Корчинский не соврал. «Топтуны»[54] капитана Сергиенко накрыли все шесть разведывательных постов поляков, задержав боевиков тихо, без единого выстрела. Смершевцы заняли их посты наблюдения и приготовились к встрече основных сил. В темноте с погашенными фарами в сторону прибрежного леса, где под землей окопались диверсанты майора Шурпика, прошли две колонны — разведка, высланная Савельевым. В каждой колонне по три трофейных пятитонных «бюссинга» с мотострелками и по одному бронетранспортеру с крупнокалиберным пулеметом ДШК. Вскоре вслед за ними проследовали еще две более крупные колонны на «студебеккерах» с мотострелками, саперами и минометчиками. Одну возглавлял подполковник Савельев, другую — майор Снигирев. Их бойцы взяли в полукольцо с юго-востока всю территорию от берега Эльбы до северо-западных предместий Рослау, запечатав лес, где притаились поляки, и шоссе, ведущее в город. В двадцать часов тридцать минут смершевская разведка сняла часовых у северного входа в соляную шахту и забросала вход гранатами. Поляки на «студебеккерах» стали покидать шахту через южный выход и рванули ко второму своему отряду, который, видимо, предупрежденный по рации, тоже на машинах начал выползать из-под земли. Соединившись на лугу между берегом Эльбы и лесом, два отряда направились в сторону шоссе с явным намерением атаковать русский гарнизон. Вдруг со стороны города, с берега и шоссе ударили мощные лучи зенитных прожекторов, осветив польскую разведывательно-диверсионную группу, оказавшуюся на ровном месте, словно в лучах яркого летнего солнца. Немедленно заухали минометы, сердито заработали пулеметы, методично поливая свинцом диверсантов с юга, юго-запада и юго-востока, затрещали автоматы, гулко захлопали карабины. Придя в себя после шока, поляки, отстреливаясь, начали медленно отходить назад, к лесу. Савельев понимал: допусти они поляков снова в лес, придется неделями тех выкуривать из серебряных и соляных шахт, погибнет много людей. Он весь напрягся от досады, лихорадочно соображая, как и какими силами отрезать врага от леса. И тут с южной оконечности леса в сторону поляков ударили лучи еще трех прожекторов, не таких мощных, как зенитные, где-то добытые зампотылу, но достаточно сильные, чтобы замкнуть противника с четырех сторон сплошным ярким светом и держать его под прицелом. «Танковые, — обрадовался Савельев и прильнул к линзам бинокля, — ну, полковник, ну молодчага!» Танкисты отрезали диверсантов от леса. В этот момент от прожекторов в сторону поляков осколочными снарядами ухнули три танковые пушки. Сразу резко поредевшая группа диверсантов майора Шурпика сбилась в кучу и залегла. В ночное небо от поляков полетели три белые ракеты, означавшие, видимо, готовность к сдаче. Савельев по рации приказал прекратить огонь. Спустя некоторое время с земли поднялся один из поляков с белой тряпкой, привязанной к сосновой ветке, и, пригибаясь и петляя, побежал в их сторону. Им оказался заместитель командира группы майор Тышкевич по кличке Лось. Бойцы, грубо подталкивая его стволами автоматов, подвели к Савельеву. Испуганно озираясь по сторонам, Лось в изорванном комбинезоне английских десантников, без головного убора приложил к виску два пальца, отдавая таким образом по-польски честь, прокаркал простуженным голосом: — Пан подполковник, в связи с гибелью командира группы, я, майор Тышкевич, в условиях бессмысленности сопротивления принял решение сложить оружие и сдаться на милость советских военных властей. Честь имею! Савельев, ухмыльнувшись, ответил: — Чести, к слову, вы давно лишились, майор. Нет ее у вас. Вы предали свой народ в тридцать девятом, бросив его на растерзание фашистов. Потом снова предали его в сорок втором, драпанув с армией генерала Андерса[55] в Иран, а затем еще раз, перейдя на службу к англичанам. Так что, давайте без бравурной патетики. И не считайте себя военнопленными. Вы и ваши люди — обычные бандиты и террористы. От группы польских диверсантов невредимыми остались тридцать семь человек. Смершевцы построили их в колонну и погнали в гарнизон. Около сорока раненых, погрузив в «студебеккеры», под конвоем отправили