– Но ты выжила. В тебе была надежда. – Да, что ж, я уже тогда ее теряла. Она посмотрела вниз и увидела, что трава вновь превращается в камень, взглянула вперед на воду, чтобы уловить ее ускользающий блеск и растворяющиеся в воздухе силуэты платанов вместе с братом, его приятелями и младшей версией себя. Библиотека вновь стала похожа на настоящую библиотеку. Но теперь книги вернулись на полки, а лампочки перестали моргать. – Я была такой глупой, устроив этот заплыв: просто пыталась произвести впечатление. Мне всегда казалось, что Джо лучше меня. А я хотела ему нравиться. – Почему ты считала его лучше себя? Из-за родителей? Нору разозлила прямота миссис Элм. Но, возможно, она была права. – Я всегда должна была делать то, что от меня хотели, чтобы произвести на них впечатление. У Джо были проблемы, очевидно. И по правде я не понимала его трудностей, пока не узнала, что он гей, но говорят, что за детским соперничеством стоят родители, и мне всегда казалось, что наши родители поощряли его мечты больше, чем мои. – Например, музыку? – Да. – Когда они с Рави решили, что хотят стать рок-звездами, мама с папой купили Джо гитару, а потом электропиано. – И что из этого вышло? – С гитарой получилось хорошо. Спустя неделю он смог сыграть «Дым над водой»[89], но пиано ему не понравилось, и он решил, что не хочет захламлять свою комнату. – И тогда ты его получила, – миссис Элм произнесла это скорее с утвердительной, чем вопросительной интонацией. Она знала. Конечно, знала. – Да. – Инструмент переехал в твою комнату, и ты приветствовала его как друга, начала учиться играть с твердой решимостью. Ты тратила карманные деньги на руководства по игре на пианино: «Моцарт для начинающих» и «Beatles для пианино». Потому, что тебе это нравилось. А еще потому, что ты хотела впечатлить старшего брата. – Я никогда вам этого не рассказывала. Ироничная улыбка. – Не волнуйся. Я читала книгу. – Точно. Конечно. Да, поняла. – Тебе стоит перестать беспокоиться об одобрении других, Нора, – сказала миссис Элм шепотом, что добавило сообщению силы и доверительности. – Тебе не нужно спрашивать разрешения быть собой… – Да, я понимаю. И она действительно поняла. Во всех испробованных жизнях, с тех пор как она вошла в библиотеку, она в действительности побывала в чужих мечтах. Замужняя жизнь в пабе была мечтой Дэна. Путешествие в Австралию было мечтой Иззи, и ее сожаление о том, что она не поехала туда, ощущалось скорее как вина перед лучшей подругой, чем собственная искренняя горечь. Мечта о том, чтобы стать чемпионкой по плаванию, принадлежала ее отцу. И конечно, ее интересовала Арктика и гляциология, когда она была младше, но во многом на этот путь ее направила сама миссис Элм, еще в школьной библиотеке. А «Лабиринты», что ж, это всегда была мечта ее брата. Может, и не существовало идеальной жизни для нее, но где-то, безусловно, существовала жизнь, которую стоит прожить. И Нора поняла: если она собиралась найти такую жизнь, надо забросить сети пошире. Миссис Элм права. Игра не кончена. Игрок не должен сдаваться, если на доске еще остались фигуры. Она выпрямила спину и сразу будто бы выросла. – Ты должна выбирать больше жизней с верхних полок. Ты пыталась отменять свои самые очевидные сожаления. Книги на верхних полках чуть дальше от тебя. Это жизни, в которых ты все еще живешь в той или иной вселенной, но которые не представляла себе, по которым не горевала, о которых не думала. Это жизни, в которых ты можешь жить, но о которых ты не мечтала. – Так они несчастливые? – Какие-то – да, какие-то – нет. Просто они – не самые очевидные жизни. Они требуют капельки воображения. Но я уверена, что ты сможешь до них добраться… – Вы не можете мне помочь? Миссис Элм улыбнулась. – Я могу прочесть тебе стихотворение. Библиотекари любят стихи. – И она процитировала Роберта Фроста: «Тропинки скрестились в лесу, и я – / Пошел по заброшенной. Может быть, зря… / Но это все прочее определило»[90]. – Вдруг в лесу больше двух пересекающихся тропинок? Вдруг там больше тропинок, чем деревьев? Вдруг возможностям выбора нет числа? Что бы тогда сделал Роберт Фрост? Она вспомнила, как на первом курсе изучала Аристотеля. И ее слегка огорчила его идея, что совершенство никогда не бывает случайным. Совершенные результаты – это итог «мудрого выбора из многих альтернатив»[91]. И вот она оказалась в привилегированной позиции и могла испробовать множество альтернатив. Это был короткий путь к мудрости и, возможно, короткий путь к счастью. Она теперь рассматривала это не как бремя, а как дар, который надо ценить. – Взгляни на эту шахматную доску, которую мы поставили на место, – сказала миссис Элм мягко. – Взгляни, как упорядоченно, безопасно и мирно на ней сейчас, до начала игры. Это прекрасно. Но и скучно. Это мертво. И все же в то