— Куда? — В пансион. Я знаю хороший пансион. Там с ней… справятся. Мар повернулся к окну. Серый силуэт на сером стекле. — Это была дурная шутка. Не более того… и мне жаль, что все так получилось. — Мне тоже. — А еще мне не нравится, как ты смотришь на мою жену. — На которую? — Лайма не в твоем вкусе, — он поднял с края стола очередную папку, повертел и уронил, позволяя листам рассыпаться. Взялся за третью. — Чересчур изысканна. Слишком утонченна. Это надоедает, понимаю… Море любит ломать корабли. Но и с ним можно договориться. Раньше люди умели. Знали, какое слово сказать, чтобы волны угомонились. — Сауле совсем потеряла край, а Эгле живая… по сравнению со всеми нами. Но, Кирис, не забывайся. Она все еще моя жена. Листов на полу становилось все больше. Детская выходка. — Это ненадолго. — Не знаю. Я еще не решил. Возможно, развод — не такая хорошая идея, как мне представлялось прежде… в конце концов мне тоже нужен кто-то живой. Последняя папка упала на гору бумаг, добавив к ней свое содержимое. — Приберись, — Мар вытер руки платком. — И не лезь к моей семье. Ясно? ГЛАВА 30 Злая девчонка следила за мной. Она стояла на верхней ступеньке, держась за лестницу обеими руками. Она смотрела пристально, не мигая, и губы ее растянулись в недоброй улыбке. — Вот посмотришь, папочка вышвырнет тебя отсюда… — сказала она, поняв, что замечена. — Буду весьма ему признательна. Она сделала шаг. Качнулись пышные юбки, мелькнула красная подвязка. Интересный выбор цвета, совсем не для юной девицы, которая мечтает стать механиком. Или не мечтает? В конце концов, что я о ней знаю? Только то, что слышала от прочих. — Ты не боишься? — поинтересовалась Рута, вновь застыв. — Нет. — Тебя могут убить. — Пусть попробуют. — Они все понимают. Я знаю. Я видела. — Что видела? — Не скажу, — и та же издевательская улыбочка, в которой чудится предвкушение. — Вам надо… а я не скажу. — И не говори, — я повернулась спиной. Выпороть бы ее… если уже не поздно. Чулочки у девочки тоже были взрослыми, пусть и невинного белого цвета, но украшенные россыпью мушек. Причем готова поклясться, что мушки она сама наклеила. — Тебе не интересно? — Нет. — Врешь! — Зачем? — Чтобы я все рассказала. — А ты расскажешь? — Нет, конечно, — в голосе послышалось возмущение. — Я не такая дура! — Вот видишь. Значит, и врать мне незачем. Застучали каблучки. В окне я видела мутное отражение. Вот девчонка замерла, раздумывая, что делать дальше. Ей хотелось поиздеваться, доказать мне, что она все равно умнее, что, даже проиграв, победила, вот только я не спешила восхищаться ее умом. И вообще обращать на нее внимание. Это злило. Пожалуй, особенно сильно потому, что в этом доме на нее слишком часто не обращали внимания. — Ты… — Я, — я коснулась влажноватого стекла. — Видишь ли, не имеет особого значения, что ты видела и что нет. Допросить тебя с зельем все равно закон не позволяет. А принимать за правду сказанное… ты слишком много лгала, чтобы можно было верить. Нехорошо обманывать детей? Возможно. Но не тогда, когда дети покрывают убийцу. А Рута что-то знала… что-то такое, возможно, совершенно неважное, а быть может, и наоборот. — Я не лгу! Я действительно видела! — Я вот тебя тоже вижу, — я указала на отражение, — но плохо, а потому, скажем, в сумерках, вряд ли верно интерпретирую увиденное. — Юргис спит с Сауле. Не в одной постели. То есть в постели тоже, но они предпочитают конюшню. Идиоты, думают, что никто не знает, — Рута оперлась на кресло. — Ей нравится, когда он сзади… Чудесные откровения. — Она тебе сказала? — Зачем говорить. Я сама вижу. Думаешь, я дура? — Я тебя слишком плохо знаю, чтобы делать какие-то выводы. — Все почему-то думают, что если я родилась девочкой, то у меня мозгов нет. У бабушки вот есть, у мамки тоже, а у меня, значит, нет. Или мало. Меньше, чем у Йонаса. Ты знаешь, что ему нравится свежевать животных? Котят там или щенят… или овец. Его всегда зовут, когда надо курицу зарезать или свинью. Он приходит весь в крови и будто пьяный. Ее передернуло. — А они делают вид, что ничего особенного не происходит. — Он тебя пугает? — Можно подумать, только меня, — Рута задрала юбки и поправила подвязку. — Сползает… — У Сауле взяла? — У мамаши… тоже дура: думает Юргиса соблазнить. А он куда умнее, чем кажется. Сауле ему бабка простит, главное, чтоб она не психовала и перестала нажираться, а вот полезет к мамаше моей, тут-то и вылетит с острова. Они давно воюют. Мамаше он на самом деле не нравится, она до сих пор за папенькой сохнет, прямо бесится, когда он из служанок кого валяет. А Юргиса она просто хочет у бабки отбить. Что? Говорю же, все считают, что я дурочка… маленькая… ничего не вижу, ничего не понимаю. Да уж… понимала она куда больше, чем следовало бы ребенку ее возраста. — Она за ним бегает. То прижмется, то вдруг плохо ей станет. Чушь… ты вот не бегаешь.