— Это хорошо. Что с поляками? Нет новостей? Снигирев разложил на столе карту Саксонии и на линии шоссе Дессау — Лейпциг сделал красным карандашом две пометки: — Вот, гляди, в тридцати километрах северо-западнее Дессау, рядом с этой деревушкой, в сосновом бору, военные разведчики запеленговали передатчик с позывными PLAK. Передавал адресату с позывными GQA-18. Разведчики уверены, рация адресата принадлежит британской военной разведке, они ее не раз уже пеленговали. Но раньше она работала с рацией британской разведгруппы в Западном Берлине. Расшифровки есть, мне показали, для нас ничего интересного. А вот рация PLAK для них новая, а для нас крайне вредная. Обещали расшифровать и доставить нам сегодня-завтра. На северной окраине того самого бора, ничего не зная о рации, наша мобильная патрульная группа во главе с лейтенантом Пожереко обнаружила «студебеккер». Людей в нем не оказалось. Лейтенант, балбес, охрану не оставил, и, пока шел к своей машине, где была рация, пока вернулся с солдатами, «студебеккер» исчез, просто испарился в лесу. — Да, — Савельев озадаченно почесал затылок, — ну и дела. А лейтенант-то каков, просто растяпа. — Он до сих пор трясется, ожидая твоего наказания. Парень нормальный, опыта маловато. — Думаешь, поляки? — Не знаю, вполне возможно. Но вероятна и британская агентура. — Куда авиационные двигатели упрятали? — В освободившиеся автомобильные боксы, под усиленной охраной. — Знаешь, что-то тревожно мне. Есть такое чувство, что готовится какая-то гадость. Надо серьезно подумать о защите нашего городка, оценить боевые возможности опергруппы. Давай выкладывай, что у нас осталось. Снигирев раскрыл свой толстенный блокнот в коричневой кожаной обложке, полистал страницы, что-то вычеркнул. — Ну вот, силы наши такие: рота автоматчиков, это 108 бойцов, минометный взвод с тремя расчетами 82-мм минометов и сорока минами на ствол, пулеметный взвод с шестью станковыми пулеметами Горюнова и четырьмя трофейными MG-40, два трофейных трехосных бронетранспортера также с пулеметами MG-40. Еще 72 бойца саперной роты, вооруженных карабинами, и 28 офицеров-оперативников. Считай, без малого стрелковый батальон, больше, как ты помнишь, во время наступления в нем и не было людей. — В целом сил достаточно. С умом бы ими распорядиться. Эскадрилью отобрали? — Пока нет. — Собирай через час всех офицеров группы, кто не в патрулировании, и всех командиров взводов. Летчиков тоже. Наметим план действий на непредвиденный случай. Теперь о главном. Помнишь, Иван Иванович, Бурхольд и Бааде нам с тобой говорили, что, по их мнению, двигатель Jumo-0012, который в серию еще не был запущен, но предсерийно выпустили шесть штук, явно находится на авиамоторном заводе в Нордхаузене? — Да, хорошо помню. — Так вот, небезызвестный тебе группенфюрер СС и генерал-лейтенант полиции Ганс Баур, я с ним встречался в Москве, подтвердил: двигатель изготавливали в Нордхаузене и документацию на него искать нужно там же. Сегодня же отбери оперативников и один из саперных взводов, завтра с ними поеду в Нордхаузен. — Будет сделано, командир. Пойду дам команду офицеров собрать. Офицеров-технарей из институтов приглашать? — Не надо. Толку в бою от них никакого, а потерять таких людей жалко. В совещании приняли участие командиры роты автоматчиков и саперной роты, все командиры взводов, летчики приданной эскадрильи и офицеры опергруппы. Майор Снигирев сделал краткий обзор событий, рассказал о странной плутающей группе поляков, о запеленгованной рации, о повышенном внимании американцев и англичан к реактивным двигателям. В завершение, убедившись в том, что офицеры слушали его с напряженными лицами, он выложил: — Товарищи офицеры, мы обладаем самыми совершенными на сегодняшний день авиационными двигателями Jumo-004. Думается, наши союзники организовали за ними серьезную охоту. Не исключено вооруженное нападение на наш гарнизон в целях захвата реактивных двигателей. Мы должны составить план обороны