— Вы не очень испугались? — Неа, — покачала головой. — Все-таки мост обрушился… прямо на ваших глазах… — Лучше уж на глазах, чем под ногами, — я обернулась на зеркало, в котором отразился лощеный тип, рыжина которого несколько выбивалась из в общем-то вполне благообразного образа. А рядом с ним явное недоразумение в мятом платье. — Верно… — произнес Кирис. — Мар сказал, что это вы заметили… неладное. — Ага. Девица морщила нос, усыпанный веснушками, а короткие волосы ее торчали дыбом, словно перья. И сама она походила на птицу, мокрого неприкаянного воробья. — И как вы… заметили? — Повезло. — И все-таки? — Действительно, повезло. Интересная конструкция, вот и всматривалась, а когда он шагнул, по связке будто искра прошла, которой быть не должно. Это же основы. Структура искрит, стало быть, есть проблема с изоляцией, энергопоток нарушен. И не надо на меня глядеть с таким удивлением. Даже обидно как-то… — То есть… — То есть либо дефект существовал давно, от этого ни одна структура не застрахована. Даже то, что создаю я. Всегда есть шанс пропустить, не заметить, да и просто ошибиться, ибо нет тех, кто идеален. — Или кто-то ее взломал, настроив на определенную энергетику. Мар успел бы сделать несколько шагов, отошел бы от спасительного цеппелина, а там… там в небе между небом и морем ни один амулет не спас бы. К слову… интересная ведь тема… иногда и цеппелины падают, что нехорошо… — Ясно, — сказал Кирис не слишком-то бодро. — И к какому варианту склоняетесь вы? — Ко второму. Сколько ваш мост простоял? — Двенадцать лет. — Вот… то есть шанс, конечно, что сказалась степень износа, что структура самостабилизировалась некоторое время и все такое, имеется, но уж больно мизерный. — Нам тоже так кажется… А мы остановились. Светлые двери. Темные стены. И мягкий ковер, который заглушил шаги. Кирис двери распахнул. Какая любезность… а я зажмурилась. Внутри было… светло. Точнее, настолько светло, что мигом заслезились глаза. Мать вашу… это ж сколько солнечных камней сюда напихали? Свет был плотным, жестким. Он заполнял столовую, выбеливая и без того белые стены. Он отражался в полированном металле и лакированном дереве, множа сам себя. И потому комната казалась почти бесконечной. Где-то там, укрытое светом, бренчало пианино. Сияли вазы. Душно воняли розы. Давил морально фарфор, добавляя болезненной белизны. Обилие хрусталя. Столовое серебро… если они так в принципе живут, мне жаль этих людей. Разве в такой обстановке можно поесть нормально? — А вот и наша потеряшка, — пропел сладкий голос. — Кири, дорогуша, как мило с твоей стороны вспомнить об этом… недоразумении. Сауле бирюзовый шел. Льдистый такой. Холодный цвет. Платье узкое, что змеиная шкура. Волосы забраны высоко, и на бледной шее тонкой нитью выделяется цепь. Черное арвейское железо? Интересный выбор… а вот подвеска-капля, усыпанная темными сапфирами, как по мне тяжеловата. И силой от нее несет вовсе уж безбожно. Это ж как часто ее заряжать приходится? В руке Сауле держала бокал, который был наполовину пуст. Или полон? Главное, допила она коньяк одним глотком и не поморщилась. — Только ее не сюда вести надо было, а на кухню… — Мне кажется, Мар не одобрит. — Точно. Не одобрит, — Сауле слегка покачнулась, но на ногах устояла. — А ты у нас слишком слаб… слишком зависим, чтобы сделать что-то без высочайшего одобрения. Как это я успела позабыть? — Сауле! Матушка Мара была в темно-зеленом. Бархатистый спокойный оттенок и платье той кажущейся простоты, которая стоит изрядных денег. На шее тонкая цепочка с каплями-изумрудами и ей в пару витой браслет. Силой от них тянет, но… скромно так, правда, скромность эта притворная. Не удивлюсь, если обнаружится, что эта пара артефактов таит в себе много интересного. — Мальчик мой, ты же понимаешь, что она не со зла… Сауле икнула. А до меня дошло очевидное: — Она набралась. — Деточка, — меня удостоили взгляда, в котором читалось одновременно и недоумение, и брезгливость, и все-таки смирение. — В обществе не принято выражаться столь… примитивно. — Ага… — согласилась я с эйтой Ирмой. — Знаю. Марик говорил. Жопа есть, а слова нет. — Что? — Что выражаться не принято. Вот нажираться можно, а выражаться — так ни-ни… Мне показалось, или рыжий усмехнулся? — Боги, за что это нам? — За праведную жизнь? — предположила я и, похлопав себя по животу, сказала: — Так а кормить когда будут? А то я, признаться, проголодалась… И вновь не солгала. В животе вот заурчало весьма себе выразительно. Сауле рассмеялась, а матушка, слегка поморщившись, сказала: — К счастью, это ненадолго… И здесь я с ней согласилась. ГЛАВА 16 Ужин… ужин проходил в теплой семейной обстановке. Место во главе стола пустовало, ибо Мар был слишком занят. По правую руку от него устроилась Лайма с сыном, который к ужину тоже переоделся, выбрав наряд сдержанный и темный, почти траурный. Единственным ярким пятном была алая булавка для галстука. Ишь ты… камень крупный и чистый. Искусственного происхождения? Или все-таки… как там было? Ильдисы в достаточной мере состоятельны, чтобы позволить себе природные рубины. — Она хотя бы руками не ест, — заметила Сауле, запивая темное мясо вином. Светлым. Бокал был пятым по счету, но все вокруг делали вид, что так оно и надо. — Значит, дрессировке поддается. Йонас фыркнул. А вот почтеннейшая эйта Ирма нахмурилась. — Мне кажется, ты устала, — сказала она так, что я едва не подавилась, хотя мясо было мягким, в меру острым и даже слегка сладковатым. Пюре, несмотря на неприятный зеленоватый оттенок, тоже оказалось вполне съедобным, а Ольс отучил меня от излишней разборчивости. Не то чтобы мы там голодали, скорее уж не принято было тратить драгоценное время на такую ерунду, как чересчур сложные в приготовлении блюда. — Нет, маменька, что ты, я бодра и весела, — Сауле подняла очередной бокал. — Разве не заметно? — Чересчур уж заметно. Кирис, которому досталось место по левую руку Сауле, вздохнул, чем неосторожно обратил на себя высочайшее внимание. — Мальчик мой, — эйта Ирма коснулась губ кружевною салфеткой. — Тебе пора проводить невесту… на отдых.