– Извини, что не общался с тобой в последнее время, – сказал он. – Это было не из-за того, что сказал Рави. Я уже даже не вспоминаю «Лабиринты». Просто чувствовал себя странно. После смерти мамы я встретил парня, а потом мы очень неприятно расстались, и я не хотел говорить с тобой или с кем-то еще об этом. Я просто хотел пить. И я пил слишком много. Это стало настоящей проблемой. Но я начал лечиться. Не пью уже несколько недель. Хожу в спортзал, и все такое. Начал комплексные тренировки. – О, Джо, бедняга. Сочувствую тебе из-за расставания. И из-за всего остального. – Ты все, что у меня есть, сестренка, – его голос слегка надломился. – Я знаю, что не ценил тебя. Знаю, что не всегда был на высоте, пока взрослел. Но мне приходилось справляться со своим дерьмом. Я пытался был таким, каким меня хотел видеть папа. Скрывал свою ориентацию. Я знаю, тебе было нелегко, но мне тоже было непросто. Ты преуспевала во всем. В учебе, в плавании, в музыке. Я не мог с тобой соперничать… А тут еще наш папа, и мне приходилось разыгрывать из себя мужика в соответствии с его представлениями, – он вздохнул. – Странно. Мы оба, наверно, помним это по-разному. Но не бросай меня, ладно? Бросить группу – одно. Но не исчезай из жизни. Я не справлюсь с этим. – Не исчезну, если не исчезнешь ты, – ответила она. – Поверь, я никуда не собираюсь. Она подумала о том горе, которое переполняло ее, когда она услышала в Сан-Паулу о смерти Джо от передозировки, и ей захотелось обняться с ним, что он и сделал очень нежно, и она ощутила его тепло. – Спасибо, что пытался прыгнуть за мной в реку, – сказала она. – Что? – Мне всегда казалось, что ты ничего не делал. Но ты пытался. Тебя оттащили. Спасибо. Он тут же понял, о чем она. А может, он слегка растерялся, не разобрав, как она об этом узнала, ведь она была в реке, далеко от него. – Ах, сестренка. Я тебя люблю. Мы были такими дураками. Джо исчез на час. Взял ключи у хозяина ее квартиры, забрал ее одежду и телефон. Она увидела, что написала Иззи. Извини, что не ответила прошлой ночью / этим утром. Я хотела как следует поговорить! Тезис – антитезис – синтез. Все дела. Как ты? Я скучаю. О, и знаешь что? Я подумываю вернуться в Великобританию в июне. Насовсем. Скучаю, подруга. Кстати, у меня ТОННА фоток горбатых китов для тебя. Целую. Нора невольно издала радостный горловой звук. Написала ответ. Любопытно, подумала она, как жизнь порой дает тебе новый взгляд на долгое ожидание. Она зашла на страницу Международного института полярных исследований на Facebook. Там была фотография женщины, с которой она делила каюту, Ингрид, она стояла рядом с руководителем группы – Питером: тонким сверлом Ингрид проверяла толщину морского льда, а ниже давалась ссылка на статью: «Международный институт полярных исследований подтверждает, что прошлое десятилетие было самым теплым за все время наблюдений за Арктикой». Она поделилась ссылкой. И написала комментарий: «Продолжайте, ваша работа важна!» И решила, что, когда подзаработает денег, обязательно внесет пожертвование. Врачи решили, что Нора может вернуться домой. Брат заказал ей Uber. Когда они выезжали с парковки, Нора увидела, как к больнице подъезжает Эш. Похоже, сегодня ему ко второй смене. В этой жизни у него была другая машина. Он не заметил ее, хотя она улыбнулась ему и пожелала счастья. Она пожелала ему легкой смены, в которой будут только желчные пузыри. Может, ей стоит прийти на бедфордский полумарафон в воскресенье и поболеть за него. Может, она пригласит его на кофе. Может быть. На заднем сиденье машины брат сообщил, что он ищет работу на фрилансе. – Я подумываю стать звукооператором, – сказал он. – Но пока это все туманно. Нора была счастлива это слышать. – Ну, думаю, тебе стоит попробовать. Мне кажется, тебе понравится. Не знаю почему. Но есть такое ощущение. – Ладно. – В смысле, это не так гламурно, как международная рок-звезда, но, может быть… безопасней. Может, даже счастливее. Ей было непросто выкрутиться, и Джо поверил не до конца. Однако он улыбнулся и кивнул. – Вообще-то, в Хаммерсмите есть студия, для которой ищут звукооператоров. Всего в пяти минутах от меня. Я мог бы ходить на работу пешком. – Хаммерсмит? Да. Это оно. – В смысле? – В смысле, кажется, это все неплохо звучит. Хаммерсмит, звукооператор. Похоже, ты будешь счастлив. Он рассмеялся. – Ладно, Нора. Ладно. Кстати, помнишь, я говорил про спортзал? Он прямо напротив работы. – О, круто. Там нет хороших парней? – Вообще-то да, есть один. Его зовут Эван. Он