в госпиталь в Дессау. Прибывший под утро комендантский взвод захоронил пять десятков погибших диверсантов в общей могиле неподалеку от соляной шахты. Потерь среди личного состава опергруппы Савельева не было. Не было их и среди бойцов и командиров, прибывших из танкового полка. Несколько легких ранений в счет не шли. Смершевцам досталось много стрелкового оружия и минометы, три радиостанции с таблицами и шифрами, а также документы, раскрывавшие кропотливую работу британской разведки против своего недавнего союзника. Среди документов обнаружились списки агентов, завербованных англичанами в мае — августе сорок пятого года. Часть агентов была оперативно арестована контрразведчиками, некоторые согласились сотрудничать с советскими органами госбезопасности. Необходимость в отправке отчета в главк о деятельности опергруппы отпала сама собой. На третьи сутки после разгрома польской диверсионной группы отремонтированный аэродром в Дессау, словно международный аэропорт, принимал из Москвы один борт за другим с интервалом в несколько минут. Пожаловали генералы из НКВД, НКГБ, Главного разведуправления Генерального штаба, Главного управления военной контрразведки «Смерш» Наркомата обороны, Наркомата авиапрома. Прибыл и генерал-майор Барышников. Савельев со Снигиревым еле успевали принимать и размещать высоких гостей. Вечером в столовой Савельева обязали сделать генералам доклад о находках реактивной техники и разгроме диверсионной группы. Он его и сделал, к общему генеральскому удовольствию, но без нюансов и информации об особенностях оперативно-разыскных мероприятий. А затем, глубокой ночью, генерал Барышников заслушал уже подробнейший доклад Савельева об оперативно-разыскной, вербовочной и разведывательной работе опергруппы, снабженный документами. Уже под утро уставший генерал сделал заключение: — Ваша группа, Александр Васильевич, поработала на славу, о результатах доложено начальнику главка. — Спасибо, товарищ генерал, — Савельев попытался встать, но Барышников остановил его жестом руки. — Подготовьте подробный отчет, отошлите его в главк и можете сворачивать группу. Скоро прибудут части НКВД, сдайте им материальную часть городка. Если кто-то явится от генерал-полковника Серова и потребует передать им оперативную документацию, скажите, что таковая уже отправлена в главк с генералом Барышниковым. Савельев, сам еле державшийся на ногах, видел, как генерал от усталости словно выдавливал слова, прикрыл набухшими веками глаза, прислонил голову к стене и вытянул под столом ноги. — Товарищ генерал, может, позавтракаем, — с неуверенностью спросил Савельев, — кофе крепкого выпьем? Барышников, словно очнувшись от тяжелого сна, растер ладонями лицо. — Некогда завтракать, через сорок минут вылет. А от кофе не откажусь. Пока готовили кофе, генерал продолжал наставлять Савельева: — Реактивные двигатели, бомбардировщик и документы на них передадите по акту представителям Наркомата авиапрома. Найденные приборы, оборудование, материалы — уполномоченным ЦАГИ, ВИАМа, ЦИАМа, ЛИИ и НИИ ВВС. Им же своим приказом вернете и прикомандированных инженеров. Да, кстати, можете объявить в приказе, постановлением Верховного суда РСФСР снята судимость со всех инженеров опергруппы, кто ее имел. Абакумов постарался. Пока пили кофе, Савельев собрался с духом и спросил: — Владимир Яковлевич, а как со мной? Могу надеяться на демобилизацию? Барышников, словно ожидая этот вопрос, отреагировал немедленно: — А надо ли вам это, дорогой мой Александр Васильевич? Вот скажите мне откровенно: вы сами готовы уйти из органов госбезопасности? Что в данный момент вы можете делать лучше и профессиональнее: защищать безопасность страны, или вновь засесть за книги и попытаться вернуться в науку? Времени-то сколько прошло? Почти восемь лет, дорогой мой. Наука не стоит на месте, да и вы обрели такой огромный оперативный опыт, что было бы просто преступно потерять его. Вы молоды, талантливы, образованны, вас уважают подчиненные и доверяют вам безраздельно. Я тут пообщался с вашими офицерами, они почти боготворят вас. — Ну уж и скажете, товарищ генерал, — смутился