мгновение, когда ты делаешь ход на доске, все меняется. Все обращается в хаос. И этот хаос нарастает с каждым новым ходом. Она уселась за столик напротив миссис Элм. Взглянула на доску и пошла пешкой на две клетки вперед. Миссис Элм повторила ее ход со своей стороны доски. – Это несложная игра, – сообщила она Норе. – Но ей трудно овладеть. Каждый твой ход открывает новый мир возможностей. Нора пошла конем. Они играли так какое-то время. Миссис Элм комментировала: – В начале игры нет никаких вариаций. Есть только один способ расставить фигуры. Есть девять миллионов вариаций после первых шести ходов. А после восьми ходов двести восемьдесят восемь миллиардов разных позиций. И эти возможности продолжают расти. Возможных вариантов игры в шахматы больше, чем атомов в наблюдаемой вселенной. Так что все становится очень запутанно. Не существует правильного способа игры – их слишком много. В жизни, как и в шахматах, возможность – это основа всего. Каждой надежды, мечты, сожаления, мгновения жизни. В итоге Нора победила. У нее закралось подозрение, что миссис Элм позволила ей победить, но все же она почувствовала себя немного лучше. – Ладушки-оладушки, – объявила миссис Элм. – А теперь пора выбрать книгу, полагаю. Что скажешь? Нора окинула взглядом полки. Если бы у них были чуть более точные названия. Если бы только на одной было написано: «Идеальная жизнь прямо перед тобой». Ее первым порывом было проигнорировать вопрос миссис Элм. Но там, где книги, всегда есть искушение их открыть. И она поняла, что с жизнями происходит то же самое. Миссис Элм повторила то, что уже говорила раньше. – Не стоит недооценивать важность мелочей. Как оказалось, информация была полезной. – Я хочу, – ответила она, – тихую жизнь. Жизнь, в которой я работаю с животными. Где я выбрала работу в приюте – там, где я проходила школьную практику, а не в «Теории струн». Да. Дайте мне, пожалуйста, ее. Тихая жизнь Оказалось, что в это существование довольно просто проскользнуть. Сон в этой жизни был крепким, она не просыпалась, пока в без четверти восемь не зазвонил будильник. Доехала на работу в потрепанном старом Hyundai, пропахшем собаками и печеньем, усыпанном крошками, миновала больницу и спортивный центр, остановилась на маленькой парковке возле современного одноэтажного здания приюта из серого кирпича. Провела утро за кормежкой и выгулом собак. В эту жизнь оказалось довольно просто влиться, отчасти потому, что ее встретила радушная, простая женщина с вьющимися каштановыми волосами и йоркширским акцентом. Женщина, Полин, попросила ее начать именно в собачьем приюте, а не в кошачьем, так что у Норы нашлось законное оправдание своему растерянному виду и вопросам о том, что делать. А проблема с именами людей решалась просто – у всех работников были бейджи. Нора прогулялась с бульмастифом, новоприбывшей собакой, вокруг поля за приютом. Полин сообщила, что с животным ужасно обращался владелец. Показала несколько круглых шрамов. – Прижигал сигаретами. Нора хотела бы жить в мире, где вовсе не существовало жестокости, но единственными доступными мирами были те, в которых жили люди. Бульмастифа звали Салли. Она боялась всего. Своей тени. Кустов. Других собак. Нориных ног. Травы. Воздуха. Хотя ей явно понравилась Нора, и она даже согласилась на почесывание живота (недолгое). Позже Нора помогла чистить маленькие собачьи домики. Она предположила, что они зовутся домиками, потому что это звучит лучше, чем клетки. Дизель – трехлапая немецкая овчарка – явно жил там долго. Нора играла с ним в мяч, замечая, что у него хорошие рефлексы, он ловил игрушку почти всегда. Ей нравилась эта жизнь, или, точнее, ей нравилась версия себя в ней. Ей становилось понятно, что она за человек, по тому, как с ней общались другие. Ей нравилось быть хорошей – это успокаивало. И ее разум был тут иным. В этой жизни она думала больше, но мысли были тихими. «Сострадание – основа всей морали»[92], – писал философ Артур Шопенгауэр в один из своих спокойных периодов. Может, такой и была сама основа жизни. В приюте работал один мужчина, Дилан, ему легко удавалось найти подход к любой собаке. Он был примерно ее возраста, а может, моложе. У него был добрый, тихий, печальный взгляд. Его длинные, как у серфингиста, золотистые волосы напоминали шерсть ретривера. Он подошел к Норе за обедом и сел рядом с ней на скамейку с видом на поле. – Что у тебя сегодня? – спросил он по-доброму, кивнув на Норин ланч-бокс. Она честно не знала: обнаружила, что он приготовлен для нее, когда открыла утром увешанный магнитиками и календариками холодильник. Открыла крышку и увидела сэндвич с сыром и Marmite[93] и пакетик чипсов с солью и уксусом. Небо потемнело, подул ветер. – Вот черт, – сказала Нора. – Будет дождь. – Возможно, но собаки все еще в клетках. – Не поняла?