Хм-м… вопрос. И я принялась перекапывать спальню с пола до потолка. Потом подумала и принялась логически рассуждать, а не просто копаться, как маньяк-землеройка. Спальня – это хорошо. Но ведь доступ-то у всех, заходи кто хочешь. А если ванная? Там можно закрыться, там можно побыть наедине с собой, там тебя не потревожат без твоего разрешения… Есть ли там где спрятать дневник? Я переместилась в нужную комнату. Ванна представляла собой роскошный мраморный бассейн, утопленный в пол. До водопровода тут уже дошли, это хорошо. Что есть еще? Роскошное трюмо, перед которым три таких, как я, могли сидеть причесываться. Куча банок-склянок-бутылок. Удобный стул. Шкафчик со всякими халатами. Унитаз в форме тюльпана. И даже растение в большой кадке. Пальма, что ли? На нее я свое внимание и обратила. Покрутила горшок так и сяк, поводила по нему руками… Нет. Прощупать стул – нормальный. Трюмо? Ага! И здесь горничные ленятся, это закон жизни. За зеркалом и была спрятана тетрадка. И судя по количеству пыли, тайник оказался надежным. Я сунула тетрадь в карман юбки и покинула ванную. Почитаем. * * * Кто бы сомневался, что спокойно мне почитать не дали. Толкнули дверь один раз, второй… Я поспешила удалиться обратно в ванную. Кто бы там ни ломился, я занята. У меня важное дело… А что – подождать и постучать нельзя? Грохот заставил меня выскочить. На полу лежал лакей, пропахавший носом добрых полметра. И нос разбил… Кровь капает. Пожалеть его? Вот еще не хватало. Я открыла рот и завизжала на весь дом. Не уважаете? Так бояться начнете! * * * Через десять минут в комнате было шумно и людно. Лакея увели, а меня успокаивали всем миром, заявляя, что человек ничего дурного не хотел. Я не верила и рыдала в голос. Как же! Меня тут напугали, вломились ко мне… А вдруг он все-таки дурного хотел? Стучаться надо! Конец концерта ознаменовало появление мачехи. – Что тут происходит? Я рыдать не перестала. Но окружающих осматривала. В основном все смотрели на мачеху этак по-собачьи: преданно и мило. Но парочка человек была и поадекватнее, я потом с ними поговорю. Шум-гам стих, и я этим воспользовалась. – Оставьте нас с маменькой, – подала я голос. – Я все объясню сама. Слуги ринулись вон. Понять их можно, при драке двух кошек лучше не лезть. Раздерут. А кто тут прав, кто виноват… Господское это дело, не их. Точка. – Опять ты концерты устраиваешь? – поморщилась мачеха. Я смерила ее насмешливым взглядом. – Маменька, вам хочется, чтобы я тут навеки жить осталась? – Что?! – А как это понять? Вы раз за разом портите мне репутацию. То один хам в карету лезет, то второй в спальню… Не боитесь, что господин Демидов от потасканного товара откажется? – Не откажется, – прошипела мачеха. Я улыбнулась. Ну, что-то такое я и предполагала, это облезлая шкура знает больше, чем говорит. Но скажет ли? – А цену снизить может. Вам деньги не нужны? Деньги явно были нужны. – Слишком много ты о себе возомнила, Маша… Прозвучало так, что мне бы стоило испугаться. Увы… Не тот типаж. Не видела она нашего шефа перед сдачей квартального отчета, вот где ужас-то был! Там бы и Чужой с Хищником попрятались. А какая-то тетка, пусть даже она может мне нагадить… – А магички земли вообще товар дорогой. Я удивлена, что отец так продешевил. – Ты это о чем? Во взгляде появилось нечто… Деньги. Самое волшебное заклинание всех миров и времен. Скажешь человеку о его выгоде – и он готов на многое, если не на все. Я развела руками. – А папенька вам не объяснил? Тогда простите. Не могу… – Я с ним сама поговорю. Прозвучало достаточно угрожающе. Я пожала плечами. – Поговорите для начала со слугами. А то вконец распустились, папенька это точно не одобрит. Это ж надо, к княжне как в кабак ломиться! Маменька грохнула дверью. Я пожала плечами и взялась за дневничок. Итак, Маша, радость наша… * * * Чтение продвигалось небыстро. Маша придерживалась мнения, что писать надо красиво, вычурно и с завитушками. Еще и на полях рисовала. Хорошо, что смесь французского с нижегородским тут была не в моде, а то словарь бы понадобился, но и так… Моя предшественница, как оказалось, была совершенно несчастным существом. Из категории тоскующих-страдающих-горюющих-рыдающих. Есть такие. Ипохондрики и даже хуже. Мария была именно такой. Она страдала, плакала, она ненавидела отца за предательство памяти матери; сестер – за отнятую любовь отца; мачеху – в принципе… Разумеется, ее никто не любил, все оскорбляли, унижали, обижали, и свои обиды, вплоть до того, кто и как посмотрел, она обильно выплескивала на странички дневника. Я читала с интересом. Подруги, прислуга, родные… И ОН! Разумеется, куда ж без мужика?