— Все это подробнейшим образом изложите письменно, по годам, населенным пунктам, фамилии и клички агентов, руководителей и сотрудников резидентуры, места тайников, явок, сохранившиеся пароли. Теперь подробно с первого сентября тридцать девятого. — С немцами воевать не пришлось. Весной тридцать девятого я получил чин капитана и возглавил разведотдел пограничной бригады. Семнадцатого октября тридцать девятого года бригада вступила в боевые действия с частями Красной армии, вторгшимися на территорию Польши. Или, как у вас говорят, вошедшими в Западную Белоруссию с освободительной миссией. — Он скривил разбитые губы в подобии усмешки. — Моя разведгруппа минировала мосты, дороги, линии электропередачи, железнодорожные станции и пути. Через неделю мы были окружены советскими пограничниками, и после жестокого боя группа перестала существовать. Из двадцати трех человек в живых осталось пятеро, но ушел я один, другие попали в плен. Через Румынию я пробрался вначале в Гибралтар, а затем в Лондон, где после непродолжительного отдыха меня направили в британскую разведшколу. Летом сорокового по заданию польского правительства в эмиграции я был отправлен в Польшу организовывать разведывательно-диверсионные группы. Савельев знаком руки прервал поляка. — Дальше о вашей деятельности в Армии крайовой. Мы хорошо осведомлены о том, что с немцами она практически не воевала. Отдельные партизанские стычки с жандармами и ряд диверсий в счет не идут. Берегли силы, готовились к встрече с Красной армией, чтобы вовремя захватить власть на местах и заявить: «Вот глядите, здесь уже правит законное лондонское правительство в изгнании!» Не так ли, господин капитан? В сорок четвертом вы работали в Виленском крае или в Белоруссии? Принимали участие в Варшавском восстании? Корчинский с удивлением посмотрел на подполковника. «Мы сильно недооценивали русских. Всегда. Их разведка и контрразведка оказались не только эффективней наших, но и германских абвера, СД и гестапо. Да, пожалуй, и британской тоже. Но говорить ли им все?» — В Варшавском восстании участия не принимал, у меня было иное задание. После того как в июле сорок четвертого нам, то есть АК, не удалось самостоятельно отбить у немцев Вильно и создать в городе польские органы государственного и муниципального управления, ваши военные власти не позволили, меня направили в мой родной Новогрудок, приказав отбить его у Красной армии и сформировать там польские органы власти, не подчинявшиеся Советам. — Но и там вас постигла неудача, — продолжил за поляка Савельев, — причем вырваться удалось немногим. Беда в том, Корчинский, что вы и ваши люди вели себя там, под Новогрудком, словно эсэсовские каратели. Грабили население, убивали несогласных с вами, вешали представителей советской власти, милиционеров, учителей, даже врачей и медсестер, сжигали белорусские села и хутора, жители которых отказывали вам в продуктах и крове. — Савельев поднялся, закурил, стал прохаживаться по кабинету. — А уж когда вы стали совершать диверсии против частей Красной армии, нападать и убивать наших солдат и офицеров, вы сами подписали смертный приговор своей Армии крайовой, выродившейся в шайку мародеров, убийц и насильников. Помните, как вас обложили на хуторе Ясеновичи, где вы держали свой штаб? Почти все были задержаны из вашей банды, но вам вновь удалось скрыться. Ладно, давайте поговорим о последней вашей операции здесь, в Германии. Прошу очень подробно. Поляк был поражен, растерян, деморализован. «Откуда подполковнику все известно? Он что, сам был там? Совсем худо. Русские могут пришить убийства красноармейцев, офицеров и милиционеров. Совсем худо». И он не выдержал: — Господин подполковник, откуда вам известно про Ясеновичи? Савельев сел напротив поляка и впился в его злобные, но полные страха глаза. — Я лично руководил разгромом вашей банды, будучи начальником отдела военной контрразведки «Смерш» стрелковой дивизии, выведенной с фронта на отдых и пополнение. Давайте рассказывайте: цель задания, численность группы, ее руководители, место дислокации, характер вооружения, каналы связи. — По заданию британской военной разведки наша группа, работающая под прикрытием снабженческого подразделения Войска польского, должна была найти в Дессау, Рослау и других городах Саксонии авиационные реактивные двигатели