— Милости просим, товарищ подполковник! Ваши товарищи у нас часто изволят откушивать. Милости просим. Откушав сто грамм водочки с прозрачными ломтиками семги, борща по-полтавски и котлету по-киевски с жареной картошечкой и малосольными огурчиками, Савельев около часа наслаждался в фойе чтением свежих газет, удобно устроившись на большом кожаном диване. Привратник поглядывал на него с уважением. Савельев с разрешения дежурного позвонил Лене и объяснил план вечерних мероприятий. Потом были прекрасный спектакль, ресторан с киндзмараули и шашлыком, прогулка по вечернему центру столицы. Неожиданно их остановил военный патруль, попросили документы. Капитан, старший патруля, возвращая Савельевым удостоверения, предложил: — Товарищи офицеры, время позднее, на улицах хулиганят, давайте мы вас подвезем до дома. — Супруги не отказались. А потом, а потом была радость бездонной любви, горячей и нежной, до конца не раскрытой и, казалось, безграничной, запоздалой и оттого ненасытной, без слов, без звуков, только трепет ресниц, только электрический ток… Савельев погорячился, пообещав супруге двое суток семейного счастья. Ранним утром вторых суток отдыха и третьих пребывания в Москве зазвонил телефон. Усталым голосом генерал Барышников то ли приказал, то ли попросил: — Товарищ Савельев, вам надо лететь в Дессау. Там что-то не так. Думается, зашевелились наши заклятые союзники. Жду сообщений. Лена все слышала. Ей не не требовались никакие объяснения, она знала, чья она жена и где служила сама. Быстро вскочив с постели, босиком побежала на кухню готовить завтрак. За столом и во время кратких сборов договорились (суток для этого, как водится, не хватило), рожать Лена будет в Ленинграде и жить останется там же, у свекра. На послеродовой период мама тоже переедет в Ленинград, будет ей помогать. Савельев настаивал, чтобы жена ушла из «Смерша», устроилась на работу в гражданское учреждение и не думала о куске хлеба. Его денежного и продуктового довольствия всей семье хватит с избытком. Провожая мужа в маленькой прихожей, Лена прижалась к его груди. — Сашенька, миленький, ты не волнуйся, сделаем, как ты велишь. Ты, мой хороший, береги себя, мы все, — она положила его руку на свой живот, — будем очень ждать тебя. * * * На аэродроме в Дессау его встретил старшина Кулешов. Подхватив чемодан командира, он твердым шагом направился к сияющему, словно медный пятак, черному «хорьху», открыл дверь и торжественно произнес: — Прошу, товарищ подполковник! Савельев, обойдя машину по кругу, недовольно спросил: — Это что за тарантас, Кулешов? — Не тарантас это, командир, а машина представительского класса «хорьх». — Я и без тебя вижу, что не Т-34. Я спрашиваю, откуда и зачем? Кулешов ласково погладил идеальных обводов крыло машины, сдул с него пылинку. — По приказу зампотылу майора Кубацкого. Командиру, сказал майор, такое авто по штату положено. Ну и «виллис» оставили для трудных дорог. — Ладно, — буркнул Савельев, — разберемся. — И тут он заметил сидящего в тени на лавочке, у здания пункта управления полетами, майора Бурляева с чемоданом между ног. Савельев подошел и, зажав в себе обиды, хотел попрощаться по-людски: — Доброго вам здоровья, Бурляев, не поминайте лихом. Майор поднялся со скамьи, затушил окурок, впился в Савельева злым, колючим взглядом. — И вам не болеть, товарищ подполковник. — На протянутую Савельевым руку не ответил, убрав свои за спину. — Жизнь сложна, может, еще и свидимся. — В его словах звучала нескрываемая угроза. Савельев, повернулся к машине, не сдержался, бросил через плечо: — Не в ваших это интересах, майор. Мягкие кожаные сиденья «хорьха», удобные и комфортные, идеальная работа подвески, чуть слышный шепот