врач. Занимается в одной группе со мной. – Эван! Да! – Что? – Ты должен позвать его на свидание. Джо рассмеялся, решив, что Нора просто дурачится. – Я даже не уверен на сто процентов, что он гей. – Да! Он гей. На сто процентов гей. И на сто процентов ты ему нравишься. Доктор Эван Лэнг-форд. Пригласи его. Ты должен мне верить! Это будет твое лучшее решение… Брат смеялся, а машина припарковалась у Бэнкрофт-авеню, 33А. Он заплатил, ведь у Норы все еще не было денег и даже кошелька. Мистер Бэнерджи сидел у окна, читал. На улице Нора увидела, как брат изумленно смотрит в свой телефон. – В чем дело, Джо? Он едва мог говорить. – Лэнгфорд… – Что? – Доктор Эван Лэнгфорд. Я даже не знал его фамилии, но это он. Нора пожала плечами. – Интуиция. Добавь его. Стань подписчиком. Пиши ему в Direct. Все что требуется. Только не шли фоток нагишом без разрешения. Но он тот самый. Говорю тебе. Он твой парень. – Но как ты узнала, что это он? Она взяла брата под руку, зная, что не сможет ему ничего объяснить. – Послушай, Джо, – она вспомнила антифилософию миссис Элм в Полночной библиотеке. – Не нужно понимать жизнь. Нужно просто жить. И брат направился к двери 33А по Бэнкрофт-авеню, а Нора оглядела все дома, и фонари, и деревья под небом, чувствуя, как ее легкие наполняются воздухом и восторгом, что она здесь, наблюдает все как в первый раз. Может, в одном из этих домов живет еще какой-то скользящий, в своей третьей, или семнадцатой, или окончательной версии себя. Она будет высматривать их. Она взглянула на тридцать первый дом. Лицо мистера Бэнерджи в окне медленно озарилось, когда он увидел, что Нора жива и здорова. Он улыбнулся и губами произнес «спасибо», словно простой факт ее жизни был чем-то, за что ему нужно быть благодарным. Завтра она найдет денег, сходит в садовый центр и купит ему растение для клумбы. Может, наперстянку. Она уверена, что он любит наперстянки. – Нет, – ответила она, посылая ему воздушный поцелуй, – это вам спасибо, мистер Бэнерджи! Спасибо вам за все! И она улыбнулась шире, а его глаза светились добротой и заботой, и Нора вспомнила, каково это – заботиться и принимать заботу. Она последовала за братом в квартиру и начала прибираться, перед этим взглянув на ирисы в садике мистера Бэнерджи. Она не ценила цветы прежде, но теперь ее восхищал их поразительный пурпурный цвет. Как будто цветы заключали в себе не просто цвет, но некий язык, сообщение, дивную цветочную мелодию, столь же сильную, как произведения Шопена, и безмолвно передавали захватывающее величие самой жизни. Вулкан Настоящее откровение – обнаружить, что место вашего спасения и есть то самое, из которого вы бежали. Что тюрьма – это не пространство, а образ мыслей. И самое странное открытие, которое совершила Нора: из всех расходящихся вариаций себя, которые она пережила, самые радикальные перемены случились именно в этой жизни. В той, с которой она начала и которой закончила. Главная и самая глубокая перемена случилась не оттого, что она стала богаче или успешнее, или знаменитее, или оказалась среди ледников и белых медведей Шпицбергена. Это случилось, когда она легла в ту самую постель в грязной сырой квартирке с полуразвалившимся диваном, юккой и маленькими кактусами в горшочках, с книжными полками и неоткрытыми руководствами по йоге. Там стояло то же электропиано и книги. Чувствовалось то же печальное отсутствие кота и работы. Оставалась та же неизвестность касательно того, что ждет ее впереди. И все же все было по-другому. Все было по-другому, потому что она больше не считала, что должна просто воплощать мечты других людей. Она больше не думала, что обязана стать воображаемой идеальной дочерью, сестрой, партнершей, женой, матерью, работницей или кем-то еще – напротив, она готовилась быть просто человеком, исполнять собственное предназначение и отвечать перед самой собой. По-другому, потому что она осталась жива, хотя и побывала на грани смерти. И это был ее выбор. Выбор жить. Ведь она прикоснулась к необъятности жизни и в этой необъятности увидела возможность не только того, что она может сделать, но и что почувствовать. Были другие шкалы, другие мелодии. Не просто линия от легкой до умеренной депрессии, припорошенная случайными всплесками отчаяния. Это вселяло в нее надежду и даже простую сентиментальную благодарность за возможность быть здесь, зная, что в ней есть потенциал для наслаждения сияющим небом и посредственными комедиями Райана Бейли, для счастья, когда она слушает музыку, беседы и биение собственного сердца.