Савельев. — Так вот и скажите мне, сами готовы уйти из органов? Савельев задумался, попросил разрешения закурить, отворил балконную дверь, медленно доставал папиросу из коробки и зажигалку из кармана, неспешно прикуривал. — Вы правы, товарищ генерал, сомнения есть. Война все перевернула, грубо, словно рашпилем, обточила душу, разметала ее по темным чуланам. Возвращаться в гражданскую жизнь страшновато. Вы правы, время ушло, хуже всего догонять и ждать. Заниматься нужно тем, что умеешь. — Ну вот и верный ответ, — обрадовался Барышников, — нечего себя мучить и терзаться зря. Дел у нас с вами невпроворот. Да, кстати, скажу по секрету, генерал-полковник видит вас на другой, более высокой должности. Какой, не знаю. Савельев будто и не расслышал. — Меня, Владимир Яковлевич, только один вопрос гложет, словно червь: кому мы служим? Барышников все понял, допил кофе и вышел на балкон, давая Савельеву возможность собраться с мыслями. Вернувшись в кабинет, спросил: — И какой же подтекст вопроса? Об ужасах, творимых ВЧК-ОГПУ-НКВД-НКГБ? О мракобесах и садистах особых отделов, десятками тысяч отправлявших бойцов и командиров Красной армии на расстрел вместо того, чтобы формировать из них маршевые роты и затыкать ими дырявый фронт? Об уничтоженном цвете руководства армии, авиации, флота, науки, культуры, народного хозяйства? Или вы что-то иное имеете в виду? И так уставшее лицо генерала посуровело, приобрело пепельный оттенок, носогубные морщины стали еще выразительнее. Он продолжил: — Мне, подполковник, гораздо больше известно, нежели вам. Вся моя служба, да и жизнь тоже, похожа на тонкую натянутую нить, под которой постоянно горит свеча. Все время ждешь: когда лопнет эта ниточка, когда за тобой придут, где возьмут? Лучше бы на службе, чтобы жена не видела, да и соседи тоже. Думаете, один я так живу? Нет, дорогой мой, все генералы главка вместе с Абакумовым в таком же положении. Да что там главк! В таком положении весь командный состав армии, ВВС, флота, НКВД и НКГБ, весь партийный и советский аппарат. Все граждане нашей многострадальной страны, Савельев, так живут. В страхе и унижении. И самое печальное, сделать, кажется, ничего нельзя. Но мы-то с вами делаем, черт вас подери! Мы с вами, подполковник, отлично знаем, кому мы служим: измордованному, оголодавшему, запуганному, но сильному верой в лучшее будущее народу, похоронившему такого зверя, как нацизм! И таких, как мы с вами, много, очень много. Знаете, Савельев, и дети наши, и внуки будут такими же, как мы, служить будут народу. И я надеюсь, очень крепко надеюсь, они не познают тирании, их души, мысли, совесть — будут чисты. А для этого нам с вами нужно много работать. В кабинете воцарилась густая тишина. Барышников и Савельев не глядели друг на друга. Казалось, их и не было в этом кабинете, каждый будто растворился в своем, только им одним ведомом, мире, видел свои картины прошлого, слышал свои звуки и стоны прожитых лет, по-мужски, без слез, оплакивал потери своих родных, близких и друзей. Первым очнулся Савельев: — Вы, товарищ генерал, не боитесь своих слов? Барышников горько усмехнулся: — Хотите сказать, не боюсь ли я вас? А вы, Савельев, не боитесь, что я провокатор? — Не боюсь. — Савельев искренне засмеялся. — Мы тут с вами, товарищ генерал, оба себе на ВМН[56] наговорили. Я благодарен вам за ответ на мой вопрос. Я останусь в органах. И буду служить народу. Эпилог Всему есть конец. Вот и я решил завершить это повествование. Признаюсь, за годы изучения архивных документов, мемуаров, научной литературы, справочников и газетных публикаций я основательно устал от Ганса Баура. Он словно был со мной повсюду. Я слышал его ровный, назидательно-занудный монолог о феномене Гитлера и совершенстве нацистской государственной системы, о превосходстве германской нации, науки, техники, вооружения, о совокупности случайностей, приведших к гибели Третьего рейха, о коварстве и варварстве русских, об исторической ошибке американцев и англичан, пустившихся в бездарный союз с СССР. Мне надоели его хвастовство и позерство, его мещанское нытье и пережевывание мелких обид на высших бонз НСДАП. С