двигателя, легкое шуршание шин убаюкивали, Савельев после долгого рокота авиационных моторов сразу уснул. Проснулся от голоса Кулешова: — Гляжу я, Александр Васильевич, молодая жена спать не давала? — Хитрющее лицо водителя отражалось в широченном зеркале заднего обзора. — Завидно небось? Не болтай глупости, докладывай по существу. — Есть докладывать. Профурсеток наших, переводчиц я имею в виду, слава тебе господи, всех демобилизовали, и майор Снигирев их одним днем скопом на самолете отправил в Союз. Иначе быть беде. Они ведь в массе своей решили не только наш штаб под себя подмять, — хохотнул Кулешов, — но и весь батальон майора Губенко оприходовать. Очень, знаете ли, настырный контингент. — Вот тебе на! — удивился Савельев. — А кто же переводить будет? — Так на их место, товарищ подполковник, целый десяток лейтенантов-цыплят прислали, выпускников институтов этого года. Парни пока робеют малость перед немцами, но, думаю, скоро обуркаются. Майор Бурляев позавчера вечером офицеров на отвальную пригласил, никто не пришел. Так он, бедолага, в одну харю — прошу прощения — надрался и всю ночь в столовой орал о круговой измене Родине, массовом предательстве и выдаче государственной тайны врагам партии и правительства. Потом носился в лесу с пистолетом в руке, искал за деревьями предателей и изменников. Майоры Снигирев и Губенко еле его скрутили и спать уложили. Беда! — Да, Кулешов, беда. Сколько еще таких Бурляевых людям жизнь отравляют. — И не говорите, Александр Васильевич. Как Москва, как супруга? — Москва стоит, понемногу оттаивает, освобождается от светомаскировки, на улицах заметно прибавилось людей, много демобилизованных, детишек много. Люди приветливые, улыбаются. Улицы чистые, дышится легко. Но повсюду калеки, беспризорники, нищие. Говорят, по ночам лучше на улицах не появляться, обнаглели уголовники, грабят, раздевают, за кусок хлеба людей режут. С продуктами не очень, карточки пока не отменяют, а промтоваров нет совсем. Лена служит, если все будет нормально, к концу января родит. Тебе от нее огромный привет. — Спасибо. Повезло вам, товарищ подполковник, Сизова, простите, Савельева — надежный, крепкий человек, образованная, культурная, вас очень любит. Берегите ее. И себя тоже. Савельев вопросительно поглядел на Кулешова: — Ты это о чем? Кулешов заерзал на шикарном сиденье, кашлянул в кулак, будто не расслышав вопрос. — Ты что, оглох? — Никак нет. Тут вот какое дело, Александр Васильевич, вчера был у нас полковник госбезопасности из Берлина, говорят, от самого генерал-полковника Серова. То с тем говорил, то с этим. С майором Бурляевым долго беседовал, да, говорят, в конце разорался на него и обложил с ног до головы матом. А Бурляев полковника в ответ. Потом меня вызвал. Так, мол, и так, говорит, что ты знаешь о подполковнике Савельеве с конца апреля до конца мая сего года? Где бывал с ним, с кем он встречался? Про немцев всяких расспрашивал. А я что, помню этих немцев, мы их столько навозили на допросы, голова кругом ходила. А с кем вы встречались, я сказал: с начальством своим встречался подполковник Савельев да с фашистами на допросах. Правда, полковник никаких записей не вел и мне ничего подписывать не давал. Когда он уехал, майор Снигирев радостно вздохнул и объявил: «Война ведомств хуже войны мировой, она конца не имеет». — Это уж точно, Снигирев прав. — Савельев с интересом слушал традиционный отчет Кулешова, в котором подмечались тонкости, нюансы, штрихи, часто ускользающие в отчетах официальных; Кулешов слыл человеком наблюдательным, хорошим физиономистом. — Спасибо за информацию, дружище. Как говорится, проинформирован — значит, вооружен. — Это уж точно. Поглядите, Александр Васильевич, осень-то