Гофман честно признался: — Глубокое и очень приятное. В глазах ум и проницательность. Держится доброжелательно и с достоинством, без позерства. Голос мелодичный, мягкий, речь слегка ироничная, с хитринкой, но с уважением к слушателю. — Он приказывает, — допытывался фюрер, — или приказы облекает в форму пожеланий? — Сталин дает поручения в форме пожеланий, но в них чувствуется такая внутренняя сила, что они воспринимаются безусловными приказами. — Кажется, дорогой профессор, — фюрер улыбнулся, — Сталин вас очаровал. Зная Гофмана, можно предположить долю вымысла в его рассказе. Но в целом, думаю, он все изложил верно. В шесть утра следующего дня я уже был на аэродроме и руководил подготовкой самолетов в обратный рейс. Мы получили разрешение советских властей на вылет, и, как только на аэродром прибыл рейхсминистр Риббентроп в сопровождении своих коллег и Молотова, немецкая делегация немедленно погрузилась в машины и мы взлетели. Подлетая к Литве, установили радиосвязь с Берлином. Фюрер велел мне лететь не в Оберзальцберг, а в Берлин, куда после краткой посадки для дозаправки в Кенигсберге мы прибыли через пять часов после вылета из Москвы. Фюрер безотлагательно принял Риббентропа, а меня срочно вызвал к себе рейхсфюрер СС Гиммлер. В приемной рейхсфюрера я застал выходивших из кабинета шефа начальника РСХА Гейдриха, начальников IV (гестапо) и VI (внешняя политическая разведка) управлений РСХА Генриха Мюллера и Вальтера Шелленберга. Все пожали мне руку, Гейдрих с интересом спросил: — Как все прошло, Ганс? Что я мог ему ответить, не знавший деталей? Я и ответил в рамках своей компетенции: — Полет прошел отлично, обергруппенфюрер, машины не подкачали. — Понятно, — нахмурился Гейдрих, — идите, шеф ждет вас. Рейхсфюрер оживился, увидев меня, усадил в мягкое кожаное кресло, предложил кофе и коньяк. От коньяка я отказался, сославшись на множество дел и зная, что Гиммлер практически не пьет. Он приказал адъютанту принести кофе и уселся напротив меня. — Я в курсе всех основных событий, Ганс. Меня интересуют детали. Ты знаешь, как уважаю тебя и доверяю. Мне важен твой взгляд. — Но ведь я, рейхсфюрер, не присутствовал при основных событиях. — Знаю. И тем не менее задам тебе ряд вопросов. Скажи, Риббентроп отлучался куда-либо из посольства помимо Кремля? — Насколько мне известно, нет. Он все время находился с послом фон Шуленбургом. А из Кремля кто же его выпустит? — Хорошо, а как он себя вел на обратном пути, с кем беседовал в салоне, рассказывал что-либо тебе? — Нет, рейхсфюрер, все время молчал, ни со мной, ни с кем другим не общался. Сидел в кресле надутый. Мне даже показалось, что его миссия не совсем удалась, хотя от Гофмана я уже знал, что Риббентроп возвращается с триумфом. — Позер, клоун, нарцисс! Ты же его знаешь, Ганс, ему бы только покрасоваться. Скажи, кто-либо из его окружения мог самостоятельно отлучаться в Москве? — Трудно ответить с уверенностью. Я ведь с ними не был. Но думаю, вряд ли. НКВД очень плотно нас опекал. Нашу машину, в которой мы осматривали Москву, все время вели две-три машины НКВД. — Твое впечатление от увиденного в Москве? — Город красивый, очень большой, чистый, зеленый. Люди одеты бедно, мало улыбающихся лиц, мало магазинов, а в них мало товаров, особенно продуктовых. Очень мало легковых автомобилей, ресторанов, кафе, вовсе нет баров. Повсеместно полиция, военные и сотрудники НКВД в форме, словно город на осадном положении. Кремль и территория вокруг него, Красная площадь буквально нашпигованы агентами НКВД в форме и в штатском. Аэродром двойного назначения, много самолетов гражданской авиации, значительная часть из них германского производства, в основном концерна Юнкерса. Видел и истребители, и бомбардировщики. Но охраняется неважно, вовсе нет зенитной артиллерии. Гиммлер улыбнулся и пригласил меня к принесенному кофе. — Ганс, тебе бы у нас в разведке служить. У тебя острый, все подмечающий взгляд. Шелленберг молод, правда, чертовски хитер, коварен и циничен, но твоего жизненного опыта не имеет. Он пока не понял, что разведка — это анализ деталей, оттенков, нюансов, мелочей. Иди, Ганс, ко мне работать, я для тебя в РСХА специально создам управление военно-технической разведки, в противовес абверу Канариса. Не пожалеешь. Предложение и впрямь было заманчивое. Минуту я его осмысливал, но, как мне показалось, явно огорчил Гиммлера: — Рейхсфюрер, я благодарю вас за доверие, но, поймите меня правильно, я ведь всего лишь пилот. Помимо авиации я ничего не знаю, мне не хватает образования. Да и работа моя мне нравится. Гиммлер сделал вид, что не обиделся. Поблагодарив за информацию, предупредил меня помалкивать о нашей беседе и отпустил с миром. Вот так я не стал разведчиком. Глава 45 Выполняя приказ полковника Мартиросова, Баур в камере Бутырки закончил сочинение своей автобиографии, перечитал, оказался довольным. «Автобиография Ганс Баур — генерал-лейтенант, личный пилот фюрера Я, сын почтового секретаря Ганса Баура, родился 19.06. 