Бауром следовало распрощаться навсегда. Во всяком случае, мне так кажется. Пленение Баура было долгим и драматичным. Его, как и большинство пленных немецких генералов, постоянно переводили из одного лагеря в другой. Руководство МВД опасалось брожения пленных генералов, которые знали о протестах США, Великобритании и Франции по поводу невыполнения СССР взятых в апреле 1947 года обязательствах об освобождении пленных. Эти обязательства не были выполнены советской стороной и в 1948 году, и к концу 1949-го. Сталин не желал освобождать гитлеровских генералов. Из сообщения ТАСС от 22 апреля 1950 года военнопленные генералы узнали, что правительство СССР объявило об окончании репатриации японских военнопленных, а 5 мая 1950 года — немецких. Всего было репатриировано 3 168 109 военнопленных, в том числе 1 939 099 немцев, 510 409 японцев, 377 411 венгров, 194 069 румын, 120 619 австрийцев. Многих генералов вначале охватило уныние, а затем отчаяние. В лагерях усилились брожения и антисоветские настроения. Сталин ответил на это постановлением Совета Министров СССР № 1108-396 от 17 марта 1950 года «О привлечении к уголовной ответственности генералов бывшей германской армии». Летом 1950 года за антисоветскую деятельность осудили 118 генералов вермахта, люфтваффе и СС, в том числе и группенфюрера СС и генерал-лейтенанта полиции Ганса Баура, получившего по приговору военного трибунала Московского округа внутренних войск 25 лет заключения в лагерях. В 1953 году, после смерти Сталина, была осуществлена крупная репатриация немецких военнопленных. В 1954–1956 годах постепенно расформировывались последние лагеря ликвидированного Управления по делам военнопленных и интернированных МВД СССР и спецгоспитали для военнопленных. В октябре 1955 года, после визита канцлера ФРГ Конрада Аденауэра в Советский Союз и его переговоров с Н.С. Хрущевым и Н.А. Булганиным об установлении дипломатических отношений, были репатриированы более 14 тысяч осужденных немецких военнопленных, в том числе и большинство генералов. Убыл домой и наш Баур. Встречали его в Мюнхене героем. За чередой пресс-конференций об ужасах советского плена и последних днях Гитлера последовали теплые встречи старых боевых товарищей. Баур успешно прошел процедуру денацификации, получил от правительства ФРГ генеральскую пенсию, ему вернули мюнхенскую квартиру и один из домов. После курса интенсивного лечения за счет государственного бюджета и установки современного протеза он принял приглашение работать консультантом в «Люфтганзе» и еще ряде авиастроительных фирм. Летать, правда, больше не летал. Его вторая жена, Мария, скончалась в 1953 году, не дождавшись супруга из плена. Жил Баур в Мюнхене с любимой матерью и дочерьми, ни в чем себе не отказывая, оставаясь убежденным нацистом, юдо— и русофобом. Умер состоятельным человеком в возрасте девяноста семи лет. Результаты работы оперативно-разыскной группы военной контрразведки «Смерш» подполковника Савельева имели исключительное значение для развития советского авиастроения, сэкономив стране сотни миллионов рублей. Обнаруженные военными контрразведчиками двигатели Jumo-004 и Jumo-0012 прошли тщательные испытания на стендах в НИИ-1 Минавиапрома СССР и в ЦИАМе, а затем на заводах № 26 в Уфе и № 16 в Казани организовали их серийный выпуск. В Дессау в созданном ОТБ-1 (Особое техническое бюро при НКВД-МВД СССР) под руководством профессора Бааде к весне 1946 года уже работали 600 человек, в том числе 160 докторов наук и дипломированных инженеров. Перед ОТБ-1 Минавиапром поставил задачу форсировать реактивный двигатель Jumo-004 до тяги в 1,2 тонны (под реактивный бомбардировщик со скоростью 900 км в час и дальностью полета 2000 км) и создать новый двигатель на базе Jumo-0012 с тягой 2,7 тонны (под реактивный бомбардировщик со скоростью 1000 км в час и дальностью полета до 4000 км). Коллектив профессора Бааде успешно справился с этой задачей. Как и предполагал подполковник Савельев, несмотря на все меры конспирации, о существовании в Дессау авиационных конструкторских организаций стало известно союзникам. Генерал-полковник Серов доложил