— Но местные знают правду… они не спят, а сила… наши источники всегда были слегка отравлены. И это сказывалось… на всех сказывалось. — Йонас и вправду некромант? — Моя матушка так считает. — А ты? Мар оперся на лестницу. Он выглядел нарочито расслабленным, но я не обманывалась. — Не знаю… может, и некромант, а может, и сумасшедший. — Ты так просто говоришь… — Я уже смирился. Знаешь, когда твой ребенок не оправдывает твоих надежд, это неприятно. Он всегда был странным мальчиком. Замкнутым. Нервозным. Он страдал бессонницей, а после и галлюцинациями. Он придумывал истории, которые рассказывал. И был весьма убедителен… знаешь, ему было то ли восемь, то ли девять, когда он придумал себе гувернера… — Придумал? Тени скользили по мордам каменных тварей, и казалось, они скалятся, то ли от смеха, то ли от гнева. — Его образованием занималась матушка. Были, конечно, учителя, но гувернер… это излишество. Мне так казалось. Йонас же… каждую нашу встречу меня ждал поток жалоб. Причем порой совершенно безумных. Матушка уговаривала потерпеть. Сперва полагала это лишь детской болезненной фантазией, способом обратить на себя внимание, но когда Йонас убил человека… Пауза повисла в воздухе. Она растворилась, слилась с общей серой зыбью, которая окружила нас с Маром. — К нему приставили лакея… приглядывать… просто приглядывать. Мальчик несколько раз пытался причинить себе вред. Однажды он разбил вазу и катался на осколках, пока не разодрал спину в клочья. Вот после того случая матушка и испугалась. Я же… каюсь, я был слишком занят. Верфи… стройка… двор… не все гладко… точнее, ничего не гладко. Если бы я больше внимания уделял семье, возможно, не случилось бы беды, да… матушка вызвала меня, когда было поздно. Йонас… я точно не знаю, что произошло, но он убил того несчастного. Мне пришлось изрядно раскошелиться, чтобы замять дело. Львы усмехались. Веришь? Или не веришь? В то, что Мар раскошелился, чтобы замять дело, — вполне себе верю. Деньги — его способ. А вот что касается остального… — Тебя здесь не было? Он развел руками. — Я понимаю твое недоверие, но… я сам видел тело… изуродованное до невозможности, обожженное… а Йонас только и твердил, что это суд… возомнил себя… начитался. Следовало давно закрыть доступ к библиотеке, но кто же знал. Меня в его возрасте интересовали игрушки, а не хроники темного времени. Где-то далеко загудели часы, отбивая одиннадцать. — С ним было невозможно говорить. Целители… я уважаю матушку, но случай, сама понимаешь… все сошлись, что у ребенка наступило помутнение рассудка. Он всегда был слабеньким… а тут… желание привлечь мое внимание в сочетании с врожденной слабостью нервной системы, наложившиеся на фантазии. Больше года его пришлось лечить. Вздох. За спиной. Я точно знаю, что здесь никого, но… не могу не обернуться. Так и есть, пустота. Темнота. Свечей здесь мало, оно и верно, для чего их тратить на пустой холл? И темнота укрывает стены, прячет родовые портреты, будто великие предки не желают быть свидетелями… чему? — После он, казалось, оставил свои фантазии, но… у него появилась тяга ко всему, что так или иначе связано со смертью. Временами эта тяга сходит на нет, и Йонас кажется вполне нормальным, но потом… я не знаю, что случилось, но мне придется поговорить с Кирисом. — Думаешь… — Матушка права. Он перешел все разумные границы, — Мар откровенно поморщился. — Он прекрасно знает об этих… фантазиях. Как и о моем к ним отношении. Мне вновь подали руку. И пальцы коснулись кожи нежно, трепетно даже… а мне вспомнился вдруг тот наш первый поцелуй, которого я и ждала, и боялась… как же… вдруг надеюсь на то, на что не стоит… кто я и кто он? И тогда тоже дождь шел. Весенняя гроза. Ветер теплый и горячая вода с небес. Зарево заката, разлившееся