Жива, хотя и едва. Задыхающаяся, измученная, обезвоженная, барахтающаяся, дрожащая, отяжелевшая, в бреду, с болью в груди и с еще более сильной головной болью – хуже чувствовать себя было невозможно, и все же это была жизнь, и причем именно такая, какую она хотела. Было трудно, почти невозможно вытащить себя из постели, но она знала, что должна подняться. Она сумела это сделать кое-как, схватила телефон, но он оказался слишком тяжелым и скользким, чтобы его удержать: упал на пол и скрылся из виду. – Помогите, – прохрипела она и, пошатываясь, вышла из комнаты. Коридор, казалось, качало, как корабль в бурю. Но она дотянула до двери, не отключаясь, сняла цепочку с замка и сумела, с большим усилием, открыть дверь. – Пожалуйста, помогите. Она с трудом поняла, что еще шел дождь, когда вышла на улицу в своей запачканной рвотой пижаме, миновала ступеньку, на которой стоял Эш меньше дня назад, когда сообщал ей новость о гибели кота. Никого не было. Никто не мог ее видеть. И она поплелась к дому мистера Бэнерджи, спотыкаясь и пошатываясь, в итоге все же сумев позвонить в дверь. Внезапный квадрат света зажегся в окне. Открылась дверь. Он был без очков и, возможно, растерялся из-за ее состояния и времени звонка. – Мне очень жаль, мистер Бэнерджи. Я сделала что-то очень глупое. Вам лучше вызвать скорую. – О боже. Что такое стряслось? – Пожалуйста. – Да. Я позвоню. Сейчас… 00:03:48 И тогда она позволила себе упасть, быстро и тяжело завалившись вперед, прямо на придверный коврик мистера Бэнерджи. Темнеет воздух, Огонь погас, Тем ярче звезды Горят для нас. По ту сторону отчаяния «Жизнь начинается, – писал когда-то Сартр, – по ту сторону отчаяния»[111]. Дождь закончился. Она сидела на больничной кровати. Ее поместили в палату, покормили, и она чувствовала себя гораздо лучше. Медицинский персонал был удовлетворен осмотром. Слабый кишечник представлялся ожидаемым явлением. Она попыталась впечатлить доктора, сообщив ему факт от Эша, что выстилающая ткань обновляется каждые несколько дней. Затем пришла медсестра, села рядом с ней на кровать, держа в руках планшет, и задала ряд вопросов о ее психическом состоянии. Нора решила не распространяться о своем опыте в Полночной библиотеке, так как посчитала, что психиатры ее неправильно поймут. Скорее всего, малоизвестные реальности мультиверсума еще не вошли в руководства Национальной службы здравоохранения. Вопросы и ответы продолжались долго – чуть ли не целый час. Они касались ее лекарств, смерти матери, Вольта, потери работы, нехватки денег, диагноза ситуационной депрессии. – Вы когда-нибудь пытались делать что-то подобное? – спросила медсестра. – Не в этой жизни. – Как вы чувствуете себя сейчас? – Не знаю. Немного странно. Но я больше не хочу умирать. И медсестра что-то записала в анкету. Из окна, когда медсестра ушла, она наблюдала за мягко качающимися в полуденном ветре деревьями и медленно тянущимися в час пик по бедфордской кольцевой дороге машинами. Всего лишь деревья, машины и обычные здания, но в этом заключалось все. Это была жизнь. Чуть позже она удалила свои суицидальные записи в социальных сетях и – в приступе искренней сентиментальности – написала вместо них что-то другое. Она озаглавила это «Что я узнала (написано той, которая побывала всеми)». Что я узнала (написано той, которая побывала всеми) Легко скорбеть по жизням, которыми мы не живем. Легко сожалеть, что мы не развили другие таланты, не согласились на разные предложения. Легко сожалеть, что мы не работали упорней, не любили сильнее, не управлялись ловчее с деньгами, не были популярными, не остались в музыкальной группе, не поехали в Австралию, не согласились выпить с кем-то кофе или не занимались чертовой йогой. Не требуется никаких усилий, чтобы тосковать по друзьям, которых мы не завели, по работе, что мы не сделали, по людям, с которыми мы не вступили в брак, по детям, которых у нас нет. Нетрудно смотреть на себя глазами других людей и мечтать стать другими калейдоскопическими версиями себя, каковыми нас желают видеть эти люди. Легко жалеть и продолжать жалеть бесконечно, пока наше время не истечет. Но настоящая проблема заключается не в непрожитых жизнях, о которых мы сожалеем. А в самом сожалении. Именно сожаление вынуждает нас съеживаться, вянуть и чувствовать себя худшим из врагов самим себе и другим людям. Мы не знаем, были бы другие наши версии лучше или хуже. Эти жизни тоже происходят, это верно, но и вы живете, и именно на данной вам жизни нужно сосредоточиться. Конечно, мы не можем посетить все места на планете и встретиться с каждым человеком, освоить все профессии, но все же то, что мы бы чувствовали в каждой жизни, нам доступно. Нам не нужно играть во все игры подряд, чтобы понять, каково это – побеждать. Нам не нужно прослушивать все музыкальные произведения в мире, чтобы ценить музыку. Не нужно перепробовать все сорта винограда во всех виноградниках, чтобы познать удовольствие от вина. Любовь, и смех, и страх, и боль – универсальные валюты. Нужно лишь закрыть глаза и наслаждаться вкусом своего напитка, слушать песню, пока она звучит. Мы так же целиком и полностью живы, как и в любой другой жизни, и имеем доступ к тому же спектру эмоций. Нам нужно быть лишь одним человеком. Нужно чувствовать лишь одно существование. Нам не нужно делать все, чтобы быть всем, потому что мы уже бесконечны. Пока мы живы, мы всегда содержим в себе будущие многогранные возможности. Так давайте будем добрыми к людям в нашем собственном существовании. Давайте порой смотреть вверх, ведь где бы мы ни стояли, небо над нами простирается бесконечно. Вчера я была уверена, что у меня нет будущего, и не могла принять свою жизнь такой, какова она сейчас. И все же сегодня эта же самая заплутавшая жизнь кажется мне полной надежды. Имеющей потенциал. Невозможное, на мой взгляд, осуществляется, пока мы живем. Будет ли моя жизнь волшебным образом лишена боли, отчаяния, горя, разочарований, трудностей, одиночества, депрессии? Нет. Но хочу ли я жить? Да. Да. Тысячу раз да. Жить или понимать Несколько минут спустя ее навестил брат. Он прослушал голосовое сообщение, которое она отправила ему, и ответил текстом в семь минут после полуночи. «Все хорошо, сестренка?» А затем, когда с ним связались из больницы, примчался первым поездом из Лондона. Он купил ей последний выпуск National Geographic, пока ждал на станции Сент-Панкрас. – Тебе он раньше нравился, – сказал он ей, положив журнал на больничную кровать. – И сейчас нравится. Было приятно его видеть. Его густые брови и привычная улыбка остались прежними. Он вошел слегка неловко, вытянув шею, волосы были длинней, чем в последних двух жизнях, в которых она его видела.