Берии о том, что в июне 1946 года заместитель главнокомандующего американскими войсками в Германии генерал Клей в беседе с маршалом Соколовским поднял вопрос о необходимости принять решение в Контрольном совете о посылке специальной комиссии во все зоны оккупации Германии для контроля над военным производством. При этом он жестко заявил об имеющихся у него данных, что, например, французы восстановили немецкий авиационный завод и выпускают на нем моторы, а в русской зоне оккупации Германии, в частности в Дессау, занимаются производством реактивной техники. Крымские договоренности СССР нарушал самым беззастенчивым образом. Вскоре в Дессау высадился большой десант оперативников МВД и военной контрразведки, получивший задание выявить болтунов, ставших источником информации о советских секретных авиационных объектах. Таковых, по мнению чекистов, среди советских граждан и немцев оказалось немало. Все они были арестованы и отправлены для производства следствия на Лубянку. К счастью, к тому времени оперативная группа Савельева уже отбыла из Германии. Не желая раньше времени ссориться с союзниками, руководство СССР приняло решение о переводе всех работ по освоению немецкой реактивной авиационной техники, а также иного перспективного трофейного вооружения из Германии в СССР. Ударными темпами из Германии вывезли 400 тыс. железнодорожных вагонов оборудования. Минавиапрому передали для демонтажа и отгрузки в Советский Союз оборудование 84 немецких авиационных предприятий. К середине 1946 года на основе доставленного из Германии в СССР станочного оборудования удалось не только значительно укрепить и расширить техническую мощь работавших авиационных заводов, но и создать пять новых: самолетостроительные № 135 в Харькове и № 272 в Ленинграде, моторные № 36 в Рыбинске, № 478 в Запорожье и № 466 в Ленинграде. Тогда же, в апреле сорок шестого года, Совет министров СССР принял решение о привлечении немецких специалистов, ранее занятых в ракето— и авиастроении, к работе в СССР. С этой целью МВД предписывалось в октябре доставить немецких специалистов по самолетам, двигателям и приборам на специально подготовленные авиационные предприятия в районе Москвы и Куйбышева. Общее руководство операцией осуществлял замминистра внутренних дел генерал-полковник И.А. Серов. За несколько недель до ее начала он поручил руководителям конструкторских организаций в Германии подготовить списки наиболее полезных немецких специалистов, конструкторов и ученых. Отобранных лиц следовало вывезти независимо от их желания. О предстоящей передислокации руководству приказали молчать, дабы никто из немцев не попытался сбежать на Запад. В целях осуществления акции помимо двух полков внутренних войск в помощь Серову выделялось две с половиной тысячи сотрудников Управления контрразведки Группы советских оккупационных войск в Германии. Для немцев переезд явился полной неожиданностью. Все произошло настолько быстро, что поначалу никто ничего толком и не понял. Ранним утром к домам в Дессау и Рослау, где жили немецкие специалисты, подъехали армейские грузовики. Офицер военной контрразведки, сопровождаемый переводчиком и группой солдат, зачитывал поднятым с постелей немцам приказ о немедленной отправке их для продолжения работы в Советский Союз. Он просил взять с собой членов семьи и любые вещи, которые они хотели вывезти, даже мебель и рояли. В СССР разрешали ехать любой женщине, которую немецкий специалист хотел взять с собой, даже если это не жена. Применять физическое насилие категорически запрещалось. Некоторые немцы забрали с собой домашнюю птицу, коров и коз. Каждого обеспечили продовольственным пайком и денежным пособим в размере от 3 до 10 тысяч рублей, в зависимости от занимаемой должности. На предприятия Минавиапрома прибыли 3558 человек. Немцев расселяли в лучшие кирпичные дома со всеми удобствами, при этом местных советских жителей оттуда выселяли в бараки. Простым немецким инженерам платили до трех тысяч рублей в месяц, а советским инженерам за ту же работу — не больше 1200 рублей. Еженедельно немцам привозили специальные продовольственные пайки с