и новейший реактивный бомбардировщик, изготовленные на заводах Юнкерса. Когда американские войска ушли за Эльбу, они оставили нам пятнадцать «студебеккеров» и почти тридцать тонн солярки. Англичане передали нашему руководству своих агентов, завербованных из местного населения и бывших полицейских. — Численность группы? — Сто двадцать два человека, разбитых на два отряда. Вооружены советскими автоматами ППС, пистолетами ТТ, гранатами. В каждом отряде есть по пять станковых пулеметов Горюнова, по два крупнокалиберных пулемета ДШК на «студеббекерах» и по два батальонных 82-мм миномета. Офицеры многозначительно переглянулись. Получалась стрелковая рота, усиленная пулеметным взводом и минометной ротой. Ничего себе разведгруппа! — Кто руководит группой? — Майор Шурпик, позывной — Кум. Он служит в британской военной разведке и в Армии крайовой служил. Его заместитель — майор Тышкевич, позывной — Лось. Командир первого отряда — капитан Янгелевич, позывной — Бон, вторым отрядом командует капитан Олехновский, позывной — Еж. Майор Снигирев поморщился, включился в допрос: — Даже клички у вас как у криминальной братвы, уголовников-рецидивистов. Где базируются отряды и руководство группы и почему так быстро исчезают ваши машины? — Майор придвинул к поляку карту Саксонии, освободил одну его руку, вторую скрепил наручником с проходившей по стене трубой отопления. — Первый отряд вот здесь. — Поляк показал пальцем на карте точку между Эльбой и шоссе Дессау — Магдебург. — В лесу две заброшенные шахты, где ранее добывали серебро. Немцы использовали их под склады боеприпасов, там удобные и хорошо замаскированные въезды-выезды, шахты соединены между собой бетонными тоннелями. Если чужие войдут в одну, вход в другую автоматически закрывается. Второй отряд неподалеку, вот здесь, примерно в двух километрах. Тоже в шахтах, но соляных, пошире и подлиннее первых. Там целую дивизию спрятать можно. — Отряды сейчас там находятся? — Да, за исключением разведчиков. — То есть ваших людей, так надо понимать? — уточнил Снигирев. — Да, я отвечаю за разведку. Мои люди установили, что вчера на территорию вашего гарнизона доставили новые реактивные двигатели и в разобранном виде реактивный бомбардировщик. Савельев вновь переглянулся со Снигиревым. Скрыв от поляка досаду, приказал: — Когда будете писать собственноручные показания, не забудьте указать всех завербованных англичанами немцев. Почему вы интересовались соляркой? — Топливо заканчивается, совсем мало осталось. — Что собирается предпринять Кум, узнав об обнаруженных нами двигателях и самолете? Корчинский закурил и погрузился в раздумье. Он и сам не знал до конца планы майора Кума. Однажды, когда агентура донесла о том, что русские обнаружили целую серию реактивных двигателей в затопленной шахте, Кум, выпивавший вместе со всеми офицерами, заключил: «Пусть найдут остальное, тогда штурмом возьмем их захудалый городок и вызовем транспортные самолеты англичан на аэродром в Дессау для эвакуации». — Точно сказать не могу, но Кум, узнав о ваших последних находках, будет действовать решительно, вплоть до штурма ваших складов и казарм. Возможно, это произойдет сегодня ночью или завтра. — Где в настоящее время ваши разведчики и сколько их? Поляк показал на карте разведпосты, их оказалось шесть. Все они размещались на магистралях, ведущих к Рослау. Савельев набросал записку капитану Сергиенко: «Приказываю немедленно снять наружное наблюдение. Всех людей направить на задержание разведчиков-поляков. По возможности брать живыми. На месте их наблюдательных пунктов оставить офицеров с рациями. По прибытии доложить сразу. Подполковник Савельев». Записку с картой передал дежурному лейтенанту. — Вас приведут в порядок и накормят. В камере немедленно садитесь писать показания, даю вам три часа. И последний вопрос, Корчинский. От кого вы получали информацию о наших находках? Поляк надеялся, что закон перехода количественных отношений в качественные должен сработать и ему теперь нужно набирать очки, валить всех. — Немецкий инженер Курцбах, которого мы завербовали, пообещав переправить его с семьей на запад, в британскую зону оккупации. Кстати, с ним в сговоре еще ряд немцев. — Все это подробно опишете, в том числе о вербовке инженеров. — Снигирев вновь надел на него наручники и вызвал конвой. Когда