гарнизона. Савельев напомнил о совершенно секретном характере операции, о недопустимости разглашения сведений о ней среди подчиненных. — И не дай бог, если я узнаю о том, что кто-то делится информацией с немцами, особенно с немками. Несколько молодых офицеров залились краской, потупили взгляды. — Трибунал гарантирую, — продолжал Савельев. — Майор Кутовой здесь? — Так точно, товарищ подполковник, здесь. — Командир эскадрильи привстал. — Ярослав Иванович, приказываю с завтрашнего утра организовать патрулирование вашими самолетами района Дессау — Рослау. Диаметр круга поиска — 100 километров. Цель поиска — одиночные или в колоннах машины «студебеккер». Работать над всеми основными магистралями и лесными дорогами. Любую информацию по радио немедленно сообщать на узел связи штаба. С командованием ВВС и ПВО я договорюсь, свободный коридор вам обеспечат. Минометчики! Расчеты минометов, которые будут установлены согласно плану обороны гарнизона, должны находиться у минометов постоянно, организуйте дежурство. Это же касается и расчетов пулеметного взвода, и экипажей бронетранспортеров. Майору Снигиреву к двадцати часам представить мне план обороны, подписанный всеми командирами подразделений. План вступит в силу в ноль часов. В шесть утра проверю его исполнение. Всем за работу. Ровно в двадцать часов Снигирев представил план обороны гарнизона, согласно которому на территории городка размещались огневые позиции для трех батальонных минометов, определялись пулеметные огневые точки и скрытые позиции двух бронетранспортеров. Каждому мотострелковому и саперному взводу отводился свой сектор обороны. Создавались временные пункты складирования боеприпасов. Каждое подразделение обеспечивалось телефонной связью, перевязочными средствами и запасами питьевой воды. Увольнительные отменялись. Снигирев представил командиру список оперативников, с которыми завтра предстояло отправляться в Нордхаузен. Всего семь офицеров. — С вами, Александр Васильевич, поедет второй взвод саперной роты. Мужики все опытные, больше половины — фронтовики. Пойдете на трех «студебеккерах», трех «виллисах» и вашем «хорьхе». Бааде с вами в машине будет? — Да, со мной. Спасибо тебе, Иван Иванович, надежный ты человек. Савельев с благодарностью глядел в уставшие глаза зама. «Когда его на все хватает? Железный мужик, труженик, умница». — Иди отдыхай, майор, завтра день тяжелый. — Да вроде рано еще, Александр Васильевич, всего двадцать два часа. Не усну. — Марш спать! Это приказ. Через пятнадцать минут Снигирев, успевший заскочить в душ, но так и не успевший поужинать, спал мертвым сном на широкой трофейной деревянной кровати, заботливо приготовленной для него зампотылу Кубацким. В шесть утра Савельев прошелся по территории вверенному ему гарнизона и остался довольным. По периметру за ночь оборудовали пулеметные гнезда. Минометчики укрылись под брезентовыми навесами, разместив рядом ящики с минами. Неподалеку от двух ворот тоже под брезентом стояли бронетранспортеры. Оказалось, майор Снигирев еще в пять утра, выспавшийся, побритый, в выглаженном кителе, вместе с командирами подразделений прошерстил весь гарнизон, сделав последние замечания. «Пусть только сунутся», — неизвестно в чей адрес буркнул он, возвращаясь в штаб. Ровно в семь колонна выехала по направлению к Нордхаузену. Всегда бодрый, веселый и говорливый доктор Бааде, усевшийся поудобнее на заднее сиденье «хорьха», сразу уснул. Старшина Кулешов, довольный таким обстоятельством, стал докладывать командиру последние новости их маленького гарнизона, перемежая их сплетнями, анекдотами и информацией солдатского сарафанного радио. Немецкая осень, окрашенная в мягкие красные тона, не предвещала ничего неожиданного. Глава 44 Утром 15 августа 1939 года мне позвонил Шауб и передал приказ фюрера немедленно прибыть в Оберзальцберг, в резиденцию фюрера Бергхоф. Стояла чудесная погода, и я решил отправиться на своем «мерседесе», задумав заодно по пути