он, отвлекая меня от раздумий. Верхняя пуговица его рубашки расстегнута, воротник загнулся. Я отступаю на шаг назад. – Мне кажется, нам не следует этого делать. – Этого чего? Разговаривать? Я просто хочу знать, от чего ты здесь прячешься. Какой простой и в то же время сложный вопрос. Я прячусь от всего. Я прячусь от стольких вещей, что и не перечислить, но в первую очередь от него. Мне очень хочется выплеснуть все свои чувства Хардину, но тогда меня может затянуть обратно в наш порочный круг, а я не горю желанием снова играть в те же игры. Я не выдержу очередного витка наших отношений. Он победил, и я стараюсь с этим смириться. – Мы оба знаем, что ты не выйдешь из теплицы, пока все не расскажешь, так что не теряй ни свои, ни мои время и силы. – Он пытается шутить, но я вижу, как отчаянно сверкают его глаза. – Я схожу с ума от злости, – наконец признаюсь я. – Еще бы, – отрывисто кивает он. – Серьезно, я просто в ярости. – Так и должно быть. – Правда? – Я окидываю его взглядом. – Черт возьми, разумеется. Я бы тоже слетел с катушек. «Наверное, он не понимает, что я имею в виду». – Я злюсь на отца, Хардин. Я очень зла на него, – уточняю я и жду его реакции. – Я тоже. – Тоже? – Черт, да. Так и должно быть, ты имеешь полное право злиться на этого придурка. Не важно, жив он или мертв. Я не могу удержаться от смеха при виде того, с каким серьезным выражением лица Хардин говорит эту чушь. – Я даже уже не могу больше расстраиваться, потому что слишком зла на него. Считаешь, это нормально? – Закусив нижнюю губу, я молчу, а потом продолжаю: – Он покончил с собой, даже не удосужившись подумать, что это может причинить кому-то боль. Да, с моей стороны эгоистично такое говорить, но это то, что я чувствую. Я перевожу взгляд на грязный пол. Мне стыдно говорить такие вещи, даже думать о них, но теперь, высказавшись, я ощущаю небывалую легкость. Надеюсь, эти слова так и останутся здесь, в теплице, а мой отец, если он где-то там, наверху, их не услышит. Хардин берет меня пальцами за подбородок и приподнимает мою голову. – Эй, – говорит он. Я не отстраняюсь, но рада, когда он убирает руку. – Не стыдись своих чувств. Он действительно покончил с собой, и это только его вина, ничья больше. Я видел, как ты радовалась, когда он вернулся в твою жизнь, и он самый настоящий идиот, если пожертвовал этим ради дозы. – Хардин говорит резко, но именно эти слова мне сейчас и нужно услышать.