по крышам. Старые часы над головой. Я мокрая. И Мар тоже. Но мы не зря забрались на часовую башню. Здесь на удивление спокойно. Вздыхает механизм, скрежещет и иногда поскрипывает, будто стремится рассказать что-то донельзя важное. — Мне жаль, что у нас все так… не получилось. Мар поднял мою ладонь. Коснулся губами. И отпустил. — Ты… не будешь их искать? Тот поцелуй остался в прошлом, в часовой башне, которая надежно хранила тысячу и один секрет. Где-то рядом осталась и первая наша ночь, пикники на крыше, моя квартирка, в которой явно живет кто-то другой… — Кого? — Мар явно удивился. Неужели полагал, что одного прикосновения хватит, чтобы я забыла. — А… я думаю, матушка права. На острове безопасно, а Кирис в состоянии позаботиться о себе и мальчишке. — Но… — Эгле, — по ладони скользнул теплый его палец, рисуя дорожку до запястья и выше. — Допустим, я действительно решу их поискать. Каким образом? Там буря… а здешние бури… сила становится нестабильна. Поисковые заклятия просто не сработают. Прочесывать остров? У меня не так много людей. Нет, разумнее всего переждать бурю. — И как долго придется ждать? Он пожал плечами, правда, явно раздражаясь. — День или два… иногда, три. Не переживай. Им ничего не угрожает. — Кроме убийцы? — Эгле… — Что? — и ресницами хлопнуть. — Ту девушку все-таки убили. Я знаю. Мар отпустил мою руку, а я удержалась, чтобы не спрятать ее за спину. А тема ему неприятна… отвернулся, замер, раздумывая над чем-то. Вздохнул. И сказал: — Во-первых, хрупкая девушка и двое мужчин, один из которых неплохой маг, да и без магии способен защитить себя, — это, как говорится, разные вещи. Во-вторых… мне жаль, но… в том, что произошло, есть и моя вина. Мар вновь протянул руку и сказал: — Идем… это надо увидеть. Второй этаж. Левое крыло. Все тот же темный коридор, все те же свечи в рогатых канделябрах. Они отражаются в полированной кирасе молчаливого рыцаря, поставленного то ли для устрашения, то ли для украшения. Они пускают блики по серой стали клинков, развешенных на стенах. И тонут в серости гобеленов. Сейчас, когда окна закрыты намертво, рисунка не различить, но не могу отделаться от ощущения, что все томные девы и благородные кавалеры — а кого еще изображать на гобеленах-то? — следят за мной. Мар молчал. Я тоже не спешила говорить. Шаги наши тонули в тишине и, говоря по правде, ощущения были не из приятных. Я словно заблудилась в этом огромном мертвом доме. И поди-ка пойми, выпустит он меня или… Мар остановился перед дверью. Темная. Серебристая ручка. Черные петли. Замок внушительный. И засов. Это немного… необычно, засов снаружи. — Сейчас мы им почти не пользуемся, — Мар трогает засов, и тот легко входит в паз. — К сожалению, с замками Йонас управляется легко. С любыми замками. Он довольно талантлив для такого засранца, каким является… Дверь отворилась беззвучно. А вот изнутри не было ни засова, ни замка, ни даже ручки. И дверей тоже не было. Тонкая полупрозрачная ткань в дверных проемах смотрелась по меньшей мере нелепо. — К сожалению, он однажды заперся в ванной и перерезал себе вены, — Мар тронул ближайшую занавеску. — Мы едва его не потеряли, пока пытались выломать дверь. Все же дуб — это дуб, даже если он разменял пару сотен лет. Погоди… свечи должны быть где-то здесь. В комнатах пахло ванилью. И еще — корицей. Неуместные запахи в логове то ли некроманта, то ли безумца. Да и ничего безумного я не вижу. Обычная гостиная, разве что какая-то чересчур уж камерная, будто я попала внутрь дамской шкатулки. Нежно-голубой шелк на стенах. Белая мебель, инкрустированная перламутром. Медальоны и серебро. Тонкие паучьи лапы настольного светильника, смотревшегося несколько нелепо на хрупком, почти девичьем столике. Полосатые покрывальца.