красивая какая! Все красным-красно, и клены, и дикий виноград, и барбарис, и черноплодка. Кстати, я тут подбил майора Кубацкого на одно дело. Мы с ним и с отделением хозвзвода в садах разрушенных фольварков целый «студебеккер» яблок и груш нагрузили. В солдатской и офицерской столовых мытые фрукты выставили в корзинах, ешь не хочу. — Молодцы, доброе дело сделали. А то ведь у нас, сам знаешь, некоторые бойцы за всю свою молодую жизнь яблоки и груши впервые в армии увидели. Молодцы! Кулешов вновь заерзал, теперь от удовольствия. — Товарищ подполковник, может, закурим? Открыли окна, закурили савельевского «Казбека». — Ну и кислятину вам, офицерам, выдают, но запах приятный. Так я вам, Александр Васильевич, ящичек отборных яблок и груш в комнату поставил. Аромат сумасшедший! Хотя, если по мне, нет у немцев путевых яблок. Груши хороши, а яблок вкусных нет. Ничто не может сравниться с нашей осенней полосатой, помните? — Еще бы не помнить! Райский вкус и аромат. — И еще. Мы тут с парнями из автобата, пока вас не было, на одно озерко смотались с разрешения майора Снигирева, с оружием, конечно, все чин по чину. Таких лещей и линей натаскали! Засолил, повешу вялить, а потом привезу вам хорошего пивка, мы тут нашли неподалеку один маленький пивзаводик. Пиво, скажу вам, отменное! Ну вот и приехали. Глава 41 После сказочного путешествия в Африку начало тридцать восьмого года потребовало от меня серьезного напряжения сил и духа. В феврале король Виктор Эммануил III пригласил фюрера посетить Италию с официальным визитом. Погодные условия оказались неблагоприятными, поэтому фюрер решил ехать специальным поездом, а отряд из трех «Фокке-Вульф-200 Кондор» моей эскадрильи под моим руководством отправился вслед за ним. Я и мои пилоты разместились в отеле «Массими Дачелио», в котором ранее я останавливался десятки раз, и владелец отеля, мой земляк из Баварии господин Кизель, создал нам самые комфортные условия. Фюрер терпеть не мог итальянскую королевскую чету и, стремясь уязвить короля, всячески старался нарушить строгий протокол. На военном параде, устроенном в честь вождя Третьего рейха, фюрер демонстративно большую часть времени общался с Муссолини, показывая всем, что дуче — это вождь нации, а король — лишь приложение к нему. Откровенно говоря, меня удивили в хорошем смысле показательные выступления итальянских военно-воздушных сил. Отличная выучка и слаженность действий пилотов истребителей, стройные ряды бомбардировщиков вселяли надежду в профессионализм и надежность наших боевых союзников. Незабываемым событием стала постановка «Аиды» на сцене «Муссолини-форума», в которой пели лучшие голоса Италии и участвовали свыше двухсот артистов. На следующий день мы перелетели в Неаполь, где дуче демонстрировал показательные выступления военно-морских сил Италии. Я видел, как действия эсминцев, фрегатов, корветов и подводных лодок произвели на фюрера большое впечатление. Дуче весь сиял от удовольствия. Тут ко мне пробрался германский консул в Неаполе и вручил телеграмму и огромный букет цветов: — Поздравляю, господин Баур, от всей души поздравляю! В телеграмме мама сообщала, что Мария родила чудесную девочку, которую по общей договоренности нарекли Хельсой. Мария чувствовала себя хорошо. Я был счастлив. В марте состоялся аншлюс, воссоединение Австрии с германским рейхом. Девять Ju-52 моей эскадрильи двенадцатого марта взяли на борт ближайшее окружение фюрера и группу лиц, отобранных фюрером на высшие государственные должности Австрии. Мы вылетели из Берлина около восьми утра и приземлились в Мюнхене в десять тридцать. Далее фюрер отправился в Вену на автомобиле в составе большого кортежа под охраной батальона СС, а