накупить подарков Марии, маме, Инге и сестрам. Прибыв к фюреру, я получил странный приказ: 21 августа вылететь в Москву с рейхсминистром иностранных дел Риббентропом, рядом чиновников его министерства и высшими офицерами командований сухопутных войск, люфтваффе и военно-морских сил, всего с тридцатью пятью пассажирами. Половина офицеров, как я потом узнал, были из абвера, то есть людьми адмирала Канариса. Спускаясь по ступенькам к автомобильной стоянке, я был остановлен звонким женским голосом: — Здравствуйте, господин Баур! Вы уже нас покидаете? Я увидел идущую ему навстречу Еву Браун в легком платье без рукавов, босоножках, с корзинкой малины. Чуть растрепанные волосы, бархатная загорелая кожа, весело искрящиеся глаза делали эту в целом простую молодую женщину весьма привлекательной. Я остановился и поцеловал протянутую руку, пахнувшую малиной. — Ну куда вы так быстро уходите, Ганс? Я надеялась с вами выпить кофе, поболтать, поспрашивать о семейной жизни, о Марии. Как она? Как малышка? — Все отлично, фрейлейн Ева, все в полном порядке. — Я стремился побыстрее избавиться от нее, зная наперед, кто-нибудь из офицеров охраны обязательно растреплется, что я мило щебетал с Браун. Ни фюреру, ни Марии это не понравится. — Вы восхитительно выглядите! Но я крайне спешу выполнять задание фюрера. Всего вам доброго. Браун сделала притворную недовольную мину и помахала мне рукой. Вскоре я уже был дома, вручил подарки моим женщинам, пообедал, поносил на руках крохотную дочку и через два часа мчался в Берлин по Мюнхенскому шоссе. Во второй половине дня 21 августа три четырехмоторные машины «Фокке-Вульф Кондор» моей эскадрильи, имея на борту рейхсминистра Риббентропа и сопровождающих его лиц, среди которых оказался Генрих Хофман, личный фотограф фюрера и мой старый друг, взлетели с небольшого аэродрома Райхенхаль-Айнринг и взяли курс на Кенигсберг. Одной из машин управлял я, вторым пилотом был мой верный помощник — штурмбаннфюрер СС и майор полиции Бетц. Вскоре мы приземлились в Кенигсберге, где переночевали. Утром в аэропорту молодой штурмбаннфюрер СС, личный представитель начальника РСХА Гейдриха, вручил мне секретный пакет с путевым листом и картой полета, согласованной с властями СССР. Лететь пришлось, огибая Польшу, через Литву, Латвию, Великие Луки и Тверь. Полет до Москвы занял четыре с четвертью часа. На аэродроме Риббентропа встречали улыбавшийся народный комиссар иностранных дел СССР Молотов, ряд советских военачальников, германский посол граф фон Шуленбург[50]. Рейхсминистр с Молотовым под звуки военного оркестра обошли строй почетного караула, затем вереница лимузинов увезла всех прибывших и встречавших в Москву. Экипажи самолетов вместе со мной остались на аэродроме, осмотрели машины, прибрали салоны и решили перекусить. Продуктов оказалось в таком достатке (благо об этом позаботились в Кенигсберге), что остались две полные корзины колбас, ветчины, пирожных, шоколада. Я велел все это передать помогавшим нам советским механикам, но они вежливо отказались, тихо сказав о строгом запрете принимать подарки от немцев. Когда машины были загнаны в ангары, мы оставили корзины на полу, а утром обнаружили их пустыми. Я и командиры экипажей остановились в резиденции германского военного атташе полковника Кестринга, который накормил нас прекрасным обедом и выдал по 200 рублей карманных денег. Затем в сопровождении сотрудницы военного атташата мы совершили автомобильную экскурсию по Москве. Нам показали Кремль, Красную площадь, прекрасные виды города с Воробьевых гор, а затем привезли в германское посольство. Там состоялся товарищеский ужин, в котором принимал участие и Генрих Гофман. Застолье затянулось до полуночи, когда Гофмана немедленно вызвали в Кремль. Ему поручили снимать заключительные переговоры Риббентропа со Сталиным и Молотовым, а также подписание знаменитого Пакта о ненападении между Германией и СССР. Я очень переживал за Генриха, ведь он уже