хорошей копченой колбасой, маслом, сыром, чаем, табаком, мясными и рыбными консервами, другими продуктами, которые в свободной продаже в то время найти было нельзя. Все это поначалу вызвало недовольство среди советских рабочих и инженеров, которые и так ненавидели немцев. Но после повышения зарплаты и существенного улучшения снабжения продуктами питания через отделы рабочего снабжения (ОРСы) авиазаводов ситуация постепенно нормализовалась. С пятидесятого года немцев стали возвращать домой. До конца пятьдесят третьего в ГДР была отправлена последняя группа специалистов. Немцы поработали очень продуктивно. Не умаляя заслуг советских авиаконструкторов, надо признать: знакомство с немецкими трофеями и новыми разработками вскрыло существенное отставание в развитии отечественного реактивного самолетостроения. Немцы являлись мировыми лидерами в области развития реактивной авиации. Они создали и запустили в серийное производство реактивные самолеты и испытали их в ходе боевых действий, стали родоначальниками новых материалов, авиаприборов и оборудования. Поэтому все авиаконструкторские организации СССР активно изучали и осваивали богатый инженерно-конструкторский опыт немцев. Использование трофейных немецких двигателей и приборов, развертывание их серийного производства позволили достаточно быстро создать и запустить в серию целый ряд боевых самолетов конструкции Ильюшина, Лавочкина, Микояна, Яковлева, Туполева. Одновременно началась активная работа по созданию отечественных реактивных двигателей собственной конструкции на основе германских образцов. На основе Jumo-004 сконструировали очень надежный советский РД 10 и запустили его в серийное производство. Первые советские реактивные самолеты МиГ-9 и Як-15 поднялись в воздух в один день — 24 апреля 1946 года. В начале 1947-го их приняли на вооружение боевых частей истребительной авиации ПВО СССР. Як-15 был оснащен одним турбореактивным двигателем РД-10 (двигатель Jumo-004В с тягой 850 кг). В том же году в конструкторском бюро Сухого был создан истребитель Су-9, напоминавший немецкий Me-262, с двумя двигателями Jumo-004. Из-за интриг, связанных с арестом министра авиапромышленности Шахурина, и обычных бюрократических проволочек самолет не пошел в серию, хотя на нем впервые в СССР были опробованы катапультируемое кресло, бустерное устройство, служившее для уменьшения усилий при управлении самолетом, и тормозной парашют. А Павел Осипович Сухой за разработку этой машины был представлен к Сталинской премии. В 1952 году успешно прошел испытания турбовинтовой бомбардировщик-торпедоносец Ту-91 с двигателем Jumo-0022. Но его внешний вид не понравился Н.С. Хрущеву, и самолет не пошел в серию. Реактивный бомбардировщик Ju-287V-2, обнаруженный оперативниками «Смерш» группы подполковника Савельева, конструкторы Юнкерса создали на основе аэродинамики крыла с прямой стреловидностью на больших скоростях. Такое крыло имело заметные преимущества в аэродинамике больших скоростей перед крылом с обратной стреловидностью, но на малых скоростях его качества оказались недостаточными. Поэтому немецкие конструкторы в ОТБ-1 в Дессау под руководством доктора Б. Бааде решили придать крылу обратную, или отрицательную, стреловидность. Они полагали, это позволит решить проблемы аэродинамики на малых скоростях. С точки зрения теории крыло с обратной стреловидностью имеет те же преимущества, что и с прямой, но обладает лучшими несущими свойствами на больших углах атаки. Два года самолет, получивший наименование EF-131, испытывали в Дессау, а завершили в 1947 году в СССР. Получилась мощная машина, надежная и простая в управлении, с максимальной скоростью 860 км в час и дальностью полета 1600 км с 4 тоннами бомб. В серию она не пошла, как и последующая шестимоторная машина EF-132. Но в будущем идеи немецких конструкторов легли в основу создания таких замечательных советских машин с изменяющейся стреловидностью крыла, как истребители-бомбардировщики Су-17, Су-24 и МиГ-27, многоцелевой тактический истребитель МиГ-23, дальний бомбардировщик-ракетоносец Ту-22М и стратегический бомбардировщик-ракетоносец Ту-160.