мы приземлились в аэропорту Вены, где нас дружески встретили австрийские военные летчики. Австрийцы с огромным энтузиазмом приветствовали фюрера, всюду были цветы и плакаты в поддержку фюрера, Геринга, аншлюса и НСДАП, народ ликовал. Вскоре австрийские ВВС вошли в состав люфтваффе, а их прежнего командующего, генерала Лера, по предложению Мильха включили в высший состав люфтваффе. Огромный промышленный потенциал Австрии стал работать на объединенную Германию, на авиационных предприятиях благодаря стараниям Мильха начался массовый выпуск немецких боевых самолетов. На очереди стояла Чехословакия. Я знал от многих генералов и от Гиммлера, что Франция, Чехословакия и Россия вынашивали планы создать антигерманский союз, что на территории Чехословакии действовали центры советской разведки, велось строительство двадцати пяти крупных военных аэродромов, что множество советских офицеров ВВС обучали чехословацких пилотов, а чешская военная промышленность выпускала такое количество танков, артиллерийских орудий, минометов и стрелкового оружия, которого с колоссальным избытком хватало для обороны этой маленькой страны. Значит, Чехословакия при поддержке Франции и России готовилась к агрессии против Германии. Поэтому 2 мая военный министр генерал Бломберг вручил главнокомандующим видами вооруженных сил директиву о разработке операции под кодовым названием «Тренировка», целью которой был превентивный удар по Чехословакии. На совещании у фюрера 21 мая, где присутствовал и я, была впервые оглашена информация о зверствах чешской полиции, жандармерии и армии против немецкого населения Судетской области Чехословакии, о разгроме немецких молодежных, спортивных, женских, культурно-просветительских организаций и аресте их лидеров. Геринг, ставший генерал-фельдмаршалом, 8 июня по поручению фюрера созвал в своем имении Каринхалле большое совещание высших руководителей люфтваффе, банкиров, крупных промышленников и официально заявил о надвигающейся войне с Чехословакией. Он утверждал, что сохранение мира зависит не от Германии. Меч войны, по его словам, занесла над Германией и Европой Чехословакия, подталкиваемая еврейскими финансовыми кругами Франции и жидо-коммунистической верхушкой России. Все завершилось в марте 1939 года. Над Прагой 17 марта, сотрясая стены домов гулом своих моторов, пролетели сотни немецких истребителей и бомбардировщиков. В отеле неподалеку от Вацлавской площади начальник штаба ВВС Чехословакии вручил генерал-полковнику Мильху акт о сдаче. Фюрер прибыл в Прагу на своем спецпоезде. Я же с отрядом из пяти Ju-52, на борту которых находились рейхсфюрер СС Гиммлер, рейхсминистр внутренних дел доктор Фрик, рейхсминистр пропаганды Геббельс и ряд других высших лиц государства, приземлился в аэропорту Праги, когда фюрер был уже в Градчанах[46]. Он сделал заявление для прессы, объявил свой указ о создании протектората Богемия и Моравия, и мы сразу же вылетели с ним в Берлин. Мильх с Удетом объехали чешские авиазаводы и аэродромы и, по их словам, были поражены количеству и качеству обнаруженных там боевых самолетов и современного оборудования. Все это было включено в состав люфтваффе, и в тот же день Геринг подписал приказ о создании 4-го воздушного флота под командованием австрийского генерала Лера. А 23 марта я уже пилотировал «Фокке-Вульф-200 Кондор» с фюрером на борту, мы летели в Мемель, который вместе с областью 20 марта по соглашению с правительством Литвы был присоединен к Германии[47], куда в тот же день вошли германские войска. На аэродроме фюрера встречал Мильх, проинформировавший о полученной информации из Польши, которая опасалась развития подобных событий в Данциге и объявила частичную мобилизацию.