порядочно набрался и держался на ногах весьма неуверенно. Но я ошибался, он сделал серию прекрасных, вошедших в историю снимков, и очень этим гордился. Конечно, я не мог участвовать в переговорах, не был свидетелем подписания Пакта. Но все, что поведал мне Гофман, я сейчас расскажу. Гофман, как бы это мягче сказать, слыл большим ценителем разнообразных спиртных напитков, отдавая предпочтение крепким. Так вот, когда мы вылетели в Москву и приземлились в Кенигсберге для дозаправки и погрузки продуктов питания, Гофман разузнал, что в отеле, где мы остановились переночевать, только открыли новый бар «Немецкий дом». Такую возможность Генрих упустить не мог и, прихватив с собой добрую половину делегации, всю ночь напролет веселился в баре с дипломатами и военными. Прямо из бара вся эта компания приехала в аэропорт и шумно погрузилась в самолет. Риббентроп был в бешенстве. В салоне моего самолета он наорал на своих подчиненных и пригрозил им увольнениями после завершения московской миссии. Гофман терпеть не мог Риббентропа (рейхсминистр платил Гофману тем же), который категорически отказался включить лучшего фотографа Германии в состав делегации, заявив, что он взял своего фотографа, господина Лаукса. Только вмешательство фюрера, давшего Гофману поручение передать Сталину его личные симпатии, обломало рога рейхсминистру. Так вот, Гофман, совершенно не державшийся на ногах и уютно устроившийся в кресле, проскрипел пропитым голосом: — Господин рейхсминистр, хватит орать, вы мешаете мне и этим достойным господам, всю ночь пившим за здоровье фюрера, отдыхать. Риббентроп сконфузился и, пораженный наглостью Гофмана, нервно уселся в кресло и не проронил ни слова во время полета. Гофман, удовлетворенный афронтом рейхсминистра, крепко уснул и проспал весь полет. В Москве во время торжественного ужина в германском посольстве Гофман спросил военного атташе генерала Кестринга: — Генерал, что, по вашему мнению, Сталин на самом деле думает о фюрере и нацистской Германии? Кестринг без всяких сомнений ответил: — Сталин, пожалуй, один из немногих в России, кто искренне дружелюбен к фюреру и Германии и всегда готов помочь графу фон Шуленбургу и мне. Он неоднократно заявлял нам, и я не сомневаюсь в его искренности, что глубоко уважает фюрера, его политику и немецкий народ. Сталин убежден, коммунистическая система СССР и национал-социализм могут, к взаимной выгоде, вполне уживаться в мире, сдерживая агрессивную политику правящих кругов Франции и Англии. В Кремль для фотографирования подписания исторического советско-германского пакта пустили Гофмана и Лаукса, фотографа Риббентропа. Молотов, лично знавший Гофмана, представил его Сталину, который сердечно пожал руку фотографа фюрера. Гофману, Лауксу и советскому фотографу разрешили сделать ряд групповых снимков, а затем в кабинет внесли множество бутылок отличного крымского шампанского, холодные закуски и фрукты. Начались тосты. Гофман, улучив момент, подошел с бокалом к Сталину. — Ваше превосходительство! Для меня большая честь передать вам сердечные пожелания моего фюрера Адольфа Гитлера! Он всей душой надеется лично познакомиться с вами, великим вождем русского народа! Сталин поднял бокал за фюрера. Гофман сообщил Сталину, что побывал на могиле его жены и был поражен красотой надгробия. Сталин был растроган, велел наполнить бокалы и произнес тост в честь Гофмана. Тосты следовали плотной чередой. Как показалось Гофману, Молотов уже был пьян, равно как и большая часть немецкой делегации, но Сталин, делавший вид, что пьет со всеми на равных, крепко стоял на ногах. Один из чиновников германского МИДа тихо похлопал Гофмана по плечу: — Через минуту надо уходить. Будьте осторожны, профессор, Сталин любит наблюдать, когда его пьяные гости валятся под стол. В Берлине после доклада Риббентропа фюрер принял Гофмана и потребовал от него изложить свои впечатления. — Ну, Генрих, давайте выкладывайте, какое впечатление на вас произвел Сталин?