увели поляка, офицеры перешли в кабинет Савельева. — Ну что, брат Снигирев, не хватало нам еще настоящего боя с поляками для полного счастья. — Бояться нам нечего, Александр Васильевич, у нас для их приема все готово. Осталось с армейцами договориться. Дело в том, когда ждать шановних панов или, вернее, когда их брать в логове? — Надо их брать в шахтах и не мешкая, сегодня ночью. В светлое время суток жертв будет много с обеих сторон. Ты прав, без армейцев не справиться. Савельев взял трубку телефона и попросил соединить с командиром танкового полка, ближайшей воинской части, дислоцированной в трех километрах от Рослау. В трубке раздался знакомый голос. — Здравия желаю, товарищ полковник, Савельев вас беспокоит. Да, тот самый, чекист-авиатор. Вы будете у себя, срочно требуется поговорить? Отлично, через двадцать минут подъеду. Савельев стал собираться, на ходу отдавая указания Снигиреву: — Ты вот что, Иван Иванович, дай зампотылу отбой праздника, поужинаем без вина и водки. Обойди городок, проверь все огневые точки, дай команду усилить посты и выставить боевое охранение за пределами городка. К двадцати двум часам должны быть готовы две колонны машин. Одна пойдет с саперной ротой и офицерами-оперативниками, другая с двумя взводами мотострелков и также с офицерами нашей группы. Первую поведу я, вторую — ты. Все, командуй. Я поехал. Хотя нет, постой… А если они незаметно подтянутся раньше и начнут штурм, пока мы их в шахтах искать станем, что тогда? Тогда они вызовут транспортные самолеты, захватят наши трофеи, оставят группу прикрытия, чтобы нас боем связать, а сами помашут нам ручкой. Нет, брат, так дело не пойдет. К шахтам вышлем разведгруппы, вдоль шоссе установим посты наблюдения с рациями, а их встретим здесь. Давай формируй усиленные разведгруппы. Немцев, указанных Корчинским, немедленно арестовать. Полковник, командир танкового полка, встретил Савельева, как и положено, по-фронтовому. В кабинете уже был накрыт стол, сияющий свежими помидорами и малосольными огурчиками, дымилась вареная картошка, в тарелках аппетитно розовело мастерски нарезанное сало с мясными прожилками, холодными слезами плакала бутылочка «Московской». Савельев, оглядев яства, только сглотнул и с горечью развел руками: — Рад бы, товарищ полковник, но не могу, дело очень серьезное у нас намечается. — Он кратко изложил полковнику суть дела. — Да, Савельев, ну и дела! — Полковник все же налил в стаканы родной и кристально чистой. — Ну, давай, будь здоров! Медленно выцедив по-танкистски настоящий напиток, достойный истинных мужей, а не какой-то там захудалый немецкий шнапс, полковник занюхал кусочком хлеба и положил его обратно на тарелку. — Вот что я тебе скажу, подполковник. В этой операции, как ты сам понимаешь, танкам участвовать несподручно, пехота нужна. А у меня ее хрен да не хрена. В разведроте сорок человек, двадцать — взвод связи, столько же саперов. Связистов я тебе не дам, там одни дети двадцать шестого и двадцать седьмого годов рождения, а разведчиков и саперов забирай, ребята тертые. Транспорт я дам. Савельев поблагодарил полковника, пообещав в случае удачи самолично тому дырку в кителе для ордена просверлить. Договорились, что танкисты прибудут в хозяйство Савельева к двадцати двум часам. Глава 47 Гибельная для Германии война началась 1 сентября тридцать девятого года. Мы, немцы, безгранично верившие в мудрость фюрера и несокрушимую военную мощь державы, тогда еще не могли и представить, чем все обернется. Польская армия под смертельными ударами наших танковых и механизированных корпусов, сотен бомбардировщиков, штурмовиков и истребителей люфтваффе разваливалась и была деморализована. Казалось, будто правительство Польши и польские генералы изначально не собирались серьезно воевать с нами. В полном составе правительство уже 6 сентября бежало из Варшавы в Люблин, 9 сентября — в Кременец, 13-го — в городок Залещики на границе с Румынией, а 16 сентября министры перешли польско-румынскую границу. Страна и польская армия были брошены на произвол судьбы. С первого дня войны фюрер постоянно находился в возбужденном состоянии. Он рвался на фронт, нервно обрывал Геббельса, Бормана, Розенберга, отговаривавших его от этих, как они считали, авантюрных затей. — Я, черт вас побери, солдат, — кричал фюрер, — я не привык, подобно