Камин. Решетка почернела от сажи. Полка пуста. А на ней все та же пыль. Она танцует в желтоватом свете, ложится на руки, щекочет нос. Нос я потерла: не хватало расчихаться. — Я могу даже кое-что предсказать… идемте, — Кирис протянул мне руку. Все-таки на редкость неразумное поведение. Логичнее было бы выставить меня, а то и отвести в дом, наврав что-нибудь достоверное про несчастный случай с глупой служанкой. А он за собой тянет. И сомневаюсь, что исключительно потому, что больше некому светляка держать. — Она появилась вот оттуда… Темная дверь почти скрывалась между двумя массивными шкафами. — Прошла наверх… Кирис запечатлел цепочку следов, пока вполне себе обутых. — Разделась в спальне. Кровать здесь осталась, и я даже догадываюсь о причине такой щедрости: вытащить этого древнего монстра из дома — еще та задача. На кровати обнаружился букет. Полевые цветы, поздние, последние тени лета, собранные вместе и перевязанные лентой. Хотя… — А можно взглянуть поближе? — Я не решалась сама подойти к кровати. Вдруг да затопчу что-то важное. — На букет… — Он всегда оставляет букеты. Горная ромашка, почти сорняк, но полезный. Ее пьют от многих хворей, да и просто так добавляют в чай, для вкуса и запаха. Ветки серой полыни. И пара васильков, чудом доживших до осени. А вот эти тонкие темно-красные стебельки я где-то видела… — Виноград, — сказала я, трогая ягоду-бусину. — Этот… как его… лезейский, да? — Что? Кирис, разглядывавший одежду, которая лежала на кровати, развернулся. — Это лезейский виноград. То есть в названии не уверена, я плохо запоминаю такие вещи, но… я его видела. Сегодня. В оранжерее. И… сомневаюсь, что он растет где-то кроме. — Интересно… Кирис принял букет из моих рук. Осторожно, будто опасаясь, что цветы осыплются. Ромашки потеряли пару белых лепестков, а вот виноград… кто мог его сорвать? Кто рискнул бы сунуться во владения эйты Ирмы? Любимый внук. Или… Одежда разложена, и аккуратно. Знакомо. Так замковые горничные складывают белье. И стало быть, она сама… то есть вполне возможно, что убийца постиг высокое искусство складывания одежды, но… мне кажется, что девушка сама. Пришла. Разделась. И ушла… какой в этом смысл? — Знаете, — Кирис протянул мне цветы. — Мне кажется, что я устал от всего этого. Мар опять запретит вызывать полицию. — А вы опять к нему прислушаетесь. — Он умеет убеждать. Подержите, пожалуйста, ровно. Мне надо и его заснять. Идиот… на прошлые букеты я не обратил внимания. Думал, это так… Макушка у него тоже рыжая, выгоревшая до морковного яркого колера. А в нем тонкие мазки седых волос. И мне хочется погладить их, понять, мягкие они или жесткие, как проволока? Я вздохнула. Кажется, мне действительно следует найти себе мужчину. Хотя бы для здоровья, а то лезет в голову всякое и не к месту. — Но я напишу письмо. Сегодня. И если вы захотите уехать, просто скажите, — он поднялся и заглянул мне в глаза. А я смутилась вдруг. С чего бы? Это просто взгляд. И просто мужчина. Я ведь по делу общалась с огромным количеством мужчин, так чем этот конкретный отличается от них? Вот именно… Именно, что себе врать не стоит. Не знаю чем, но отличается. От взгляда прочих я не краснела. — Скажите, — знаю, что глупо, но если я и дальше буду им любоваться, то… то что-то случится, такое, что возьмет и испортит все, даже то, чего нет. — А Мара вы тоже проверяли? — Что? Кирис моргнул. А ресницы у него совсем светлые, будто обожженные. Из-за них и глаза кажутся почти белыми. — Мара. Вы сказали, что проверили всех. А его тоже? Что ж… ответа я не дождалась. Впрочем, он был и не нужен. ГЛАВА 25 К вечеру отчетливо похолодало. И холод пробрался в дом, заставив дам вспомнить о мехах. В соболином палантине эйты Ирмы поблескивали искры алмазов. Сияли камни на шее Сауле, которой шло платье с оторочкой из лисьего меха. А вот Лайма выбрала длинный жакет, отделанный соболем. Красиво. Только непрактично. — Боги, у меня от этой погоды голова раскалывается, — эйта Ирма сидела у окна, наблюдая за отражением в стекле. Где-то там, в черной глади, была и я. — Ненавижу осень. Скорей бы по-настоящему холода наступили. — Слышала, опять девку нашли, — Сауле устроилась у камина, в котором переваливалось рыжее пламя. — Ей вырезали глаза… — Не понимаю твоего плебейского интереса к кровавым подробностям. Сауле поболтала флягу, прислушиваясь к тому, что осталось. И кажется, услышанное пришлось ей по вкусу, флягу она прижала к груди и погладила. Нежно. — Надо же мне хоть чем-то интересоваться. Ты вот травками. Племянничек зверей свежует. А я буду кровавыми, как ты выразилась, подробностями. Кто это зверей свежует? — Мне кажется, — подала голос Лайма, — это не совсем уместная тема для беседы. Ужин скоро. О да, скоро ужин. И мы его ждем. Терпение проявляем, даже беседуем, точнее, они беседуют, а я слушаю, пытаясь отрешиться от неприятного предчувствия. — Ай, не будь такой ханжой, Лайма, не о погоде же говорить, в самом-то деле… а нас уверяли, что убийца найден. — И ты в это поверила? — теперь в голосе Лаймы слышался скепсис. — Иногда удобнее верить, а нас всех здесь приучили делать именно то, что удобнее. Правда, мама? Эйта Ирма не соизволила ответить. — С другой стороны… одной больше, одной меньше… пока режут их, беспокоиться не о чем. Верно? Они ведь даже и не люди… не совсем чтобы люди… а скандал может выйти знатным. Скандал для Ильдисов куда опаснее какого-то там убийцы… — Ты стала слишком много себе позволять. Сауле молча подняла флягу. — Мне кажется, — я протянула руки к огню, впрочем, каминная решетка защищала не только от искр, но и жар рассеивала, в результате пламя было словно бы ненастоящим, — с подобными вещами не шутят. Сегодня одна девушка, завтра — другая… послезавтра, вполне возможно, его заинтересует кто-то из вас. — Или ты, — Сауле упала в низкое кресло и, сев боком, перекинула ноги через подлокотник. — Чем не жертва? — Всем.