1897 года в городе Ампфинг, Бавария. С 6-го по 18-й год своей жизни я учился в народной реальной школе и торговой школе. В 1915 году я добровольно вступил в армию, в авиацию. До 1923 года я был в авиации, а потом перешел на гражданскую службу. В 1932 году я был командирован немецкой воздушной “Ганзой” для вождения Адольфа Гитлера во время его пропагандистских полетов в связи с предстоявшими выборами. Когда к власти пришел фюрер, он меня просил и дал задание стать его личным пилотом и образовать правительственную эскадрилью. В 1934 году я стал майором, а к началу войны я имел под своей командой 30 крупных пассажирских самолетов. 30 января 1945 года я был произведен в генерал-лейтенанты. В Первой мировой войне я получил следующие награды: Железный крест I и II классов, баварскую медаль “За храбрость”, крест военных заслуг, крест в память войны. Во Вторую мировую войну следующие награды: военные медали “За Австрию”, “За Чехословакию”, “За Мемель”. Получение других наград как мне, так и моим подчиненным по эскадрилье было по указанию фюрера задержано, чтобы не поступать, как в Первую мировую войну, т. е. что близкие к руководству люди получают первыми награждения. Только за 6 недель до окончания войны смог добиться разрешения на получение наград для моих подчиненных. Оценку моих военных заслуг за время войны должен был совершить фюрер после окончания войны. Я был награжден различными орденами иностранных государств: Финляндия — два ордена, Венгрия — два ордена, Румыния — два ордена, Болгария — три ордена, Хорватия — один орден, Италия — орден Короны Италии, Турция — один орден, Япония — один орден. Баур Перевел: переводчик Штраубе. 1 октября 1945 года». Вскоре его вызвали на допрос. Вместо майора Зотова в допросной камере он увидел полковника Мартиросова с очень недовольным лицом. — Я, откровенно говоря, ожидал от вас, Баур, большего. — Полковник брезгливо взял со стола автобиографию Баура и слегка потряс ею. — Я же велел вам писать подробно, детально, так сказать. А вы что нацарапали? Где информация о родственниках, подробности вашей службы в Первую мировую войну, ваш путь в «Люфтганзу», маршруты полетов, освоение новой авиационной техники и приборов, подробности знакомства с Гитлером, Гессом, Гиммлером, Герингом, другими крупными нацистами, вступления в НСДАП? Где все это? Мартиросов прошелся по камере, не глядя на Баура, закурил. На его южном лице с тонкими губами и орлиным носом застыла гримаса наигранного возмущения. — Вы хотите получить от нас послабление пленения, переписку с родственниками, врачебный уход, а в ответ что? А стиль-то, Баур, поглядите на стиль вашей писанины! Словно неуспевающий школьник нацарапал отписку для директора за свое шкодливое поведение! Позор, а не генеральская автобиографии! Да, кстати, а какой вы, собственно говоря, генерал-лейтенант? Авиации, что ли? Так вы в люфтваффе не служили, чего же вы врете? Честно нужно было писать: группенфюрер СС и генерал-лейтенант полиции. Нечего от нас скрывать, что служили по ведомству Гиммлера, то есть в СС. Мы и так все о вас знаем. Баур молчал. Он и сам понимал глупость содержания своей автобиографии, но за время пленения настолько устал писать одно и то же, что был уверен: излагать надо кратко, все остальное он уже много раз письменно сообщал следователям. — Господин полковник, ведь я уже десятки раз все подробно писал о себе, в моем деле, видимо, целый том образовался. — Это мне решать, Баур, что, сколько и как вам писать. Я не следователь и вовсе не обязан каждый раз заглядывать в ваше дело-формуляр. Полковник слегка смягчил свой тон и постарался разгладить выражение лица. — Завтра вы отправляетесь на месяц в санаторий. Вас будут серьезным образом лечить, кормить. Если позволят врачи, возможно, изготовят протез. А вы будете обязаны заниматься литературным творчеством, писать подробно, факт к факту, событие к событию. И не советую больше придуряться. Мы ждем от вас результатов. Да, совсем забыл. — Полковник впился в Баура своим острым орлиным взглядом. — Хотите выжить, прекратите свои дурацкие рассказы в камере о феномене фюрера. У следствия может лопнуть терпение, и вас расстреляют как активного пропагандиста нацизма. Пока Баур имел задушевную беседу с полковником Мартиросовым, в его камере шел обыск. Обыскивали только его вещи. Вскоре перед майором госбезопасности Зотовым лежал протокол обыска: «Протокол обыска Бутырская тюрьма Москва 01.10.1945. Заключенный Баур Ганс, 1897 г.р. При обыске обнаружено и изъято: миска фарфоровая, тарелка железная, 2 фарфоровые кружки, безопасная бритва и 3 лезвия к ней, помазок, бумажник, железный крест образца 1914 г. золотой значок СС за № 48113, КВ Х-505, Ш-23, 8 ножей, из них 3 перочинных германского производства, 2 стропорезных, выдаваемых германским десантникам, 2 кухонных, 1 самодельный. Младший лейтенант госбезопасности Гарцев».