моим генералам, отсиживаться в тылу! Я должен быть там, на востоке, вместе с моими солдатами! Пусть они видят, фюрер с ними! По его приказу Гиммлер сформировал специальный поезд, состоявший из шести бронированных вагонов, обеспеченный всем необходимым и охранявшийся ротой молодцов из лейб-штандарта «Адольф Гитлер». На крышах вагонов разместили двадцать два автоматических скорострельных зенитных «эрликона», создававших плотный огневой заслон для вражеских самолетов. Этот поезд стал штаб-квартирой фюрера на всю трехнедельную Польскую кампанию. Но фюреру этого было мало, он требовал доставлять его в действующие части, туда, где не было железнодорожных путей. И тогда мы летали с ним на Ju-52, который мне приходилось сажать на обычные поля и луга, где ни при каких обстоятельствах невозможно было посадить большой четырехмоторный «Кондор». Как правило, нас всегда сопровождала шестерка истребителей. Первый полет мы совершили 9 сентября в Крессинзее, в Орденсбург в Померании, затем на армейский аэродром в Верхней Силезии. Накануне штурма Варшавы, когда германские войска стояли уже в ее пригородах, я посадил самолет на скошенном ржаном поле в тридцати километрах от города. Фюрер добирался на машине с большим эскортом охраны. Подъехав к самолету, он сказал мне: — Баур, заводи моторы, я должен с воздуха увидеть, как пять тысяч стволов германской артиллерии разнесут в пыль этот польско-еврейский городишко! Двигатели набирали обороты, и я был уже готов вырулить на взлет, когда увидел мчавшийся по полю мотоцикл, а в нем офицера, махавшего нам руками. Я остановил машину и открыл дверь. Подбежавший подполковник умолял допустить его к фюреру, для которого есть чрезвычайной важности донесение. Вышедший из-за моей спины оберштурмбаннфюрер СС, начальник личного эскорта фюрера, протянул руку: — Давайте пакет сюда. Подполковник отказался, пряча пакет за спину. — Не имею права, только лично фюреру. — Черт бы вас побрал! — огрызнулся оберштурмбаннфюрер и исчез в самолете. Он спросил генерал-фельдмаршала Кейтеля, можно ли допустить офицера к фюреру, но фюрер услышал и потребовал офицера немедленно. Подполковник привез печальное известие: на боевом посту погиб генерал-полковник Фрич. Польский пулеметчик ранил его в бедро, пуля задела артерию, и генерал скончался от потери крови. Фюрер побелел и с минуту сидел молча, подавленный сообщением. Потом повернулся ко мне и приказал лететь к Варшаве. Под прикрытием истребителей на высоте около двух тысяч метров мы облетели Варшаву по кругу, наблюдая огонь нашей артиллерии, уничтожавшей город. Гитлер стоял за моей спиной в пилотской кабине. Я видел, как радостно блестели его глаза, как сползала бледность с его лица, уступая легкому румянцу. Через полчаса мы вернулись обратно. Фюрер еще не успел уехать с летного поля, как поступило сообщение о капитуляции гарнизона Варшавы. Фюрер был счастлив. А вместе с ним и я. Двадцать восьмого сентября я снова отправился в Москву, взяв на борт рейхсминистра Риббентропа и сопровождавших его лиц. Гофман по поручению фюрера также летел в составе официальной делегации. На этот раз нас разместили не в германском посольстве, а отеле «Националь», приставив к дверям наших номеров по сотруднику НКВД. Всю делегацию пригласили в Большой театр на балет «Лебединое озеро», которым я был очарован. Сталин с Риббентропом и Молотовым восседали в правительственной ложе. Публика, как я обратил внимание, одевалась несколько старомодно, большинство мужчин было без галстуков и в не очень свежих сорочках, а женщины совсем не носили шляпки и туфли на высоком каблуке. Гофман объяснил мне это тем, что, во-первых, русским не до нарядов, дай бог на пропитание бы хватило. А во-вторых, в Советской России в газетных киосках не продавались зарубежные журналы мод, иностранные же фильмы в кинотеатрах крутили старые. После балета в Кремле состоялись официальные переговоры, а за ними, как и положено у русских, обильный ужин, в ходе которого, как и прежде, всю нашу делегацию упоили вусмерть. Гофман вновь оправдал одну из жизненных истин, точно выраженную русскими: «мастерство не пропьешь». Будучи совершенно пьяным и, как говорили очевидцы, еле державшийся на ногах, он сделал серию отличных снимков, несомненно вошедших в мировую коллекцию лучших историко-дипломатических документов.